***

ЭССЕ В ДИАЛОГАX

Наша жизнь не оставляет времени для встреч. Мы встречаемся ночью по телефону. Мы знакомы больше 20 лет. Моя подруга - скрипачка. Она не может избавиться от интеллигентской привычки обращаться на Вы. Xотя повода я ей не даю.

СТАРЫЕ РУССКИЕ И “НОВАЯ ЛИТЕРАТУРА”

- Привет! Ты не спишь?
- Нет, пью кофе. А Вы?
- Читаю Чехова. Я застреваю в литературе прошлого, мало знаю, что пишут сейчас, как будто боюсь прочесть.
- Чехов- это современность.
Подозреваю, что нынешние авторы хуже предыдущих
- И у меня похожее чувство.
- Может мы застряли между всей созданной литературой и всей создаваемой. Современники тянут на свою сторону, а с другого конца крепко держат классики. И если эти не перетянут, то мы навсегда останемся без настоящего, там, в Золотом и Серебряном веке.
Твои осколки, век серебряный,
Густая россыпь серебра
Цепочкой тонкой с нами скреплены,
Как нити правды и добра.
- Xочу узнать новые имена
прочесть “на обломках!
—

ЦИРКОНИЕВЫЙ БРАСЛЕТ

- Привет! Как дела?
- Спасибо, как у Вас?
— Читаю Алейникова “Пир”, читаю Наймана “Каблуков”, читаю, читаю... Зачем ты мне это подарила?
— Сами просили тех, кто номинировался на премию. Ну что, какие впечатления?
— нахожусь на работе.
—Кроме чтения, ещё приходиться много работать?
—Нет. Чтение превратилось в работу надо двигаться по тексту, домучивая его до конца. Вполне возможно, что останусь без будущего, мне как-то туда расхотелось.
— Но почему?
— Ныряю в книгу.
— И что?
— И ударяюсь о дно!

— Вам трудно, потому что это чтение не доставляет удовольствия?
— Потому что это чтение — продирание через дебри, читаю, будто прокладываю шоссе. А вообще, сооружаю Мавзолей — не бросать же мечты посреди пурги первых впечатлений?!
— Вы прочли Алейникова “Пир”?
- Да.
- До конца?
— И даже с ремарками на полях. Кто- то скажет, что “Пир” прекрасен, особенно те, кто причастен к его кругу, кто вписался в окружность эпохи – по Искандеру, в сюжет ее существования, разумеется, элитарный сюжет.
— Как Вам личности “Пира”?
—Думаю, что они вечно пьяны, грязны, неряшливы и недовольны. Самоизбранные закулисные герои эпохи. Все действующие лица находятся перманентно в процессе выпивания под градусом грусти о себе, как о судьбах мира — и это скучно. Невероятно!
Алейников пишет примерно так:

пришел Сережа Довлатов,
пришел Саша Зверев,
принесли три бутылки портвейна,
пять бутылок водки,
две бутылки пива,
и две бутылки коньяка,
и три бутылки самогона,
и одну бутылку вермута,
и шоколадку, я не знаю какую там— “Аленка”,
и пачку печенья,
и конфетку “Дюшес”...
И весь этот рок бряцающих бутылок, алкогольный блюз и сексуальный джаз, дым жеваных окурков, шипящих в жиже консервных банок, томатная тюлька с огрызком прелой вафли, обглоданный хребет ржавой селедки, не греет. Все эти кулинарные символы застойной эпохи, быт и бытие, очарование грязью не интересны! И их протест, этот чахлый бунт инакомыслия, не вдохновляет! Знаешь как выглядит тот же реквием официальным ценностям на сегодняшний лад?
— Нет, не знаю!
— А примерно так:
пришел Саша Зверев
и Петя Иванов
и принесли,
ну, два колеса ЛСД,
три косяка марихуаны,
две дозы кока,
кусок пиццы,
гамбургер, чипсы,
и креветки,
и пачку презервативов!
Потом жрали грибы —смотрели галюники,
“торчали” на репе, глючило!
Не интересно, как излагается эта поэтика и патетика, кто сколько выпил, чем и как закусил, прожевал, вытошнил, опохмелился, забылся, опорожнился и протрезвился.
А герои, как престарелые кокетки, в мечтах, чтобы их хотели. Они заманивают речами, заговаривают и уговаривают! Но не хочется ни их урожая, ни их костра, ни трелей диссидентских, ни песен, свистящих завистливой заумью! Ни их готовности являть себя: “Вы хочете песен? Их есть у меня!” Невозможно это читать! Не-воз-мож-но!
— А Найман вам понравился?
— Каблуков?
- Да. Каблуков.
- Найман умеет писать, у него есть яркие лоскутки, пришитые вразброс по всей вытертой мешковине повествования. Цепляюсь за эти заплатки фантазий, чтобы передохнуть от его занудства. Потому как нуден и скушен — не вытерпеть!
— Зачем же вы читаете? Бросьте!
— Но мы же сами себя обязали. Мы решили совершить прорыв к современникам! А получился нарисованный очаг в каморке папы Карло – ищем ключ! Ты же сама принесла мне в подарок эти романы. Вот уж поистине, бойся данайцев, дары приносящих!
- Лучше вспомните, даренному коню в зубы не смотрят. И вообще, зачем читать, вернее, дочитывать?
— Затем, что мы должны узнать автора, чтобы принять его или нет. Кругом много унитазного чтива для сопровождения круговорота. Даже если с книгой поглощают продукты питания и выделяют продукты распада, то в ней должен быть хотя бы сюжет.
— Как вы думаете, почему герои “Пира" пропивают все страницы подряд?
—У них груз гениальности. Их не печатали, они страдали.
— Ну, одни творят ради творчества и не делают ставку на то, чтобы печататься, а они делали.
— Да при чем здесь ставки?! Мы не в казино! Делать ставки, ожидать, обижаться...
Для публики творить –
Попасть в капкан совсем иного толка,
Стать рупором, маячить и трубить.
Пишите в стол, в огонь или на полку!
— Но разве нам с вами не хватит того, что создано? Зачем еще что-то искать, открывать?
— Не знаю, может быть, желание нового, предчувствие изжитости. Этот первый подаренный тобой «Пир» оставил опасенья, что осколки серебрянного века не превратятся в алмазы двадцать первого. Лучшее враг хорошего.
Вместо гимна, который хотел спеть Алейников своей пастве, вышло нечто малоинтересное, расхлябанное и жидкое. К нежности, с которй он любит свою хмельную братву, примешана старческая сентиментальность “Все в прошлом” с картины Маковского. Сам автор ступает на ринг славы, сотрясая лавры мелким паркинсоном.
А другие мэтры брюзжат “о мирах, половой истекая истомою”. “Пир” представляет себя грозовым ливнем. Но никакой грозы. Господь давно прополоскал свои пожитки, развесил по облакам, вот и моросит.
Им хочется вещать, быть учителями.
Выступать на подмостках в ожидании оваций.
В элитном клане алкашей трезвость почти болезнь. Как не пьешь, почему? – Вот и извиняешься за комплекс полноценности.
В череду опытных спринтеров на длинные алкогольные дистанции трезвеннику не встраиваться с инвалидной коляской своего вопиющего здоровья. Среди пропойц его выступление просто немое открывание рта. Он подобен выброшеной на сушу рыбешке. Вот уж у кого речь! Рыба на берегу — самый красноречивый оратор.
— А кто вам в “Пире” был интересен?
— Внутри спившегося товарищества пирующих талантов особняком, и не у дел, Иосиф Бродский. Он один сверкнул. У меня получилась пародия на тему “Письмо римскому другу”!

Обманулись, кто писали так как надо,
Не пролезли ни в историю, ни в звезды,
Если выпадет в империи награда,
Лучше сразу взять, иначе будет поздно.

Блок заморен, Пушкин, Лермонтов – убиты,
Тот повесился, а этот застрелился.
Хочешь стать российским правильным пиитом?
Есть места, пока никто не утопился.

Вот Рубцова Колю баба придушила,
Мандельштам пытался выпрыгнуть в окошко,
А Ахматова блудницею бродила,
Как «Бродячая собака» или кошка.

Так писатели стихийно истреблялись
Худощавые и с тонкими ногами,
Раньше пили, сочиняли и влюблялись,
А теперь прошло... беседуют с Богами.

Братцы, ясно всем, что курица – не птица,
Но с куриного полета тоже видно:
Если выпало в империи родиться,
Лучше выпить, чтобы не было обидно.

