Домна Анисимова.

Борис Рубежов Пятая Страница: литературный дневник

Талант – чудо дивное. Публикация


http://www.history-ryazan.ru/node/939


Всякого рода чудесами едва ли кого-нибудь теперь удивишь. Самые различные, когда-то очень серьёзные издания, то и дело подбрасывают о них информацию. Как-то в одном из них вычитала о литературном чуде, случившемся в Петербурге в 1888 году. Некая госпожа Крыжановская вдруг принялась писать романы на французском языке, хотя знала его прежде примерно так, как знает нынче иностранный язык большинство россиян, когда пишет стыдливо в анкете: «читаю и перевожу со словарём». И вот, вооружённая такими знаниями, эта госпожа стала писать на чужом языке легко и свободно, будто её рукой кто-то водил. При этом она не имела ни малейшего представления, о чём пишет.
Прочитав эту любопытную заметку, я вспомнила о подобном случае, происшедшем в первой половине ХIХ века в селе Дегтяное Спасского уезда Рязанской губернии. Там вдруг объявилась незаурядная поэтесса. Правда, она слагала стихи на русском, но очень хорошем, литературном языке. И в этом состояло чудо, потому что сочинительница была неграмотной и к тому же ещё слепой с трёхлетнего возраста. Звали её Домна Анисимова. Настоящая фамилия поэтессы Зеленцова, Анисимова она по отчеству, но под этой фамилией-псевдонимом вошла в историю российской литературы.


Необыкновенная способность обнаружилась у неё, когда ей было уже 25 лет. Предположить, что раньше Домна с кем-нибудь занималась литературой, трудно: круг её знакомых, умеющих просто читать, ограничивался собственной семьёй, где читал только отец (сельский пономарь), да семьёй священника, детей которого она нянчила.


Домашняя библиотека отца Домны состояла всего из трёх книг: «Двенадцать спящих дев» Жуковского, «Душенька» Богдановича, «Опыты в стихах и прозе» Лажечникова. Эти только книги и читал он раз за разом своим и чужим детям. Но сочинять стихи стала только одна Домна. Об этом в семье или до поры не знали, или не придавали этому значения: бормочет что-то, напевает – ну и пусть себе. Что касается семейства священника, то там дарование няньки стало полной неожиданностью и было воспринято как чудо.


Не могли участвовать в подготовке этого чуда и соседние помещики. Как правило, дворяне пренебрегали обществом сельского духовенства. По крайней мере, так было в конце ХIХ века, о чём мне не раз рассказывала моя бабушка, дочь пономаря и вдова священника. А вот отношение к духовенству дворянки, современницы Домны, почерпнутое мною из книги В. Вересаева «Пушкин в жизни»: «известная приятельница Пушкина П.А. Осипова… высказала неудовольствие на то, что тут, наравне с её дочерьми, вращается в обществе какая-то поповна». Так что образованные помещики едва ли гостили у пономаря, не с их голоса Домна пела.


Сама она так говорила об истоках своего творчества:
«Когда я стала выходить из детства, мои занятия не были похожи на занятия других. Я любила слушать рассказы стариков или удаляться в уединённое место и прислушиваться к шуму ветра, который в это время я очень полюбила, так как он наводил на меня особенное вдохновение».


Странная любовь! Многие как раз не любят ветра: во время него плохо себя чувствуют. У Домны же он – источник вдохновения. Может быть, ветер – пособник чуда?
Ветру посвятила она лучшее, на мой взгляд, большое (14 строф) стихотворение.
По лексике, по жанровым признакам все стихи Домны несколько архаичны, так писали в конце ХVIII века. Но тот словарный запас, который использовала сельская поэтесса, едва ли уступает словарному поэтическому запасу Анны Буниной. И это очень странно, ведь воспитывались и жили поэтессы в разной среде.
Рязанская дворянка Анна Бунина, начав в отрочестве писать стихи, специально из села Урусово ездила в Москву к старшему брату, чтобы совершенствоваться в поэзии: в его доме часто собирались литераторы, художники, архитекторы. Позднее, решив посвятить себя литературному творчеству, она перебралась в Петербург и там очень серьёзно занималась языками, особенно русской словесностью.


