Не поле перейти.51 год со дня смерти Б.Пастернака. http://echo.oranim.ac.il/print.php?id_news=47 Предлагаемая работа продолжает наш цикл исследований, связанный с анализом иудейских и еврейских мотивов и образов в творчестве Б. Пастернака. В данном случае нас будет интересовать реакция поэта на образование Государства Израиль, с одной стороны, и реакция основателей Государства, в данном случае премьер-министра Израиля Давида Бен Гуриона, на выход романа «Доктор Живаго». Однако, если мнение Бен Гуриона нам известно из его собственного интервью и неоднократно анализировалась, то реакция Пастернака на это выступление израильского премьер-министра сохранилась в мемуарах выдающегося слависта Х. Бирнбаума (который, кстати, к моменту разговора о высказываниях израильского премьера не знал) и, насколько нам известно, предметом специального рассмотрения не становилась. Это же касается и высказываний Пастернака на ту же тему, зафиксированного в книге воспоминания О. Ивинской. Между тем, эти политические высказывания могли бы остаться вне поля зрения исследователей литературы, если бы они не были, как мы попытаемся показать, прочно укоренены в художественных текстах Пастернака. А его реакция на них, в свою очередь, не раскрывала нечто важное в позиции и мировоззрении самого Пастернака. Впрочем, именно художественные тексты, а не сколь угодно важные высказывания мемуаристов, определяют важность заявленной темы. И главным из таких текстов для нас оказывается знаменитое стихотворение «Гамлет». Причем, что для нас особенно важно, не только классический вариант этого текста, вошедший в цикл стихов из романа «Доктор Живаго», но обе редакции этого сочинения, отразившие, как мы попытаемся показать, важные переживания поэта в ключевой для истории возникновения еврейского Государства момент. На первый взгляд кажется, что ранняя и поздняя редакции этого стихотворения ничем по смыслу не отличаются. Попытаемся подойти к этому стихотворению с учетом логики Юрия Живаго и Михаила Гордона, спора, являющегося при всей незначительности одним из важнейших узлов романа. Подробный разбор этого спора с опорой на переинтерпретацию ряда мыслей Г. Когена с опорой на «Краткую повесть об Антихристе», выполнен нами ранее. Действительно, попробуем себе представить обычное значение слов «другая драма» в кажущемся таким понятным «Гамлете». На этом отец Пансофий хотел кончить свою повесть, которая имела предметом не всеобщую катастрофу мироздания, а лишь развязку нашего исторического процесса, состоящую в явлении, прославлении и крушении антихриста». Г(н). Ну, еще много будет болтовни и суетни на сцене, но драма-то уже давно написана вся до конца, и ни зрителям, ни актерам ничего в ней переменять не позволено.» Итак: «Генерал. Но заметьте тоже, на чем занавес-то в этой исторической драме опускается: на войне, на встрече двух войск! Вот и конец нашего разговора вернулся к своему началу». Отношение Пастернака к этому событию было очень болезненным, а разгром гитлеровских полчищ поставил уже перед Организацией объединенных наций вопрос о британском мандате на Палестину и создании там реального еврейского государства. Во время же Первой мировой войны была принята как раз английская декларация Бальфура о создании в Палестине еврейского национального очага. Таким образом, «другая драма» «Гамлета» оказалась моментом реального, а не мессианского возвращения евреев в Эрец-Исраэль. Круг действительно замкнулся. Произошло то, чего опасался Г. Коген. По его мнению, создав свое национальное государство, еврейство откажется от своего мессианского предназначения. В свою очередь, историческое еврейство, пережив очередную трагедию, нашло новый путь существования. А старая критика Платона, что у Когена, что у Соловьева, осталась знаком философской юности поэта Бориса Пастернака. В свою очередь, для героя романа — Юрия Живаго степень апокалиптичности или неапокалиптичности освобождения Иерусалима в 1917 году была столь же остра для автора романа, как и история послевоенной Европы 1940-х—1950-х годов. Итак, нас интересует хронология событий, связанных с Палестиной и Израилем в 1946-1947 гг., то есть времени между написанием первой и второй редакций стихотворения «Гамлет». Для восстановления хронологии событий мы воспользуемся речью Постоянного представителя СССР при ООН А.