Критика об альманахе Urbi
Алексей АЛОВ
Урбанистический пейзаж
Первая моя встреча с “альманахом для чтения” (так было написано на обложке) “Urbi” произошла четыре года назад. Питерский поэт Алексей Пурин подарил мне третий выпуск альманаха, в котором были опубликованы его стихи из цикла “Нижегородские ахи”. Поначалу я решил, что ко мне попал самиздатовский сборник: трудно читаемый шрифт, маленький тираж (100 экземпляров)... Да и место издания — Нижний Новгород — не внушало доверия: литературная провинция справедливо ассоциировалась со стилистической и тематической вторичностью, с патриархальностью взглядов.
При более тщательном знакомстве с содержанием “Urbi” скептические настроения развеялись: оно привлекло внимание живостью стиля и смелостью культурологических аналогий.
По-настоящему альманах заявил о себе выпуском пятым. К этому времени сменился состав редакторов (ими были теперь К. Кобрин, А. Пурин, В. Садовский), место издания, дизайн; увеличились тираж и объем публикуемых материалов; расширился круг авторов. “Особость” нижегородско-петербургского предприятия выразилась в новаторском отношении к подбору сочинений. Главными критериями здесь выступают “читаемость” текста, его тематическая и структурно-композиционная неожиданность, смысловая насыщенность, эмоциональная яркость. “Urbi” смело призывает в союзники сочинителей, оказавшихся “непубликабельными” — футуристов (Р. Никонова-Таршис, В. Эрль), новых поэтов-неоклассицистов (А. Казанский, Н. Уперс), прозаиков, работающих на стыке привычных жанров (В. Симонов, М. Окунь, В. Садовский), неординарных филологов (А. Барзах).
Urbs в переводе с латинского означает город. И действительно, выпуски альманаха с участием большого количества самобытных, непохожих, а иногда творчески антагоничных по отношению друг к другу писателей напоминают современные российские города — тот же Петербург или Нижний Новгород. Академические, высокого штиля дворцово-парковые ансамбли (если можно так сказать о художественных произведениях) соседствуют с мрачными трущобами; изысканная литературная речь — с дворовым жаргоном и молодежным сленгом; urbs населен множеством персонажей — здесь говорят о литературе и политике, любят друг друга, выпивают, ругаются матом — в общем, живут; на urbiческих страницах отображаются и осмысливаются наиболее острые сегодняшние реалии: “старение” культуры, расслоение общества, гибель советской империи и сексуальная революция...
Новаторской представляется и сама политика издания. Многоавторские сборники трансформируются в книги. Начало положено еще выпусками “Баден-Баден” (1996) и “Труды Феогнида” (1996), где единое полотно сюжета и тематики скраивается из разножанровых произведений: в “Баден-Бадене”, например, сочинения
двадцати шести авторов словно прошиты цитатами из “Старой записной книжки” П. А. Вяземского.
Издавая многоавторские альманахи-книги, редакторы создают каталог-накопитель (если можно так выразиться) текстов, которыми пользуются и в дальнейшем (в частности, при издании отдельных книг некоторых своих сочинителей). Для авторов, читателей и иных (не связанных с “Urbi”) издателей выпуски типа “Баден-Бадена”, “Трудов Феогнида”, “Нового Сизифа” становятся своеобразной “площадью знакомств”, средством для аналитической коммуникации, средой обитания коллективного художественного разума.
Продуманной, а не случайной становится и практика издания отдельных книг определенных авторов в виде очередного выпуска “Urbi”. Здесь учитываются новые реальности книжного рынка: читатель сейчас все чаще выступает как потребитель, стремящийся приобретать максимально насыщенные, хорошо изданные книги полюбившихся сочинителей.
Стихи, представленные в “Urbi”, объединены общими классическими — державинско-пушкинскими — стилистическими корнями, они идеально подпадают под понятие “петербургской школы”. Большей частью постмандельштамовские по структуре и эмоциям, но смело наполненные кузминскими реминисценциями, они возвращают читателей к миру интимных переживаний, заставляют вспомнить антологические образцы древнегреческого стихосложения. На поэтических страницах “Urbi” монологи влюбленных перемежаются с портретами возлюбленных. Возлюбленные, живые или умершие, легко оборачиваются бабочками, ласточками, цветами...