Домна тоже пыталась совершенствовать своё дарование: слушала «Конька-Горбунка» Ершова, кое-что из поэзии Пушкина. Ей стали дарить книги, когда пришла к ней известность. Но заметного влияния на творчество поэтессы они не оказали. Домна продолжала сочинять на прежнем уровне. Последние её стихи, опубликованные в «Прибавлении к Рязанским Епархиальным ведомостям» 1868–1869 годов, так же архаичны, как и ранние:


Зачем в обители угрюмой,
Наш юный друг, сокрылся ты!
Скажи – какой занятый думой,
Не зришь природы красоты?


Я не собираюсь доискиваться до причин феномена Домны Анисимовой. Подобных феноменов немало, и специалистами они давно отнесены к «тайнам человеческой психики». Да и не только феномен меня поразил, когда узнала историю поэтессы. Пожалуй, даже больше поразило отношение к нему современников Домны. Самые разные люди оказались готовыми принять его, поверить в исключительность слепой девушки; пренебрегая личными затруднениями, совершенно бескорыстно, а порой и явно в ущерб себе, взяли на себя обязательство познакомить с её даром как можно больше соотечественников. Фамилии этих добровольных помощников поэтессы до сих пор остаются на дне «пропасти времён». Впрочем, они и не помышляли на фоне её исключительности как-то выделиться, как не помышляла об известности и она сама. Пела свои стихи, словно птица.


Первой обнаружила у Домны редкий дар жена священника. Какая польза была ей от такого открытия? Одни неудобства: могла дешёвой и привычной няньки лишиться, что потом, по-видимому, и случилось. Но она, не задумываясь, сказала о своём открытии мужу.
Тот не отмахнулся, сам прослушал все нянькины колыбельные и, не побоявшись быть превратно понятым (как тогда говорили), официально сообщил о сочинительнице исправнику.
Тот в свою очередь не убоялся доложить о необыкновенном явлении самому губернатору. Вскоре среди читающего населения губернии распространилась весть, что «незнаемая бедная дева обладает правом занять почётное место в ряду доморощенных гениев-самоучек».
Потом узнали о ней в столице: губернатор счёл нужным написать о поэтессе министру, не забыл послать ему переписанные лучшими губернскими писарями стихи.
Министр сообщил в Российскую Академию – и через очень непродолжительное время вышла книга с длиннейшим названием «Стихи бедной девицы, слепой дочери деревенского пономаря, сообщённые в Императорскую Российскую Академию и от неё изданные». Поэтессе выдали пособие, послали от Академии книги.
Случилось это в 1888 году в обществе несвободном от сословных предрассудков и неприязни. Может быть, что-то тогда в нём изменилось? Да ничего подобного! Сошлюсь опять-таки на пример своего рода. Приблизительно в то же время мою прабабку её родители, мелкопоместные дворяне, лишили приданого и видов на наследство, потому что она имела дерзость выйти замуж за пономаря. И покровители Домны, конечно, не были лишены сословных предубеждений, но они смогли от них временно отказаться, поскольку дело касалось общего, государственного, духовного достояния – редкого литературного таланта. «Необыкновенное явление в нравственном мире» так называлась статья о творчестве Домны в одном из столичных журналов.