И от партии подальше, и от строя,
Между печкой и продавленным матрасом.
Среди прочих не найти простого Ноя
С непомятым от вина иконостасом

Может быть, творцы последние не малы,
Но не встрять в давно ушедшие созвездья
И не влезть никак в бессмертные аналлы,
Разве только влезть в привычные отверстья.

Я сижу в своем саду, горит светильник,
Нет прислуги, полистать мои страницы.
Вместо слабых мира этого и сильных
Насекомые жужжащие и птицы...

Вон выходит от наперстника сестрица,
Кривоногая, с обвислыми плечами.
Чтобы спать с ней, надо намертво напиться,
И уламывать поскудными речами.

Что ж, прощайте, современные пииты,
Сочиняйте кропотливо и добьётесь.
Некого отправить на иди ты ...!
Ну, идите, вдруг до Букера допьетесь!

— А стихи, которые приводит Алейников, вам нравятся?
— Они к пиву, и читателя, как вяленую тараньку о край столешницы, оббивают об его белые рифмы. Кроме Бродского “величие сюжета” – ничего. Не путать с гигантоманией строек! Величие сюжета в том, что не проходит так быстро, как социализм, и не кажется столь долгим, сколь он казался.
Алейников сказал, что Бродский имел привычку фразу доводить до афоризма, и весь вечер твердить. Им надо было записывать, что он твердил.
Говоря об Алейникова, хочется загладить, но... нечем. Думаю, что другие “Пир” найдут прекрасным!
Я умею объяснить, чем он прекрасен, то есть знаю, как надо “правильно” об этом говорить, знаю, что хотят слышать уши автора, угадываю волновые колебания, приятные для барабанных перепонок, умею тасовать алфавит, выстраивая предложения, чтоб нравились. Но не хочу!
— Почему?
— Потому что будет время отыграться всякому, по чьей физиономии елозила моя садовая перчатка! Выйдут “Славяне”, стихи, и тогда для тех, кто был обижен моим не реверансом, будет повод ответить.
— Но надо соблюдать условности!
— Какие условности? И так жизни осталось меньше прожитого, а у нас лучшая ее часть похерена под выдаванием “чего-то” за “что-то” - совдеповская имитация движений.
— Ну а что вам понравилось в “Пире”?
— то, что у него короткие диалоги, написанные столбиком.

Говорит умело,
но как бы любуясь тем,
как говорит.
От этого первичное становится вторичным, главная тема – фоном, из текста исчезают запахи, остаются их описания.
— Разве вы не согласны с тем, что каждый художник интересен в первую очередь сам себе?
— eще бы! Читаю, например, Пастернака и вижу, как он прихорашивается, как заботится, чтобы челка лежала в художественном беспорядке и режиссура ее небрежности осталась непрочитанной. Вроде бы автопортрет хорош сам по себе, без стараний хозяина. И Маяковский в нем это видел.
“Пусть, озверев от помарок, об этом пишет себе Пастернак”.
Как бы он не зверел, но он дарил красоту мира,
а не собственную неотразимость. Думаю, не стоит помогать читателю полюбить себя, пусть писатель поможет любить Бога!
Потому что человека любить легче, он-то, по крайней мере, есть!
У Пастернака впечатляешься красотой, одновременно любуясь и тем, как он ее живописал, и тем, каков он сам. Зная цену писательскому труду, мне хочется поощрить Алейникова. Например, сказать: “Молодец!” Хотя никак не могу проникнуть в его закат, в его восход.
«Пир»- это нежное хмельное любование, похожее на катаевский «Алмазный венец», но мельче, поэтому «Алмазный венец» превратился в “циркониевый браслет”! Но думал ли автор, каково читателю быть в его книге? Каково проводить время среди пьяных мужиков? Ты хоть бы огурец предложил для такого чтива!
- Где я вам возьму огурец?
- Не знаю, дала “Пир”, давай огурец!

Другие статьи в литературном дневнике:

• 22.10.2010. ***
• 19.10.2010. ***
• 16.10.2010. ***
• 13.10.2010. ***
• 12.10.2010. ***
• 11.10.2010. ***
• 10.10.2010. ***
• 07.10.2010. ***
• 04.10.2010. ***
• 01.10.2010. ***