Среди авторов альманаха — А. Казанский и Х. Боланд, Ю. Шилов и А. Леонтьев, Л. Клементьева и многие другие. Особое место в поэзии “Urbi” занимает обширное сочинение, озаглавленное “Апокрифы Феогнида”,— то ли переводы из Феогнида, то ли оригинальные стихотворения. В качестве переводчика (или автора) публикатор А. Пурин называет Н. Л. Уперса. Впрочем, об “Апокрифах”, вышедших в 1996 году, уже не раз писали, и я не стану специально останавливаться на них в обзоре альманаха.
Необычайно сложно мне рассуждать и о поэзии Алексея Кирдянова, чья книга стихотворений “Ночь” опубликована в выпуске восьмом: все эпитеты, применяемые обычно к ритмическим произведениям, на фоне его лирики кажутся грубоватыми. Поэтому от себя скажу только два слова: замечательный поэт.
В том же выпуске, носящем название “Новый Сизиф”, напечатаны интересные поэтические опыты П. Барсковой и Д. Датешидзе.
Постепенно становится общим местом мнение о том, что в современной прозе утрачивают актуальность жанры, привычно считавшиеся “магистральными”, и все большее значение приобретают те, что еще недавно относились к “периферийным”: дневник, беглая зарисовка, эссе или частное письмо.
Редакторы “Urbi” по-своему, иногда методом проб и ошибок, пытаются заполнить возникшие жанровые “дыры”... и предлагают сочинения, написанные собственно прозой. И как бы ставят диагноз: современная передовая проза, заимствуя характерные черты “старых”, традиционных жанров, смешивая их между собой, травестирует. В итоге должны появиться (и, вероятно, уже появляются) новые жанры.
С этой точки зрения попробую рассмотреть некоторые выпуски альманаха, представляющие собой книгу одного автора1.
Весело названная “Удуванчики и аромашки”, книга петербуржца Владимира Садовского предлагает нам прозу, жанрово находящуюся на стыке между очерком и маленьким рассказом (анекдотом), и заставляет вспомнить общепризнанного мастера “короткого рассказа” — Сергея Довлатова. Сюжеты Садовского пронизаны светом мягкой иронии по отношению к персонажам и самоиронии по отношению к фигуре рассказчика. В фокус зрения автора чаще всего попадают смешные, забавные или чуть драматичные житейские ситуации, которые выслеживаются, протоколируются с очерковой дотошностью. Времена социализма и перестройки, сегодняшние будни показаны с позиции не главного, а второстепенного героя; с позиции “маленького человека”, которого если что и отличает от других, так это всепонимающая и как бы всепрощающая улыбка.
В целом книга “Удуванчики и аромашки” — замечательная коллекция словесных портретов — сослуживцев “рассказчика” по стройбату (военных строителей-рядовых, сержантов, офицеров-политработников), служителей и посетителей коммерческих теннисных кортов...
А также многих других граждан.
Категориями числительными, или, вернее, перечислительными, оперирует автор книги “По шкале Бофорта” Игорь Померанцев — известный литератор и радиожурналист. В его новую книгу собраны произведения многих лет — весьма различные по тематике и несущие на себе следы многих жанров (литературно-критического эссе, радиозарисовки и интервью, беглых воспоминаний и маленького рассказа); здесь вы найдете обрывки стихотворений (в том числе авторских) и фрагменты песенок, очерки о путешествиях и философские заметки.
“Шкала” нужна автору не только для поэтической классификации существующих в мире ветров (одно из наиболее ярких эссе, давшее название всей книге,— о “Словаре ветров”, составленном Л. З. Прохом), но и для идентификации выпитого за долгие годы спиртного (Померанцев много и со вкусом рассуждает о тех или иных винах), для подсчета длины (подсчету не поддается) “сработанной” в радиостудии магнитофонной пленки; для сравнительных размышлений о возрастных периодах в жизни человека, о пройденных пешком, преодоленных на автомобиле (самолете) километрах жизненного пути...