Но не только сенсационностью события питался интерес к личности сельской девушки – литература тогда имела большое общественное значение, чему способствовал после войны 1812 года подъём национального сознания. Эх, нам бы такой подъём, но без войны!
Пока же невозможно вообразить, чтобы какой-нибудь губернатор озаботился судьбой безвестной поэтессы, хотя между ними нет сейчас непреодолимых сословных различий: «вышли мы все из народа». Да что там губернатор! Чиновникам гораздо меньшего ранга, даже по долгу службы связанным с литературой, недосуг заниматься молодыми авторами.
Мне несколько раз доводилось быть на областных семинарах начинающих писателей, видела там очень одарённых людей. Ну и что, как реализовалась их одарённость? Одна – две публикации после семинара в областной газете. Кое у кого вышло по тоненькой книжечке, большинство же навсегда оставило литературу. Российские читатели и не обнаружили потери. Люди, от которых зависела судьба молодых дарований, просто отмахнулись от них. В этой связи мне вспомнилось стихотворение Зинаиды Гиппиус «Лягушка»:


Какая-то лягушка (всё равно!)
Свистит под небом черно-влажным
Заботливо, настойчиво, давно…
А вдруг она о самом важном?
И вдруг поняв её язык,
Я б изменился, всё бы изменилось,
Я мир бы иначе постиг,
И в мире бы мне новое открылось?
Но я с досадой хлопаю окном:
Всё это мара ночи южной
С её томительно-бессонным сном…
Какая-то лягушка! Очень нужно!


В общем, «окна» захлопываются и захлопываются…


Кроме одарённости, чтобы выпустить книгу, автору в советское время нужны были ещё бойцовские качества и долготерпение, а в наши дни – и очень большие деньги, которых у большинства пишущих людей нет.
Примерно год назад в Рязани бушевали литературные страсти по поводу присуждения нескольким литераторам права на получение грантов. Выделенной администрацией области суммы едва хватало на выпуск средней по объёму книги прозы. Однако сумму эту разделили, размельчили и – в результате пока никому ничего не дали.


Наверное, давно пора признать людям пишущим, что труд большинства из нас никому не нужен, поскольку наше общество якобы приняло «мудрое» решение идти всем скопом к сытой благополучной жизни благоустроенного муравейника. А там все мысли лишь о еде, комфорте и продолжении жизни. Однако со всех сторон раздаются призывы, прямо-таки вопли, удержать (во что бы то ни стало!) нашу российскую духовность, которая всё ещё будто бы отличает нас от всех прочих землян. И во имя этого отличия российские литераторы продолжают бесплатно работать, хотя за справку, выданную в ЖУ, ныне взимают деньги.
А кстати, что такое духовность? Все ли её одинаково понимают, не путают ли её с религиозностью? В толковых словарях определение какое-то путанное.


Для меня духовность – это способность человека наряду с обеспечением физических потребностей максимально использовать возможности своего интеллекта. Одна из непременных составляющих духовности – искусство, а значит, и относящаяся к нему литература. К такому выводу пришли ещё наши пращуры и придерживались его наши предки.
А потому Баян сочинял песни, а не пахал землю. Живший в нашем городе (тогда звался город Переяславлем Рязанским) скоморох-сказитель Петька Смородина тоже не поменял своего умения на какое-то другое: его дар сказителя ценился горожанами.


Неграмотные односельчане Домны тоже уважительно относились к её способностям и ласково называли сочинительницу «Доманя». Они очень возмущались, когда она за свою книгу ничего не получила.
Биографы Домны тоже считали поступок книготорговца, не приславшего ей денег, бесчестным и, видимо, чтобы навечно опозорить «лихоимца», назвали его фамилию, тираж книги и её стоимость. Издано было 400 экземпляров, продавалась книга по 1 рублю. А фамилии книготорговца я называть не буду. Вкусив рыночных отношений, не возмущаюсь: наверное, стихи Домны просто не удалось ему продать. Надо было учёным мужам из Академии назвать сборник иначе, скажем, «Чудо в Дегтяном». Купить же книгу с таким длинным, жалостливым заглавием мог лишь какой-нибудь доброхот из тех, что подают нищим на паперти. Но тем подавалась обычно копейка. Рубль был очень большой ценой. Замечу, что 1827 году вышла поэма Пушкина «Братья-разбойники». Книга стоила 1 рубль 5 копеек и расходилась медленно, так что к концу года продавалась уже по 80 копеек. Так что коммерческий неуспех – вовсе не мерило таланта.


Что касается дальнейшей судьбы поэтессы Домны Анисимовой, то земляки продолжали относиться к ней, к её дару со вниманием и после того, как притупилась острота сенсации. Местное церковно-приходское попечительство, по распоряжению архиерея, выдавало ей ежемесячное пособие до конца жизни.
Ирина Красногорская


Стихи бедной девицы Онисимовой, слепой дочери деревенского пономаря (Домна Анисимова)


Печатано по определению Императорской Российской Академии 8 Января 1838.
Непременный Секретарь Языков.
Г. Президент Императорской Российской Академии получил от Г. Министра Внутренних дел
следующее письмо от 2 Января сего 1838 года.


Милостивый Государь
Александр Семёнович.


Состоящий в должности Рязанского Гражданского Губернатора, представляя мне стихи, сочинённые дочерью пономаря, девицею Онисимовою, донёс, что она проживает Спасского уезда в селе Дехтяном; лишившись зрения от оспы, на пятом году от рождения, никакого образования не получила, и имеет ныне от роду 29 лет. С самого детства она с большой охотою слушала читанные ей проповеди, старинные повести и сказки, а в истёкшем году, вновь поступивший в то селение священник, заметив необыкновенную её память и любовь к чтению, начал прочитывать ей лучшие и новейшие сочинения, в особенности стихи, после чего девица Онисимова начала сама сочинять и диктовать стихи, №1, 2 и пр., сочиняя оные свободно и легко. Спаский земский Исправник, желая удостовериться в дарованиях Онисимовой, и передав ей через священника, что он с двумя дворянами будет слушать её сочинения в следующее утро, просил к тому времени описать в стихах сельскую жатву. — На другой день она приветствовала Исправника и пришедших с ним дворян стихами. (№ 6)
Прилагая сии стихотворения и находя, что они в самом деле заслуживают внимание, особенно по злосчастному и необыкновенному положению сочинительницы, я счёл долгом сообщить оныя Вашему Высокопревосходительству, как просвещённому, постоянно-ревностному любителю отечественной словесности и покровителю талантов, а с тем вместе и как достойному Председателю Академии, коей я имею честь быть Членом, хотя обстоятельства и не дозволяют мне участвовать в трудах ея.


Имею честь быть с совершенным почтением и преданностью
Вашего Высокопревосходительства
покорнейший слуга Д. Блудов.


Г. Президент предложил на рассмотрение Академии Стихотворения Онисимовой,
и о состоявшемся в 8 день Января положении оной, уведомил Г-на Министра Внутренних дел
следующим письмом от 12 того же месяца.


Милостивый Государь
Дмитрий Николаевич.


Я имел честь получить письмо Вашего Превосходительства с приложенными при оном стихами, дочери пономаря, двадцатидесятилетней девицы, лишившейся зрения на пятом году от своего рождения. Стихи сии отдал я в Российскую Академию, которая с удовольствием их прослушала, и как по великодушному попечению Вашему о нуждающихся и бедных, так и по соревнованию с Вами ободрят возникающие таланты и словесность, положила: 1) Дать девице сей сто рублей денег; 2) послать к ней из книг: Часы Благоговения, Российскую историю покойного Карамзина, писателя, посвятившего жизнь свою просвещению и добродетели; также и некоторые другие книги; 3) напечатать особою книжкою стихи её в числе трёх или четырёх сот экземпляров, с Вашим письмом и с моим о решении Академии ответом; 4) всё сие, с согласия Вашего, препроводит к Вам, для доставления вышеозначенной девице, прося Вас покорно часть экземпляров отослать к ней, а другую раздать здесь, кому заблагорассудите.


С истинным и совершенным почтением имею честь быть,
Вашего Превосходительства покорнейший слуга
Александр Шишков.