А. Громыко на специальной сессии Генеральной ассамблеи ОНН по вопросу о Палестине 14 мая 1947 г. В этой речи мы легко найдем всю открытую (а не дипломатическую) историю обсуждения вопроса о Палестине в структурах ООН. Итак, уже в самом начале 1947 г., буквально через два месяца после памятного чтения глав романа у М.К. Баранович и преподнесения ей первой редакции «Гамлета», Пастернак мог узнать «… что представители правительства Великобритании уже неоднократно отмечали в разное время еще до передачи вопроса на Генеральную Ассамблею, что мандатная система управления Палестиной себя не оправдала и что решение вопроса о том, как быть с Палестиной, должно быть найдено Организацией Объединенных Наций. Так, например, г-н Бевин заявил в палате общин 18 февраля1947 г. следующее: «Мы намерены представить Организации Объединенных Наций исторический отчет о том, каким образом английское правительство осуществляло свою опеку над Палестиной в течение двадцати пяти лет. Мы разъясним, что мандат оказался неосуществимым на практике, и что обязательства, взятые двумя общинами в Палестине, оказались непримиримыми» (213). Таким образом, истого Первой мировой войны явилось установление такого порядка в Палестине, который просуществовал с 1922 по 1947 г. Первая дата нам еще пригодится. Пока же следуем за логикой рассуждений А.А. Громыко, который затрагивает важный для Пастернака вопрос: «При обсуждении вопроса о задачах комиссии по подготовке предложений о Палестине наше внимание не может не быть приковано к другому важному аспекту этого вопроса. Как известно, с вопросом о Палестине и о ее будущем государственном устройстве связаны чаяния значительной части еврейского народа. Это положение едва ли нуждается в доказательстве. Не удивительно поэтому, что как на Генеральной Ассамблее, так и на заседании политического комитета этому аспекту уделяется большое внимание. Интерес к нему понятен и вполне оправдывается». Далее Громыко говорит о потерях, понесенных еврейским народом во время Второй мировой войны, и ссылается при описании ситуации с евреями Европы на «представителя еврейской организации (курсив наш. – Л.К.), которого мы заслушали в Политическом комитете» (215). Совершенно очевидно, что как рассуждения о страданиях еврейского народа, так и сама мысль об образовании еврейского государства в Палестине были Пастернаку глубочайшим образом чужды. Сын поэта вспоминал, что отец запрещал упоминать о Катастрофе в домашних разговорах. Более того, отказ Пастернака от участия в еврейском митинге 1941 г. поэт мотивировал своим неделанием сводить собственный антифашизм к еврейству. (Быков). Заметим, что сразу же после реального образования Государства Израиль в 1948 г. был убит С. Михоэлс, и начались аресты членов Еврейского антифашистского комитета. Похоже, что сами эти события прямо не отразились в романе «Доктор Живаго», но не учитывать их при оценке реакции Пастернака на отзыв о своем романе первого премьер-министра Израиля невозможно. Кроме всего прочего, если следовать логике В. Соловьева, на «Краткую повесть об антихристе» которого мы здесь опираемся, то сама Организация Объединенных Наций вполне соответствует тому Мировому Правительству, о котором мечтал Соловьев. Таков, на наш взгляд, политический и, отчасти, мистический контекст появления второй редакции стихотворения «Гамлет», открывающего цикл стихов из романа «Доктор Живаго». Бен-гурион повторил обвинения израильской критики. Оспаривал «общее мнение», пожалуй, лишь один Юрий Марголин – известный деятель российского еврейства, убежденный сионист, видный литератор. Он писал: «Этот православный еврей и ведущий русский поэт наших дней какой-то стороной своего угловатого и несуразного существа остается нам кровно близок. Пожалеть надо о той недостойной мелочности, которую проявили в критике его замечательной книги не в меру усердные еврейские «националисты» Назвали его книгу вредной из-за нескольких наивных мыслей о еврейской истории, высказанных в ней. … Пастернак ушел от нас далеко, но не так далеко, чтобы мы не опознали в нем своего… Но если его евангельское просветление имет тот ясный и простой смысл, который им сформулирован в книге: любовь к ближнему, идеал свободной личности, идея жизни как жертвы, - то еврейским националистам с Пастернаком спорить не о чем». М. Вайнштейн продолжает: « «Защита» Марголина, убедительная, веская, страстная, шла по ьлинии эстетической, нравственной, философской. Но она, к сожалению, оставляла в стороне «несколько наивных мыслей о еврейской истории», высказанных в книге. Разгневанную израильскую критику подобная контркритика посему остановить не могла. И, как следствие, через полгода после появления статьи Марголина раздалось процитированное выше обвинение Бен-Гуриона». ( 186). Понятно, что для Пастернака мало значили «оправдание» или «защита» Ю. Марголина. Быть «своим» евреям, тем более сионистам, он никогда не хотел. Достаточно вспомнить слова, сказанные А. Гладкову: «во мне есть еврейская кровь, но нет ничего более чуждого мне, чем еврейский национализм». На этом фоне защита Марголина не имела никакого значения для Пастернака, в отличие от прямых нападок Бен-Гуриона или национально настроенной израильской критики. Поэтому для нас столь интересны отзывы Пастернака на высказывания тех израильтян, кто отрыто оппонировал Пастернаку. Для начала приведем мемуарный текст О. Ивинской: «Знакомый Б.Л. литератор из Чехословакии рассказал, что после публикации «Доктора Живаго» в Израиле местные критики обрушились на автора за эту его ассимиляторскую позицию. А Боря, слушая, только посмеивался: - Ничего, я выше национальности…» Это высказывание Пастернака приводится в упомянутой статье М. Вайнштейна. Однако оно имеет отношение к описанной им же ситуации с израильской реакцией на «Доктора Живаго». Между тем его интересно сопоставить с появившимся чуть позже мемуаром Х. Бирнбаума о специальном разговоре с Пастернаком на интересующую нас тему и вновь вне связи с высказыванием Бен-Гуриона: «… несколько слов об отношении Пастернака к еврейскому вопросу (…) В нашей беседе о романе речь шла и об этом – главным образом, потому что я был несколько удивлен некоторыми наблюдениями и высказываниями в романе на этот счет. Однако, хотя я ко времени нашей беседы и слышал отрицательные замечания по этому поводу со стороны некоторых моих еврейских друзей (в первую очередь, в Швеции) я тогда еще не знал, например, о возмущенной реакции премьер-министра Израиля Д. Бен-Гуриона, назвавшего «Доктора Живаго» «одной из самых отвратительных книг когда-либо написанных человеком еврейского происхождения». Общеизвестно, что Пастернак был решительным антисионистом. Он утверждал, что был крещен еще совсем маленьким ребенком своей кормилицей, не осознавал себя евреем не только в детские и юношеские годы, но и во взрослом возрасте (несмотря на то, что одним из его наиболее влиятельных учителей был марбургский философ-неокантианец, еврей Г. Коэн). Он не изменил своих взглядов даже после уничтожения евреев гитлеровцами и создания израильского государства». В этом пассаже многое заслуживает специального рассмотрения. Так, например, Г. Коэн также был противником создания еврейского государства, считая, что подобное действие лишит евреев их мессианского предназначения. Физически крещен Пастернак не был, что общеизвестно. Правда, это не мешало ему быть убежденным христианином. Еще одно замечание Х. Бирнбаума заслуживает специального упоминания. В примечании к словам о еврейском государстве мемуарист пишет: «Что же касается утверждения, что отец поэта испытывал симпатии к сионизму, как думает американский литературовед Д. Гибиан, исходя из книги Леонида Пастернака, то этому противоречит не только утверждение его дочери Лидии Пастернак-Слейтер (сделанное в письме 1961 г.), что в семье Пастернаков никто не был сионистом, но так же острые возражения сына поэта, Евгения Пастернака». Х. Бирнбаум продолжает: «В известном смысле эта позиция отражала его собственный жизненный опыт – как русского человека (которым он несомненно себя ощущал) и русского поэта, и к тому же верующего христианина. На мой вопрос, не думает ли он, что в некоторых еврейских кругах слова, высказанные в его романе Мишей Гордоном (…) могут быть обидными по крайней мере, для многих гордых своим еврейством еврейством людей, Борис Леонидович ответил, на мой взгляд, весьма наивно, но откровенно: «Как же это может быть? Ведь я только высказал то, что искренне чувствует большинство евреев, во всяком случае, у нас, в России. А то, что я, конечно, осуждаю всякого рода преступления и эксцессы против евреев, и, в частности, в нашей стране, совершенно ясно вытекает из предшествующей сцены» (т.е. сцены, описанной в той части романа, где молодой казак «для смеха» заставляет старого еврея ловить медный пятак. Х.Б.) Мне после этого ответа стало неловко и мы перешли к другим темам, уже не связанным с романом Пастернака». После публикации этого мемуара Х. Бирнбаума мы беседовали на подобные темы с другим собеседником Пастернака – Вяч. Вс. Ивановым. Было это, что символично, во время Международной соловьевской конференции в Библиотеке иностранной литературы в Москве в 1992 г. Если это так, и слова Пастернака были точно воспроизведены нашим собеседником, то высказанное Х. Бирнбауму и Вяч. Вс. Иванову удивительно похоже на концовку книги М.О. Гершензона «Судьбы еврейского народа», вышедшей в свет в судьбоносном для истории Палестины 1922 г. Действительно, если мы проследим логику М.О. Гершензона в сравнении с высказываниями Михаила Гордона, то многое из того, что заставило Х. Бирнбаума почувствовать себя «неловко» найдет свое объяснение, хотя, естественно, не оправдание. Гершензон: «Не старайтесь быть нацией: вы неизбежно нация, по самой природе вещей. И когда вы утверждаете одновременно, что еврейство есть нация, что распыленное по земле, оно вследствие своей распыленности неспособно к национальному творчеству, - я отвечаю: если оно действительно нация, - а я так думаю вместе с вами, - то его раздробленное коллективное творчество непременно в какой-то сфере, недоступной нашему зрению, образует национальное целое» (475). «Я обвиняю сионизм в том, что своим признанием он усиливает в мире злое, проклятое начало национализма, стоившее стольких слез человечеству, и прежде всего евреям. В идеале сионизм стремится прибавить к существующим безжалостным национализмам (виноватым и в Первой мировой войне. – Л.К.) еще один – еврейский, потому что, если подлинно когда-нибудь в Палестине возникнет тот специфически еврейский быт и строй, о котором мечтают сионисты, то и он будет непременно ревновать о своей чистоте, будет подозрительно смотреть кругом и строить рогатки». Не здесь ли объяснение слов Пастернака, сказанных А. Гладкову о еврейском национализме, который, хуже которого может быть только великорусский шовинизм. Напомним, что за этим последовали слова о том, что Пастернак стоит за полную ассимиляцию. Эта идея, как мы уже говорили, вполне близка позиции Г. Когена. Другое дело, как относился этот мыслитель к роли евреев в Первой мировой войне… Однако вернемся к тем словам Пастернака, которые привели в замешательство его собеседника. Мы имеем в виду тот факт, что ни Катастрофа, ни образование Государства Израиль не изменили позиции Пастернака по отношению к еврейству, хотя сухо и формально поэт осудил антиеврейские эксцессы в его стране. Напомним, что к 1958 году наиболее близкими событиями были расстрел Еврейского антитфашистского комитета и «Дело врачей». Между тем, в словах Гершензона, поразительно напоминающих рассуждения О. Вайнингера и В. Розанова, мы можем усмотреть источник пастернаковской позиции: «… не безделицей было еврейство для мира вовсе эти двадцать веков: народы с жгучим интересом следили за ним, и чем дальше смотрели, тем ярче их взор разгорался страхом и ненавистью. (…) А воля еврейская только того и хотела, чтобы гнали евреев, чаще, чаще! Оттого была полная гармония между волей еврейского народа и его внешней судьбой. Мир думал, что он казнит еврейство, а на самом деле служил ему, как он служит всякой воле» (490). Наконец, не может не обратить на себя внимание вывод Гершензона: «Еврейство проходило этот путь с особенной, я бы сказал: прообразной стремительностью, не задерживаясь». Цитируем «Судьбы еврейского народа» дальше: «последняя воля еврейства сказалась в словах, прозвучавших некогда из его глубины: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся». – Они насытятся пищей, которой мир еще не вкушал, ибо все мирские ценности – как бутафорские яства». Намеки на причастие и его христианский смысл здесь слишком сильны, чтобы пройти не замеченными, особенно для того, кто их так жаждет. Таким образом, собрались воедино в одну целостную систему все высказывания Пастернака, запомнившиеся и А. Гладкову, и О. Ивинской, и Х. Бирнбауму, и Вяч. Вс. Иванову. Каждое из них в отдельности вряд ли могло бы претендовать на наличие достаточно уверенно определяемого источника. Однако все они вместе довольно точно, на наш взгляд, укладываются в идеологию Гершензона. Теперь нам остается сказать, что многие из слышавших чтение Пастернаком «Доктора Живаго» или общавшиеся с поэтом, довольно откровенно называли его Пророком. Это выражение есть и у М.К. Баранович, и в недавно обнародованном письме Н.Я. Мандельштам Е.Б. Пастернаку о похоронах его отца, где поэт назван «нераскаянным еврейским пророком». В варианте, не приемлющем подобную мессианскую претензию, это выражено в словах К. Федина, у которого чтение Пастернаком романа оставило впечатление «сатанинской гордости». На наш взгляд, независимо от того, читал ли сам Бен-Гурион роман Пастернака или он воспроизвел суммарное мнение израильской критики, ясно одно – роман «Доктор Живаго», безусловно, содержал в себе итог размышлений Пастернака о еврействе и еврейском государстве за первую половину ХХ века. И сложился этот итог из мыслей и взглядов Владимира Соловьева, Германа Когена, М.О. Гершензона, наложившихся на ту реальность, которая исторически оказалась связанной с именем Бен-Гуриона. Что же касается исторического бытования высказывания Бен-Гуриона, то оно еще раз всплыло на израильской и русской почве в 1988 г., сразу же после того, как «Доктор Живаго» был опубликован в перестроечном СССР. В Израиле это был журнал «Народ и земля», где высказывание Бен-Гуриона анализировалось в статье М. Вайнштейна в №8 в сопровождении статьи Д. Сегала на ту же тему, но без анализа собственно слов Бен-Гуриона. В России о словах первого израильского премьера вспомнил С. Аверинцев в ноябре того же 1988 г. Мы узнали об этом лишь в 2004 г., уже после смерти Сергея Сергеевича, из дневниковых записей В. Бибихина о покойном ученом. На этом значимом совпадении, связавшем наш доклад с сегодняшним днем, мы и закончим. © Copyright: Борис Рубежов Пятая Страница, 2011.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