Вся эта интересная смесь первого лауреата премии имени П. А. Вяземского (учрежденной альманахом “Urbi” в 1996 году) напоминает записные книжки (того же Вяземского) или беллетрические заметки (например, В. В. Розанова) и “не рассыпается” только за счет искренней лирической интонации. Эта интонация, иногда нервозная, но в целом аристократически-сдержанная, и делает речь Померанцева оригинальной: “...Хотел бы воспользоваться случаем и поблагодарить все ветра, которые сопутствовали мне и несли меня по свету: волжский ХИЛОК, забайкальский ХВИУС, украинский БУРЕВИЙ, карпатский ГОРЫШНЯЧОК, рейнский ЗИБЕНГЕБИРГСВИНД, ветер озера Лугано ПОРЛЕЦЦИНА, испанский АБРЕГО, португальский НОРДЕР, два ветра, пьянящие воображение,— КАЛЬВАДОС и БОРДОСКИЙ ВЕТЕР, английские ветры КЭТС НОУЗ, КАСТАРД ВИНД, КОСОГЛАЗЫЙ БОБ”.
Прочитавшему книгу “Профили и ситуации” Кирилла Кобрина должна броситься в глаза прежде всего сильная, сложноструктурированная (постпостмодернистская) стилистика. Размышления о писателях, философах и их произведениях, по Кобрину,— это взгляд, брошенный вглубь историко-литературного пространства сегодняшним человеком: человеком российским (homo rushenЖ) эпохи MTV. Причем это взгляд на хрестоматийные по большей части авторитеты — явно придиристый, содержащий неприкрытый скепсис: дескать, а все ли Боги — Боги?
И действительно, гипсовые фигуры классиков, о разбитии которых прямо выражался любимый Кобриным литератор В. В. Набоков, подвергаются сильным ударам стилистического молотка.
Энергичного анализа молодого нижегородского критика удостоились многие литераторы: Батюшков и Чаадаев, Вяземский и Лидия Гинзбург, де Сад и Чернышевский, Витгенштейн и Розанов, Толкиен и Борхес...
Эссеистика Кобрина — это не литературоведение в чистом виде и не критика собственно, а культурологические экскурсы. Ведь изучает автор, по сути, не писателей как таковых и даже не произведения их, а образы, или, вернее, имиджи (в названии книги недаром упоминаются “профили”, а не “портреты”), возникающие при произнесении, например, слоЂва “Чаадаев”: имиджи, сложившиеся на сегодняшний день в его, Кобрина, сознании.
Да, Кобрин снимает хрестоматийный глянец с образов классиков словесности, смотрит на них как на живых людей, резко отказывая им в праве на мессианство, избранничество. Интересно в этом смысле сравнительное эссе о Витгенштейне и Розанове, не чуждающихся “простых”, чувственных прелестей жизни: “Гастрономический вопрос вообще из наиболее тонких. Что предпочитал Розанов? "Крылышко гуся" глодал "без божества, без вдохновенья". Зато — "рыжики, грузди, какие-то вроде яблочков, брусника... и испанские громадные луковицы, и образцы капусты, и нити белых грибов на косяке двери" — "полное православие" <...> И разве не таков Витгенштейн? "Все равно, что есть, лишь бы одно и то же"”.
Кажется, что автор не то чтобы попеременно влезает в шкуру своих героев, а, наоборот, вселяет их литературно-архивные души в свое, сегодняшнее, реальное тело.
Статьи и эссе Алексея Пурина, преимущественно о поэзии, написанные за несколько лет (с 1989-го по 1995 год) и публиковавшиеся во многих периодических изданиях, собранные под одну обложку, обрели (каким-то странным образом) абсолютно новое звучание, прониклись неожиданными смыслами, взаимными перекличками и параллелями в сборнике “Воспоминания о Евтерпе”2. Они преобразились в какой-то небывалый, если можно так выразиться, роман. Причем роман художественный, несмотря на узкоспециальную, заведомо литературоведческую проблематику каждого эссе (или каждой главы?), несмотря на необычайно сложный, суперсовременный аппарат терминов и понятий. Отличие “Воспоминаний о Евтерпе” от традиционного романа лишь в том, что в качестве героев здесь появляются — Поэзия, эстетические категории Прекрасного и Безобразного, Подлинного и Мнимого...