Стихи девицы Онисимовой
1. Ночь при шуме ветра
2. На смерть друга
3. К колыбельному младенцу
4. На рождение малютки
5. К увядшему цветку
6. Приветствие, говорённое девицею Онисимовою прибывшим к ней слушателям
7. Стихи, говорённые на заданный предмет: описать сельскую жатву
Индекс:DomnaAnisimova.pdf



Ветер


Шуми, шуми, о ветер бурный,
Над кровлей гул свой удвояй;
Товарищ будь печальной думы,
И то;мны мысли оживляй.
Всё спит; и ночь даёт свободу
Тебе внимать, о буйный ветр!
Шуми, напоминай природу;
Мне зреть её надежды нет.
Судьба во мраке вечной ночи
Её сокрыла от меня..


<187?>



На рождение малютки


Ветер! Смолкни для меня,
Прекрати в стена;х свой стон;
В тишине, с рассветом дня,
Дай обдумать чудный сон.


Мне привиделося ныне
Что-то странное во сне:
В тёмной роще, на средине,
Сад зелёный на холме.


И под яблонью густою,
Что кудрявей всех была,
С неописанной красою
Ночью роза расцвела.


Будто странник запоздалый
В этой роще ночевал;
Видел он цвет розы алой,
Как чудесно расцветал.


В час полуночи глубокой,
Вскрикнул громко соловей:
Так мой путник одинокий,
Мне рассказывал о ней:


«Я под липою ветвистой,
Близ холма усталый спал;
Песнью громкой, голосистой,
Соловей мой сон прервал.


Я проснулся, ощущаю
Благовоние лугов;
Взор открыл, и что ж встречаю?
Розу! Прелесть всех цветов.


Запах нежный, ароматный,
Ветерок мне доносил;
Ма;нит взоры вид приятный,
К розе взор я обратил.


И клянусь, от колыбели,
Ей подобной не видал;
Роем мотыльки летели;
К розе всяк прильнуть желал.


Сад зелёный наполняли,
Пе;стры бабочки одни;
Пеньем рощу оглашали
Молодые соловьи.»


Что же скажет сон прелестный?
Сердце может отгадать;
Сердцу тайны все; известны;
Буду радости я ждать!


Но откуда, я мечтаю,
Мне дойдёт приятный слух?
Сердце думы окрыляло,
Ободряя смутный дух.


Вот день к вечеру склонился,
Весть пришла мне от друзей;
Сон чудесный объяснился —
Прямо к радости моей:


В рощах тёмных и унылых
Сад зелёный на холме:
То семейство сердцу милых,
В отдалённой стороне.


А что роза, среди сада,
Расцвела чудесно в ночь:
Родилась Олимпиада,
К общей радости им дочь.


Путник вестника являет,
Радость — голос соловья,
Сон в малютке обещает
Много… разумею я.


Запах нежный, ароматный,
С розы развевал Зефир:
Разнесётся слух приятный, —
Нрав ея похвалит мир.


Привлекал цветок красою
Испещре;нных мотыльков:
— Так, взростя, пленит собою
Много знатных женихов.


Пожелает всяк при взгляде,
Чтоб прелестной обладать,
Сердце в дар Олимпиаде
С удовольствием отдать.


Поколе;бет вместо пенья
Радость искренних сердца;;
В ней возвысит Провиденье
Славу матери, отца.


<183?>



Приветствие, говорённое девицею Онисимовою
прибывшим к ней слушателям


Ещё резвясь у колыбели,
В счастливый дней моих рассвет,
Я зрела: тучи налетели,
Покрылась жизнь туманом бед.


Над кровлей сельской, одинокой,
Гром грянул над моей главой,
И в бездне горести глубокой
Исчез на веки мой покой.


И я жила среди народа,
В измеможеньи чувств и сил,
Меня чуждалася природа,
Но Вышний жизнь мою хранил.


Хранит Он жедрою рукою;
О благость Вышняго Творца!
Могла ль ласкать себя мечтою,
Чтоб в си;ротстве найти отца?


Во тьме незнанья пребывала,
За тучей бедствия стеня,
Но состраданье возсияло
Сквозь мрак, сквозь тучу — на меня.


И я, ничтожный прах пред вами,
Любовь родительскую зрю;
Глубоких чувств, души слезами,
За милость вас благодарю.


<183?>



К колыбельному младенцу


Спи, не плачь, дитя любезный,
Не; о чем тебе тужить;
Ты не знаешь жизни сле;зной,
Ты спокоен должен быть:


Горя ты ещё не знаешь,
И не чувствуешь забот;
Что же сле;зы проливаешь,
Не вкусив несчастья плод?


Не такой удел мой бедный,
Горе грудь мою гнете;т,
И рассудок утомле;нный
Засыпает в шуме бед.


<183?>



Стихи, говорённые на заданный предмет:
описать сельскую жатву


Позлащает лето нивы,
Август радует жнецов,
Поселянин не ленивый
С нетерпеньем ждёт плодов.


Закричит тогда с восторгом:
Что, готовы ли серпы;?
Время в поле, завтра с Богом,
В добрый час, вязать снопы.


Лишь с востока развернулась
Чуть румяная заря,
Из деревни потянулась
Вереница на поля.


Жнут усердными руками;
Че;рны тучи стра;шны нам;
Солнце ж яркими лучами,
В радость — полевым трудам.


Заскрипят с полден телеги,
Вмиг кладу;шки на гумне;
Кто возрос на лоне неги,
Тот не чувствует вполне —


Как усталому приятно
Зреть награду и покой; —
Поселянину понятно:
Он в восторге сам не свой.


Он небрежно отирает
Пот трудов и пыль с лица,
И с весельем запевает
Песню сельского жнеца.


Звуки песни пронесутся;
Старец, гроба на краю,
Слышит их, и слёзы льются;
Вспомнил молодость свою! —


Вот вечерняя прохлада
Окропляет дол росой;
Пыль взвивается от стада,
Слышен отзыв роговой:


То замолкнет за холмами,
То раздастся в шуме стад;
Вместе ж с стадом, с пастухами,
И жнецы с полей спешат.


<183?>



На смерть друга


Спокойно я мечтала —
Как жизнь ведут друзья?
И способов искала
О них услышать я.


Пронёсся слух ужасный,
О том, кто сердцу мил:
Болезнию опасной
Сражён, лишился сил.


Известие такое
Прину;дило вздохнуть;
Лишив меня покоя,
Мою пронзило грудь.


С тех пор душа томилась
Жестокою тоской,
Всечасно я страшилась
Минуты роковой.


Раз девять восходили
И солнце и луна,
Равно; на сердце были
Тоска и мысль одна.


Вот снова полосою,
Златит восток заря,
Вот солнце с красотою
Взошло, в лучах горя;.


Всё радость изъявляет,
А мой мяте;тся дух,
И сердце предвещает
Какой-то страшный слух:


Чего мой дух страшится?
Я думала тогда:
Иль хочет совершиться
Внезапная беда?


Вот колокол раздался
Уныло по реке,
Гул в роще отозвался,
И замер вдалеке.


Я вздрогнула от звука,
В ту сторону склонясь,
Откуда с звоном скука
Мгновенно принеслась.


Те ж звуки повторялись
Печально в тишине,
Мученьем наполнялись
Мечты, как в смутном сне,


И сердце вдруг забилось,
Хлад в жилах разлился;,
И грудь моя стеснилась,
И дух мой занялся.


Исторгшись, капли сле;зны
Вдруг хлынули рекой:
Жизнь кончил друг любезный!
Сказала я с тоской.


Уж сердце не обманет,
Вот вестник — томный звон,
Друг спит, и в век не встанет;
Расстался с светом он! —


Предчувствие свершилось,
И друга в мире нет;
Сбылось, чего страшилась,
Он больше не живе;т.


К нему лечу душою
Холодный прах лобзать,
Почтить его слезою,
Последний долг отдать.


Безмолвную могилу,
Быть может, посещу;
И течь слеза;м дам силу;
Но друга не сыщу!


Завоет ветр унылый,
На место ласк твоих;
Не встанешь из могилы,
Твой сон глубок и тих.


Вот, вот, — промчится время,
Весть смерти зазвучит:
Оставлю жизни бремя,
Усну, как друг мой спит.


<183?>



Ночь при шуме ветра


Шуми, шуми, о ветер бурный,
Над кровлей сельской завывай,
Товарищ будь печальной думы,
И томны мысли оживляй.


Всё спит, и ночь даёт свободу
Тебе внимать, о бурный ветр!
Шуми, напоминай природу:
Мне зреть её — надежды нет!


Судьба, во мраке долгой но;чи,
Её сокрыла от меня:
На веки омрачила очи,
Во тьме судила жить, стеня.


Шуми, взывай между древами,
Зелёным ли;стом трепещи;
Бушуй ужаснее вода;ми,
Волна;ми на; берег плещи.


Во тьме живущей, чуждой света,
Пустыннице в кругу людей,
Шумя, яви картину лета,
Напомни о природе всей:


Напомни шум ручьёв сребристых,
Бегущих быстро по песку,
И зелень Мая, древ ветвистых,
Луга цветущие, — реку.


Напомни жизни миг безценный,
Рассвет моих весенних дней,
Сии минуты незабвенны
Живей представь душе моей:


Траву, цветы, долины, горы,
Ручьи прозрачные, леса,
Уже мои не встретят взоры,
Мне так судили небеса.


На веки для меня несчастной
Померкли солнце и луна,
Уж мне не зреть весны прекрасной,
Она цветёт не для меня.


И нивы кла;сами златыми
Не могут радовать меня,
И рощи, ветвями густыми,
Не манят в тень при зное дня.


С тобой одним, товарищ милый,
Я чувство горести делю;
Клонясь при жизни в мрак могилы,
В тебе одном природу зрю.


Представь мне поле со цветами,
Покрыто зеленью младой,
Где дети собрали;сь кружка;ми,
Резвиться вешнею порой.


Представь мне лес густой, тенистый,
В струя;х вид сельский повтори,
Воды; источник тихий, чистый,
В разлив вечерния зари.


Увы! И мне, покрытой тьмою,
Природа радостно цвела
Весенних дней моих порою;
Потом на век всё отняла.


Ищу представить в мысли томной
Луну и зве;зды в небесах;
Но всё в дали; сокрылось чёрной,
Давно мелькнувшее в глазах.


Лишь ты всю верность сохраняя,
Взываньем сладость в сердце льёшь,
Шумишь, шумишь, не умолкая,
И жизнь мне чувствовать даёшь.


<183?>



К увядшему цветку


Я в весенний вечерочек
Посещала струйный ток,
И в долине, где лесочек,
Мне понравился цветок.


Алый, нежный распускался,
В роще липовой, густой,
Пред другими отличался
Особли;вой красотой.


Свежей окропле;н росою,
Нежным запахом дышал,
И долину всю собою,
Мне казалось, украшал.


Свист в глуши певцов крылатых
Прилетал издалека;;
Средь даров весны богатых —
Их дивит краса цветка.


Лес, лучами освещённый
Догорающей зари,
Дух мой почитал прельщённый
Местом радости, любви.


Вешних прелестей картина
Рисовалась там вполне;
Красилась цветком долина,
Им ручей играл в волне.


Встала буря, и грозою
С корнем вырвала цветок,
Он склонился меж травою,
Бледен, сух, и весь поблёк. —


О цветок, столь нам приятный,
Верить ли, что это ты?
Твой исчез дух ароматный,
Истребились красоты;!


Ещё всё цветёт весною,
Встретила тебя зима;
Ты увял, и я с тоскою,
С той поры томлюсь сама.


Мне стал мрачен лес любимый,
Ручеёк журчит печаль,
Видеть не хочу долины,
Без цветка… его мне жаль!


Соловья унылы трели,
Их услышать мне тоска:
Он свистит, что запустели
Там долины без цветка.


Свистом сердце мне пронзает,
Но не может усладить,
И невольно заставляет
По цветочку слёзы лить.


<183?>



Другие статьи в литературном дневнике: