Заблудившийся корабль. Публикацияhttp://www.ng.ru/specfile/2000-09-29/9_where.html Куда ж нам плыть? Вопросы без ответов
Впрочем, может быть, так было всегда? Не случайно же возник "основной парадокс футурогностики": все хотят знать будущее, но никто не хочет знать правды о будущем. Лет пятнадцать назад мы впервые задумались над вопросом: возможно ли стабильное общество, в котором высокий уровень благосостояния сочетается с полным отсутствием свободы слова и мнений. Нам представлялось тогда, что наше общество движется именно в этом направлении - во всяком случае, с инакомыслием у нас было уже покончено, а достижение благосостояния казалось делом техники (как в переносном, так и в прямом смысле этого выражения). Самые широкие народные массы материально полностью ублаготворены: научно-технический прогресс денно и нощно поддерживает достигнутый материальный уровень и, более того, всячески норовит его повысить: хорошо оплачиваемые деятели литературы, кино, театра и прочей культуры воспевают существующий порядок и развлекают почтеннейшую публику высоконравственными притчами, поучительными историями и точно выверенными по глубине экскурсами в прозрачные рощи души Нового Человека... Господи, да это же Эдем - в натуральную величину и притом рукотворный, созданный по мановению и благодаря АКС! Всякий инакомыслящий, всякий противник существующего порядка вещей, всякий критик АКС выглядит в этой системе попросту чучелом гороховым, он, собственно, даже не опасен, он смешон. Любопытно знать, как отнесся бы к такому устройству мира Томас Мор? Или Фрэнсис Бэкон? Сочли бы они такое устройство общества утопическим? С точки зрения Герберта Уэллса, это - типичная антиутопия. С точки зрения Карела Чапека или Евгения Замятина - тоже. А с точки зрения Кампанеллы? Представления о том, каким мир должен быть, а каким не должен, в каком мире хочется жить, а в каком - страшно, к чему человечеству надобно стремиться, а от чего бежать, - представления эти меняются от эпохи к эпохе разительно, диаметрально, так что кажется иногда, что добро и зло в представлении человека способны меняться местами. Утопия и антиутопия - это не антонимы. Утопия - это мир, в котором торжествует разум. Антиутопия - мир, в котором торжествует зло. Поэтому, на наш взгляд, правильнее все же говорить не об антиутопии, а о романе-предостережении. Этот термин более отвечает содержанию соответствующих литературных произведений, да и сути авторских намерений. Все, все, что гибелью грозит, А может быть, с помощью романов-предостережений мы заклинаем наше будущее, чтобы оно минуло нас, заклинаем катаклизмы, чтобы они не состоялись, - дикари двадцать первого века! - называем зло, чтобы отпугнуть его?.. Они видели, какую апокалипсическую угрозу таит в себе победное вторжение научно-технического прогресса в косный мир, едва-едва начавший освобождать себя от морали и догм перезревшего феодализма. Они догадывались, что это такое: вчерашний раб, сегодняшний холоп за штурвалом боевого летательного аппарата или, хуже того, за пультом машины государственного управления. Именно в научно-техническом прогрессе видели они главную опасность, ибо им казалось, что наука всемогуща, а всемогущество в лапах дикаря - это гибель цивилизации. И самое страшное, что виделось им за горизонтом, - это превращение человека в робота, исчезновение индивидуальности, номера вместо людей, рационализация чувств и надежд, программируемый механизм вместо общества - по сути дела им виделся все тот же Город Солнца, но выстроенный самыми современными физиками, химиками, биологами, математиками под управлением самых современных (извечно безжалостных) политиков... Однако мы знаем теперь, что реальность оказалась гораздо страшнее, чем эти их сумрачные прорицания. Опыт гнусных тоталитарных режимов ХХ века обнаружил, что с человеком может происходить кое-что похуже, чем превращение в робота. Он остается человеком, но он делается плохим человеком. И чем жестче и беспощаднее режим, тем хуже и опаснее делается массовый человек. Он становится злобным, невежественным, трусливым, подлым, циничным и жестоким. Он становится рабом. (Похоже, мыслители конца девятнадцатого подзабыли, что такое раб, - двадцатый век напомнил им об этом). Любой тоталитарный режим стоит - как на железобетонном фундаменте - на идее беспрекословного подчинения. Человек свободен в рамках беспрекословного подчинения. Человек хорош, если он не выходит за рамки беспрекословного подчинения. Человек может быть назван умным, добрым, честным, порядочным, благородным, т о л ь к о лишь пока он не вышел за рамки беспрекословного подчинения. Джордж Оруэлл ничего не предсказал. Он только фантазировал на хорошо уже разработанную тему, разработанную до него и не им, а специалистами-дрессировщиками по крайней мере четырех стран. Но он правильно назвал то, что происходило с дрессируемым человеком. Он ввел понятие "двоемыслие". В тоталитарном мире можно выжить только в том случае, если ты научишься лгать. Ложь должна сделаться основою всех слов твоих и всех поступков. Если ты сумеешь возлюбить ложь, у тебя появится дополнительный шанс на продвижение вверх (вкуснее жрать, пьянее пить, слаще спать), но как минимум ты должен н а у ч и т ь с я лгать. Это не даст тебе абсолютной гарантии выживания (в тоталитарном мире абсолютной гарантии нет вообще ни у кого), но это увеличит вероятность благоприятного исхода, как сказал бы специалист по теории вероятности. Он всегда и совершенно точно знает, что можно говорить и что нельзя; когда надо разразиться аплодисментами, а когда надо сурово промолчать; когда сигнализировать в инстанции надлежит немедленно, а когда можно рискнуть и воздержаться; когда задавать вопросы совершенно необходимо, а когда нельзя их задавать ни в коем случае. Без всякой специальной подготовки он годен работать цензором. И даже главным редактором. И вообще - идеологом. Поскольку ложь объявлена (и внутренне признана!) правдой, правда должна стать ложью... ей просто ничего более не остается, как сделаться ложью... у нее вроде бы попросту нет другого выхода... Двоемыслие помогает выжить. Двоемыслие спасает от безумия и от смертельно опасных поступков. Двоемыслие помогает сознанию рационализировать совершенно иррациональный мир. Двоемыслие поддерживает в глупом человеке спасительный уровень глупости, а в ловком человеке - необходимый уровень нравственной увертливости. Двоемыслие - полезнейшее благоприобретенное свойство дрессированного человека. Оно продляет жизнь в условиях тоталитарной системы. И оно продляет жизнь самой тоталитарной системы. Ибо, окажись человек неспособен к двоемыслию, тоталитарные системы вместе со своими подданными убивали бы сами себя, как убивают сами себя штаммы наиболее беспощадных вирусов, вызывающих пандемии. Почему никто из великих прорицателей начала века не предсказал этой пандемии двоемыслия? Может быть, такое явление было слишком трудно себе представить? Может быть, находилось оно за пределами воображения? Отнюдь нет! Все это уже было в истории человечества - в эпоху тираний, рабовладения, да и недавно совсем - во времена средневековья, инквизиции, религиозных войн... Видимо, в этом все и дело. Это было недавно. Память еще жива. Пример и назидание. Прошлое не повторяется. Прошлое миновало навсегда. Прошлое понято, все дурное в нем сурово осуждено - раз и навсегда. Грядет новое время, новый страшный мир - все новое в этом мире будет страшно и все страшное - ново! Оказалось - нет. Страшное оказалось неописуемо страшным, а вот новое оказалось не таким уж и новым. Просто, как и в добрые старые времена варварства и невежества, все население опять разделилось на дураков и подлецов. Дураки, как и встарь, не понимали, что с ними происходит, и дружно кричали, когда требовалось: Ура! Хайль! Банзай! Огня! Еще огня! Со всех сторон их убеждали, что они самые лучшие, самые честные, самые прогрессивные, самые умные, и они верили в это и были счастливы тем особенным счастьем, которое способны испытывать именно и только дураки, когда им кажется, что они наконец попали на правую сторону. Подлецы... На самом деле в большинстве своем они были вовсе и не подлецы никакие, а просто люди поумнее прочих или те, кому не повезло, и они поняли, в каком мире довелось им очнуться. Мы называем их этим поганым словом потому только, что самые честные из них и беспощадные к себе называли себя именно так. Разве же это не подлость (говорили они) - все знать, все понимать, видеть пропасть, в которую катится страна, мир, и - молчать в общем хоре или даже иногда раскрывать (беззвучно) рот, дабы не уличили тебя во внутреннем эмигрантстве?.. Были, разумеется, и святые ("Разве мы не люди?"). Из подлецов не было дороги в дураки, нет такой дороги у человека. Была дорога в палачи и была дорога в святые. Святых было меньше. Несравненно меньше. "Не ходить на четвереньках - это Закон. Разве мы не люди? А тот, кто нарушает Закон, возвращается в Дом Страдания!.." И горели над целыми странами разнокалиберные заклинания: Из-под скальпеля Моро выходили: гиено-свинья, леопардо-человек, человеко-пес... Дрессировщики двадцатого века создавали монстров духа, целые поколения нравственных хамелеонов, они мучили и увечили людей, как подопытных животных, тщась сделать их счастливыми... Новый человек не спешил появляться. С плакатов и ярких лакированных картин он смотрел на это стадо химер - голубоглазый, белокурый, могучий, уверенный в себе и в ослепительном будущем, где людей не будет, будут Новые Человеки, и время наконец "прекратит течение свое". Вряд ли Уэллс хотел что-то предсказать своим ранним романом. Скорее, он хотел выразить свой страх перед реальностью и ужасные предчувствия свои. А получилось Прорицание - самого высокого уровня достоверности, самого глубокого проникновения в суть вещей и событий. Авторы антиутопий начала ХХ века ошибались прежде всего потому, что боялись главным образом потери свободы - свободы мысли, свободы выбора, свободы духа. Им казалось, что это самое страшное - потерять свободу мысли и свободу распоряжаться собою. Выяснилось, однако, что никого, кроме них, это не пугает. Выяснилось, что "век пара и электричества, век просвещения и свободы" не уничтожил феодализма, он даже не ослабил и не обескровил его. Феодализм выстоял и в двадцатом веке дал последний арьергардный бой, тем более жестокий, что на вооружение оказались взяты и пар, и электричество, и все прочие плоды века просвещения. Мы в очереди первые стояли, Идея коммунизма не только претерпевает кризис, она попросту рухнула в общественном сознании. Само слово сделалось срамным - не только за рубежом, там это произошло уже давно, но и внутри страны, оно уходит из научных трудов, оно исчезает из политических программ, оно переселилось в анекдоты. В этом мире каждый найдет себе достойное место. В этом мире не будет ничего важнее, чем создать условия, при которых каждый может найти себе достойное место и достойное дело. Это будет мир справедливости: каждому - любимое дело и каждому - по делам его. Об этом мире люди мечтают с незапамятных времен. И Маркс с Энгельсом мечтали о нем же. Они только ошиблись в средствах: они вообразили, что построить этот мир можно, только лишь уничтожив частную собственность. Ошибка, надо признаться, вполне простительная по тем временам, если вспомнить, сколько яростных филиппик в адрес частной собственности произнесено было на протяжении веков. И если вспомнить, каким ореолом святости на протяжении веков окружена была идея раздать свое имущество бедным и уйти к Богу... Маркс с Энгельсом, стремясь к замечательной цели, ошиблись в средствах. Эта ошибка носила чисто теоретический характер, но те практики, которые устремились ко все той же цели вслед за классиками, продемонстрировали такие методы, что теперь и сама цель смотрится не привлекательнее городской бойни. А новой цели пока никто еще не предложил... Кто знает, что ждет нас? Гийом Аполлинер. Больной, желчный, несчастный, он не ждал от будущего ничего хорошего и был, безусловно, прав. Он умирал, а толпа патриотов под его окнами ревела: "Guillaume - a" bas!", и в смертельном бреду ему казалось, что они требуют: "Долой Вильгельма!" - начиналась первая мировая, первая из феодальных войн ХХ века... Это, положим, так, но Три вопроса занимают и мучают нас последнее время, и с ними мы пристаем ко всем встречным и поперечным. Почему все-таки невозможно общество, лишенное свободы слова с одной стороны, но вполне материально изобильное - с другой? Почему все-таки "свобода и демократия рано или поздно превращаются в колбасу", а тоталитаризм - в нищету и материальное убожество? Все три эти вопроса теснейшим образом переплетены и представляются нам актуальнейшими. Ответов мы не знаем. Во всяком случае, мы не знаем ответов, которые удовлетворили бы нас самих... "Если бы нам указывали из Вашингтона, когда сеять и когда жать, мы бы вскоре остались без хлеба". Томас Джефферсон (1743-1826). Президент США в период с 1801 по 1809 год. © Copyright: Борис Рубежов Пятая Страница, 2012.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