Пурин рассуждает о ясно им воображаемом и потому, вероятно, ему же и подвластном мире художественности, воплощенном в слове; он создает эстетический
(а значит, и этический) манифест, в котором главными, точнее, подлинными, символами становятся фигуры Анненского, Набокова, Кузмина, Мандельштама. По сути, и все остальные мастера слова, замечательные (Толстой, Ахматова, Цветаева, Вагинов, Заболоцкий... всех не перечислишь!) и не очень (“потешные полки” современных “поэтов”), появляющиеся на страницах пуринского повествования, освещены лучом, преломленным через призму или, вернее, четырехгранник, образующийся при пересечении творческих линий четырех сильнейших русских модернистов.
Тщательно исследует Пурин образцы гениальной (или слабой) прозы и поэзии на предмет как это сделано, в чем загадка жизни (или смерти) того или иного текста, и, что важно,— разгадывает, объясняет, предъявляя читателю неоспоримые доказательства. Почти все, что можно сказать, он говорит о Константине Вагинове (эссе “Опыты Константина Вагинова”), о Кузмине-прозаике (“О прекрасной ясности герметизма: Кузмин-стилизатор”), о современном поэте Евгении Рейне (“Барахолки Бахрейна”), о набоковском “Даре”...
“От Gorbi до “Urbi” всего один Кобрин”
— этим многозначительным каламбуром, сочиненным А. Кирдяновым, завершаю свои беглые заметки о полюбившемся альманахе.
Лишь продолжу каламбур:
...всего один Садовский... всего один Пурин.
1 См.: Алексей Пурин. Воспоминания о Евтерпе. Вып. 9, 1996; Игорь Померанцев. По шкале Бофорта. Вып. 10, 1997; Владимир Садовский. Удуванчики и аромашки. Вып. 11, 1997; Кирилл Кобрин. Профили и ситуации. Вып. 12, 1997; Самуил Лурье. Разговоры в пользу мертвых. Вып. 13, 1997.
2 Об этой книге также см.: Елена Невзглядова. В блаженном краю, прозаическом и стихотворном. “Новый мир”, 1997, № 10.
«Октябрь» №4 - 1998
***
Urbi. Вып. 14 (Опыты в стихах и прозе)
СПб.: А/О Журнал "Звезда", 1998. - 216 с.; тираж 300 экз.; ISBN 5-7439-0034-5.
Urbi. Вып. 15 (Очерки о названиях и пространствах России и ее окрестностей)
СПб.: А/О Журнал "Звезда", 1998. - 208 с.; тираж 300 экз.; ISBN 5-7439-0035-3.
Опыт "Urbi"
Вышли в свет очередные выпуски небезынтересного и небезызвестного альманаха "Urbi" - четырнадцатый и пятнадцатый. Напомню, что альманах этот был поначалу нижегородским - в 1991-1993 годах в Нижнем микроскопическими тиражами были изданы четыре номера, а потом одному из его основателей, Кириллу Кобрину, пришла в голову мысль сделать издание нижегородско-петербургским, соединив "третью столицу" со "второй", - и теперь питерская часть редколлегии (Алексей Пурин и Владимир Садовский), минуя Москву, запросто может ездить к Кобрину (и наоборот) для участия в так называемых "представительских мероприятиях". Сведения об этих деяниях легко почерпнуть с обложек "Urbi", вообще сведениями пестрящих. Редакторы не только учредили литературную премию имени П. А. Вяземского - "за лучшие произведения, отвечающие идеалам художественного аристократизма и высокого дилетантизма", но и вручили ее: в 1996-м - Игорю Померанцеву в Нижнем Новгороде (в виде шелкового халата), в 1997-м - Самуилу Лурье в Петербурге (в форме коробки сигар). А чего стоят эпиграфы к альманашным выпускам - "urbi et urbi", "из urbi возгорится orbi"!..
Все это следовало бы счесть игрой в очередной "Арзамас", когда б не наличествовала завидная издательская активность: сборные номера решительно растолстели, в промежутках меж ними замелькали авторские книги. Первым делом редакторы, разумеется, занялись "самиздатом" - А. Пурин "Воспоминания о Евтерпе" (1996), К. Кобрин "Профили и ситуации" (1997), В. Садовский "Удуванчики и аромашки" (1997), но не забыли и своих лауреатов - И. Померанцев "По шкале Бофорта" (1997), С. Лурье "Разговоры в пользу мертвых" (1997). Имена Кобрина и Померанцева появились в антибукеровских списках, книга Пурина получила "Северную Пальмиру".
Что касается альманашных выпусков, мне, честно признаюсь, неясно - какая общая эстетическая платформа объединяет редколлегию "Urbi", заставляя ее создавать зыбкие, но не лишенные своеобразной грации семантические конструкции, соединяя в общем контексте "видиомы" Ры Никоновой с бытописательной прозой. Впрочем, в этом-то "мультикультурализме", возможно, и состоит своеобразие "Urbi", а стилистическая амбивалентность, быть может, и дает этому изданию шанс выжить.
Последние номера пестры как никогда.
Четырнадцатый, позаимствовавший батюшковское название "Опыты в стихах и прозе" (1997), предваряется "вяземской" речью Лурье, в которой лауреат признает, что отказался бы от премии "за высокий профессионализм и художественный демократизм": "такая премия называлась бы, конечно, премией имени Фаддея Венедиктовича Булгарина".
Проза Сергея Денесенко "Кот на котурнах" - типичная "петербургская повесть" со всеми аксессуарами этого жанра: гофманианой и достоевщиной, отсылками к произведениям Пушкина и Ахматовой. Сюжет предельно литературен: герой сочиняет повесть "Кот на котурнах" и, постоянно "проглатываясь" им же придумываемым повествованием, претерпевает разные роковые коллизии. Из затруднительных положений повествователя выручает старая дама, именуемая не иначе как А. А., а равно и умение сочинять волшебные хокку. То там, то тут мелькнет стройная фигурка курчавого лицеиста - что и не удивительно в тексте составителя книги "Эротические рисунки Пушкина".
Фабулу "Белых ночей" (замечаете!) Владимира Симонова пересказывать бессмысленно: кому интересно, что супружеская чета средних лет отправляется к родственникам в другой город; кому любопытны случайные и ничего не значащие разговоры с попутчиками, вагонная маета? Дурманящую и вязкую прозу Симонова, словно забывшуюся в тех канувших десятилетиях, когда в литературе ценился "язык", когда "боролись за стиль", когда писатели именовались "мастерами культуры", лучше читать. Например: "Был у него и катер, на который он копил, потом купил и по воскресеньям уезжал на залив вместе с лайкой Майкой, похожей на Тамару. Но вот что-то у них не заладилось, возник роковой резонанс, и однажды я услышал, как Тамара вполоборота на ходу в кухню бросила: "Мелко плаваешь, Шишкин".
Тематика рассказов Михаила Окуня и Юрия Якимайнена - алкогольно-эротическая: незадачливые выпивохи либо мечтают о сексуальных подвигах, либо с натугой осуществляют эти мечты. Примерно о том же - и опыты Влада Пенькова, только его герои - обитатели психбольницы.
Поэзия представлена диалогом Александра Леонтьева "Сапфо и Алкей" (греческие поэты размерами Бродского обсуждают вопросы служения Киприде и Фебу), циклом Дениса Датешидзе "В поле местоимений" (с легкой руки Мартина Бубера "я" и "ты" превращаются в объекты лирического изучения), стихами Василия Русакова (тоже весьма учеными: "И прав Жуковский - не права Людмила, Верней Ленора... Значит, Бюргер прав..."), переводами Алексея Кокотова из А. Э. Хаусмана (о качестве переводов судить не берусь, но предисловие и комментарий хороши - и в основном не о Хаусмане, а о Набокове), а также посмертными публикациями - мистерией "Происхождение жизни" Александра Кондратова и поэмой "Лу" Игоря Бахтерева. К поэзии, пожалуй, следует отнести и прозу Сергея Сигея "Беседка Садаря", поскольку у этого автора все слова щелкают соловьями, а понять решительно ничего нельзя.
Завершаются "Опыты..." переводом антиутопической (точнее - антисоветской) повести американской писательницы российского происхождения Айн Рэнд (1905-1982), выполненным Д. Костыгиным, и "литературоведеньем" - статьями Валерия Хащина "Хрестоматийный Лермонтов" (о "Горных вершинах..."; в частности, строка "Отдохнешь и ты" трактуется как обращенная к Богу) и Алексея Антонова "Опыт (обратите внимание! - А. А.) литературного сыска" (о романе Булгакова "Мастер и Маргарита").
Пятнадцатый выпуск назван витиевато - "Очерки о названиях и пространствах России и ее окрестностей" (1998). Воображаю себе разочарование и ужас какого-нибудь вдумчивого ученого, специалиста по топонимике, неосторожно заглянувшего в эту брошюру! Типичное для "Urbi" конструирование псевдоконтекста в ней налицо: разделы озаглавлены так - "Очерки о названиях", "Очерки о названиях и пространствах", "Очерки о пространствах". Мы же поделим материалы выпуска иначе - а) о России, б) об окрестностях.
Российские/советские просторы раскрываются в "школьных" главах романа Андрея Сергеева "Альбом для марок" - "Семилетка", "Мой Бодуэн" и "Удельная" (составители называют их почему-то "неопубликованными", хотя они напечатаны в однотомнике А. Сергеева "Omnibus" - НЛО, 1997). Всяк читавший книгу букеровского лауреата знает, сколь своеобразно щемящая тоска мемуариста сочетается там с язвительностью "несносного наблюдателя". А "урбические" главы романа к тому же особенные: в сущности, они - жаргонно-матерщинный словарик школьника первых послевоенных лет, собранье похабных дворовых частушек, обманок, считалок.
Это устойчивое ментальное пространство вовсю аукается в стихотворениях Бориса Рыжего (одно из которых так и названо - "Матерщинное", а остальные населены "дворами", "ментами", "ворами"), отзывается в "лингво-физиологическом" очерке Кобрина "Куча" былых времен" (о нравах и лексике тех самых запретных толкучек, где при Советах покупали и выменивали дефицитные западные грампластинки), в пародийном эссе Вадима Демидова "Usse" (о том, как "правильно", по-научному пить мочу в лечебных целях). Оно, пространство, неровно дышит и за короткими рассказами Садовского (перипетии службы в стройбате), и за "стилизованным дневником" Алексея Кирдянова "Январское рандеву" (литературный быт самого свежего по времени поколения российских пиитов), и за новеллой Юрия Шилова "Прикосновение к дали" (возможно, надо читать "к Дали": горизонты тут весьма сюрреалистические).
Да и окрестности России затянуты дымкой голубой мечты только в видениях стихотворцев Алексея Машевского и Александра Шаталова (оба пишут о Нью-Йорке, но у Машевского он дан в импрессионистски-голубоватых тонах, а у Шаталова - в откровенно-джинсовых), в цикле Пурина "Домик в Саардаме" (о Голландии: описано, например, как Пушкин после несмертельной дуэли уезжает туда вместе с Дантесом). В драматических же сценах Померанцева заграница предстает мрачным прибежищем для жалких и полубезумных переселенцев ("Краткий разговорник для приезжих").
Под нашу (?) классификацию не подпадают лишь два материала выпуска - авангардно-лингвистическое сочинение "Про-заик", подписанное "Зернов Д. В. Давыдов В. В." (здесь вольная фабульная голубизна ... происходит "где-то у нас"), и всерьез тартуское исследование В. Мордерер и Г. Амелина "О зодиакальной семиотике раннего Пастернака" - о двойничестве и близнячестве, "двух иноходцах", Касторе и Поллуксе, о дружбе поэта с Константином Локсом, о конях и розах (обращу лишь внимание на не отмеченную исследователями в разбираемом стихотворении "Сумерки... словно оруженосцы роз..." жеребячью аллюзию - Лермонтов, начало поэмы "Монго").
Почему, спросите вы, эта работа филологов не вписывается в предложенную рецензентом неополитическую классификацию? А потому, что ее объект - подлинная литература, которой нет дела ни до геополитики, ни до социологии... Чего мы и желаем достичь большинству авторов "Urbi". И самому альманаху.
Алексей Алов. Русский Журнал. 28.08.98.
www.russ.ru
А если встал, отойди
Альманах "Urbi" по утрам читают только аристократы и дилетанты
2000-09-28 / Илья Кукулин
Материалы XXIV выпуска Urbi (Urbi. Литературный альманах) - СПб.: АОЗТ "Журнал "Звезда", 2000, 216 с.
Ну, конечно, по оформлению это пародия на "Материалы N-го съезда партии", решения которого - в жизнь. Притворно-скромная обложка. Римские цифры - любимые не только в КПСС, но и в Петербурге. Почему бы редакторам над собой не поглумиться?
Альманах "Urbi" настолько многолик, что невозможно точно дать ответ, что это такое. Выпусками альманаха могут быть объявлены сборники стихов или прозы одного автора; литературоведческие работы, сборники эссе, сборники текстов на какую-нибудь специальную, хотя бы и глобальную тему. Сначала "Urbi" издавался в Нижнем, теперь - в Питере. Идеалами своими альманах провозглашает "художественный аристократизм и высокий дилетантизм".
Открывается том "Материалов..." статьей "Пушкин сегодня" Бориса Парамонова - эссеиста, комментатора радио "Свобода". Парамонов, как это принято у нас, хоронит современную культуру: якобы в мире прежнем, несвободном, и жизнь была трудной, и культура подразумевала творческое усилие, а в современном мире "невозможен Пушкин", потому что мир стал более свободным и культура воспринимается уже не как усилие, а как данность, как постоянный фон жизни. "Вопрос так стоит: Пушкин или рэп?" Но Парамонов почему-то имеет в виду даже и не весь рэп, а в основном гангста-рэп - а это песни из жизни не столько афроамериканцев, сколько американских бандитов. Парамонов со вкусом излагает сведения из газеты "The New York Post" о криминальных историях, в которые эти гангста-рэпперы встревают.
Дескать, сравните с дуэлью Пушкина и почувствуйте разницу.
Это представление о современной культуре, составленное исключительно по газетам и телевыпускам новостей, опровергается дальнейшими текстами: они как раз и показывают, что личное творческое усилие в современной культуре вполне даже возможно и что в нем и обновляется культура - ровно как двести лет назад. Такое усилие может быть упрятано, притворяться следованием традиции - но оно все равно есть.
Текст петербургского прозаика Льва Усыскина "Биография Пушкина (конспект)", следующий сразу за Парамоновым, внешне его подтверждает - это пересказ биографии Пушкина до женитьбы, выполнен ритмической прозой, стилизован под Андрея Белого. Разгадка и опровержение - в конце текста, где автор намекает: все это - не более чем импровизация, хотя и подготовленная, и подхватывающая идею импровизаций Мицкевича в салонах той поры.
Не надо относиться к культуре как к пантеону - что делает Парамонов. В нем и выдающиеся авторы живы. "Я весел… Вдруг: виденье гробовое, / Внезапный мрак иль что-нибудь такое… / Ну, слушай же. (Играет)" (опять Пушкин).
Вся первая часть альманаха может быть объединена переплетающимися темами "интерпретация" и "классика". Иногда это классика без интерпретации: таковы, например, стихи ленинградского подпольного авангардиста 50-60-х годов Александра Кондратова, первого переводчика Генри Миллера на русский. Остальное - переводы, но всякий раз с какой-то нетривиальностью: либо с относительно редкого языка (чешский, нидерландский), либо экспериментальные по природе. Таково, например, очень интересное переложение поэмы Томаса Стернса Элиота "Бесплодная земля", выполненное С.В. Соловьевым. В этом переложении к намекам, понятным английскому читателю (множество географических реалий, солдатские песенки времен Первой мировой войны, цитаты из классики) подобраны соответствующие русские аналоги: вместо Лондона 20-х и провинциального Клиффорда - современные Петербург и Псков, цитаты взяты из Тютчева и песен Аллы Пугачевой. Приложены огромные комментарии. Другой вариант такого интерпретационного перевода - вольное переложение "Пантеры" Райнера Марии Рильке, выполненное Алексеем Пуриным. Он же, Пурин, впрыснул в этот номер очередную дозу Николая Уперса. В том же разделе - проза чешского поэта Богумила Грабала, переводы из Роберта Браунинга (1812-1889) в исполнении Алексея Кокотова и из Уоллеса Стивенса в исполнении Алексея Цветкова. То, как глубок и замечателен Стивенс, уже немного известно, а вот Браунинга, похоже, еще предстоит открыть. Там же - эссе Кирилла Кобрина о порнографии (порнография ограничена во времени: она возникла как следствие механистических и промышленных увлечений XVIII века) и филологические заметки Л.Арсеньева.
Вторая часть альманаха - современные сами по себе тексты. То есть не классика и не интерпретация, а просто стихи и проза. Авторы в основном молодые и(или) малоизвестные. О стихах этого раздела трудно сказать вкратце, поскольку большинство их авторов принадлежит к одной поэтической школе или соотносится с ней по каким-то признакам, и следует отдельно сказать о школе и отдельно про индивидуальность каждого.
Школу эту можно условно назвать "тихий или домашний неоклассицизм", и основными ее ориентирами, видимо, являются Михаил Кузмин, Ходасевич эмигрантского периода и (для некоторых) Кушнер, однако у каждого из авторов поэтического раздела - Павел Неклюдов, Денис Датешидзе, Олег Дозморов и другие - есть и свои учителя, а названных они воспринимают каждый по-своему.
Из прозы в первую очередь следует назвать рассказ Инны Лесовой "Место на фотографии", написанный в традициях экзистенциальной прозы 80-х, - история жизни и гибели слабоумного юноши-еврея, помешанного на еде, а также его нормальных и тяжело живущих родственников. Интересна проза Михаила Окуня "Суббота, воскресенье…" (мрачно-гротескная история о двух одиноких стариках, одному из которых все время снится актер-порнозвезда Рэнди Вест - то голый и за работой, то одетый и поучающий), прозаические и драматические этюды художника Виктора Пивоварова ("Сентябрь 1951 года. Первый день в Художественной школе. Учителя: Простов, Хитров и Репкин. По всем законам классического водевиля имена, как потом выяснилось, полностью отвечали характеру каждого персонажа"), темпераментный и эпатажный цикл стихотворений в прозе Лидии Юсуповой о лесбийской любви "Письма советской школьницы поэтессе Сапфо".
Журнал "Urbi" подтвердил свою репутацию: это не совсем журнал. Это скорее способ представления словесного искусства и вообще описания культуры с определенной точки зрения - назовем ее домашней. Василий Розанов говорил, что вошел в литературу таким же, как дома сидит: в халате и исподнем. Составители "Urbi" воспринимают историю культуры именно с домашней, несколько бесстыдной стороны. Недаром же одно из новейших изданий "Urbi" - записные книжки и эссе Александра Жолковского с анекдотами про советских и несоветских гуманитариев - Лотман, Антониони, Умберто Эко. Из той же оперы - раскованный, почти из курилки тон филологических заметок Арсеньева в рецензируемом выпуске. Но эти примеры - равно как и отбор поэтов для издания - говорят и еще об одном качестве взгляда "Urbi": это "тоска по мировой культуре" как по преемственности, но преемственности личной. Если угодно, мировая культура оказывается тут не столько "всечеловеческими холмами", сколько многовековой сетью квартир, встреч, путешествий и разговоров, откуда запоминаются остроты, сплетни и заготовки будущих подвигов. Парамонов парадоксально вписывается в эту парадигму: смотрение телевизора и чтение газет - занятие домашнее, а выведение из них сведений о современной культуре может быть занятием свободным и нетривиальным. Другое дело, что отвлеченным и безответственным - ну так на то она и курилка.
Не под протокол ведь разговариваем.
«НГ EX LIBRIS»
Другие статьи в литературном дневнике:
