я читаю. Игра в хокку-эссе о японских трёхстишиях
Игра в хокку - эссе о японских трёхстишиях
автор Вадим Розов
1. Профанация поэзии или vice versa?
Чтобы вынесенный в заголовок вопрос не показался странным, сразу же оговорюсь: я вовсе не сомневаюсь в поэтической правомерности и правомочии хокку, речь здесь пойдёт о своеобразной ИГРЕ, возникшей среди русскоязычных стихотворцев, решивших по той или иной причине писать в стиле этого японского поэтического жанра.
Возможно, темой моих заметок заинтересуется читатель, не очень-то искушённый в «тонкостях» заморской поэзии, поэтому считаю необходимым поначалу хотя бы вкратце познакомить его с тем, что такое хокку и чем оно отличается от других краткостиший.
Конечно же, в Интернете можно найти множество соответствующих статей, подробных и не очень, но в Большой Советской Энциклопедии, как мне кажется, дана короткая и в то же время довольно ёмкая информация о хокку. Приведу её полностью, в качестве справки:
«Хокку (иначе — хайку) – жанр и форма японской поэзии; трёхстишие, состоящее из двух опоясывающих пятисложных стихов и одного семисложного посередине. Генетически восходит к первой полустрофе Танка (хокку буквально — начальные стихи), от которого отличается простотой поэтического языка, отказом от прежних канонических правил, повышением роли ассоциативности, недосказанности, намёка. В своём становлении X. прошёл несколько этапов. Поэты Аракида Моритакэ (1465—1549) и Ямадзаки Сокана (1465—1553) видели в X. чисто комический жанр. Заслуга превращения X. в ведущий лирический жанр принадлежит Мацуо Басе (1644—94); основным содержанием X. стала пейзажная лирика. С именем Танигути Бусона (1716—83) связано расширение тематики X. Параллельно в 18 в. развиваются комические X., выделившиеся в самостоятельный сатирико-юмористический жанр сэнрю. В конце 18 — начале 19 вв. Кобаяси Исса вводит в X. гражданские мотивы. В конце 19 — начале 20 вв. Масаока Сики приложил к X. заимствованный из живописи метод «зарисовок с натуры» (сясэй), способствовавший развитию реализма в жанре X.»
Из Поэтического словаря А. Квятковского следует, пожалуй, добавить, что «рифм в Х. нет. При крайней сжатости эти миниатюры обладают исключительной смысловой ёмкостью, требующей порой комментариев». В качестве примера, в словаре приводится восемь хокку Мацуо Басё в переводе В. Марковой:
Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка.
Всплеск в тишине.
С ветки на ветку
Тихо сбегают капли...
Дождик весенний.
Откуда вдруг такая лень?
Едва меня сегодня добудились...
Шумит весенний дождь.
Такой у воробышка вид,
Будто и он любуется
Полем сурепки в цвету.
Жаворонок поет.
Звонким ударом в чаще
Вторит ему фазан.
Холод пробрал в пути.
У птичьего пугала, что ли,
В долг попросить рукава?
На голой ветке
Ворон сидит одиноко.
Осенний вечер.
Я в руки возьму, о мать,
Слезами горячими растоплю
Белый иней твоих волос.
Вероятно, я никогда не взялся бы за написание своих заметок об «игре в хокку», если бы однажды, «путешествуя» по страницам наших интернетных «хайдзинов», то бишь поэтов, пишущих хайку-хокку и ведущих между собой соответствующие дискуссии, я вдруг не наткнулся на любопытные высказывания, которые должны, по мнению их автора, дополнить, если не исправить, моё представление о японских трёхстишиях.
«Хайку – это удачная предметная композиция явлений в жизни в настоящем времени», как бы остановленное мгновение; это композиция, в которой «абстрактные слова» (типа «добро», «зло», «жизнь», «смерть», «любовь» и т.п.) «запрещены именно на том основании, что их нельзя нарисовать».
Высказывания эти принадлежат Игорю Александровичу Шевченко, известному на Стихи.ру (и за её пределами) хайдзину и литературоведу, создавшему, можно сказать, свою школу обучения тому, как нужно и как нельзя писать хайку. Свои теоретические исследования и – главное! – практические рекомендации И.Ш. основывает, как и должно быть, на многолетнем и скрупулёзном изучении творчества японских поэтов-классиков. Что же конкретно предлагает учитель своим ученикам? А таковых, надо признать, у него не мало.
- Можно ли "научиться" писать хайку или это от Бога? – однажды спросила его одна из стихирян Зина-Зиночка-Зинуля (псевдоним, видимо).
- Считаю, что не только можно, но это и достаточно просто, - ответил И.Ш. - Если в этом есть потребность, думаю, что смогу написать простенькую статью, прочитав которую, можно будет писать сразу пусть скромные, но хайку.
- Буду ждать с нетерпением! – обрадовалась ученица.
С тех пор Игорем Александровичем было написано множество соответствующих статей – интересных, содержательных и чаще всего не таких уж «простеньких». Чему же конкретно можно в них научиться? Об этом можно судить, в частности, хотя бы по тому, как И.Ш. анализирует некоторые классические хокку. (См. его статью в Стихире «О статье Е. М. Дьяконовой, члена жюри АиФ-2009»). Учение ведётся, как и доказательства, по методу «от противного». Итак...
На мёртвой ветке
Чернеет ворон.
Осенний вечер.
(Мацуо Басё в переводе Константина Бальмонта).
И.Шевченко считает, что «такой перевод не годится по двум причинам. Не хорошо в хайку даже косвенно персонифицировать – «мертвая ветка», лучше сказать «сухая» или «засохшая». Нехорошо «досказывать», т. е. в данном случае нарочито показывать сходство цвета ворона и вечера».
А вот иная интерпретация этого же хокку, из словаря А. Квятковского:
На голой ветке
Ворон сидит одиноко.
Осенний вечер.
Наверняка перевод В.Марковой, с точки зрения И.Ш., лучше. Но так ли это, с точки зрения Поэзии?
Другой пример, из Масаока Сики:
На гамак
Лучи вечернего солнца
Струятся сквозь заросли.
Анализ И.Ш.: «Перевод осуществлен одним предложением. Это плохо, так как не чувствуются опоры, т. е. непонятно, что с чем сопоставляется. Плохо употреблять не только слово «луч», но и «лучи», так как непонятно, что это такое. Тем более непонятно как «лучи струятся»? Моя интерпретация перевода. Сначала выделим опоры: гамак и заросли. Далее соединим их вечерним солнцем».
И каков же итог? Полное исчезновение какой бы то ни было художественной выразительности:
вечернее солнце
сквозь заросли
гамак
А вот два хокку из Бусона, тоже в переводе В. Марковой:
1.
Сливу зелёную надкусив,
Нахмурила бровь
Красавица.
«Плохо записывать хайку одним предложением, - анализируя, поучает И.Ш. – Плохо использовать глаголы в прошедшем времени - «нахмурила». Далее он даёт свой перевод, предварительно выделив «опоры: слива и красавица».
Получаем, увы:
Хмурит бровки
красавица.
Зелёная слива.
2.
Горе пронзило меня,
В спальне жены покойной
На гребень я наступил.
«Плохо в хайку использовать местоимения, особенно - «я», - объясняет нам И.Ш. – Плохо употреблять невещественные понятия типа «горе».
Горе не может пронзить, это уже оперирование невещественным. Это не хайку...
Можно было написать так:
Под ногой
гребень покойной жены.
Холодный вечер».
Поскольку «этот вариант несколько статичен», И.Ш. предлагает другой:
Полная луна.
У трюмо тень от гребня
покойной жены.
(Сомневаюсь, что «сухие» варианты Игоря Ш. по своим художественным достоинствам лучше «сочных» переводов В. Марковой).
Прочитав все его рассуждения о том, что есть «плохо в хайку», волей-неволей почувствуешь себя ущербным. Не зря Игорь Александрович сетует: «Мне очень жаль, что так мало людей понимают жанр хайку, даже организаторы конкурса «АиФ-2009»... Мне очень жаль, что переводчики (а с ними и многие сочинители, - как, вероятно, считает И.Ш.) профанируют этот жанр. Именно они ставят глухую стену даже к возможности понять жанр хайку россиянами».
Однако предлагаемые «рекомендации» для написания канонического хайку не ограничиваются теми, что упоминаются в вышеизложенных «анализах».
Согласно статье И. Шевченко «Как писать и как, самое главное, не писать хайку и трёхстишия», считается плохо: когда в хайку наличествует присутствие автора и его мнение, назидательность и просветительство, вопросы и ответы на них, фантазёрство и афористичность, пророчество, оперирование прошедшим и будущим временем, использование глаголов (поскольку они «не рисуются», их лучше заменять существительными), явное и неприкрытое олицетворение, каламбуры, сравнения, метафоры («... метафорические стихи, - признаётся Игорь Шевченко., - я иногда интерпретирую как немного сумасшедшие») и т.д. и т.п.
(Наряду с этими «запретами», И.Ш., однако, допускает в хайку увеличение количества слогов, использование только строчных букв и только тех знаков препинания, без которых не удаётся воплотить поэтический замысел).
Короче говоря, на многие важнейшие средства художественной выразительности, по сути дела, накладывается вето, что не может не привести в отчаяние любого стихотворца, мало-мальски озабоченного художественностью своих поэтических опусов. Не ведут ли все эти запреты к выхолащиванию поэзии из миниатюр, состоящих – всего-то! – из 17 слогов?
Наверно, не случайно, полемизируя с Игорем Шевченко, одна из портальцев на Стихи.ру - Инна Гаджиева, к примеру, спрашивает не без горькой иронии: «...получается, что хайку, как прокрустово ложе, сковывает: шаг вправо, шаг влево – расстрел? Разве от этих жёстких рамок не теряется в какой-то мере образность, наполненность чувствами? Я попыталась переделать свои же трёхстишия (следуя рекомендациям И.Ш.) – они стали суше...»
Но что странно: когда читаешь хайку, сочинённые самим И. Шевченко, то сплошь и рядом встречаешься и с глаголами в прошедшем времени, и с олицетворениями, и со сравнениями, и с игрой слов, и с метафорами, и с рядом других отступлений от правил, выработанных самим же сочинителем. Приведём несколько примеров:
Осень весь день
тасует карты дождя
в косую полоску.
Гремят мешки туч
в пунктах приёма молний
на плечах ветра.
Радужные сны
утренний луч вспугнул.
Листопад.
Болтает водопад
ногами босыми
в холодной воде.
Тихо говорит
высоковольтный провод
о силе своей. (И т.д., и т.п.)
Увы, теория и практика вообще не всегда совпадают. Но в противоречиях Игоря Александровича, по-моему, нет ничего удивительного: просто поэтическая интуиция «подсознательно» не позволила ему (надеюсь, и в будущем не позволит) сочинять серые, выстроенные по схеме трёхстишия.
(Хайку И.Ш. – истинные творения Поэта, и я искренне рекомендую читателям, ещё не знакомым с творчеством Игоря Шевченко, зайти на его персональный сайт и получить эстетическое удовольствие от чтения его трёхстиший, иллюстрированных умело подобранными картинками).
А что касается вышеупомянутого вопроса Зины-Зиночки-Зинули: можно ли научиться сочинять 100-процентные хокку или это от Бога, то я ответил бы ей уклончиво, вопросом на вопрос: а можно ли научиться сочинять, например, классические сонеты, следуя всем правилам этой строгой поэтической формы? Если и можно, то где гарантия, что Муза не забракует их, как полностью бездарные?
Если остроумие и скудоумие не совместимы АБСОЛЮТНО, то талант и невежество – ОТНОСИТЕЛЬНО. За знанием иди к УЧИТЕЛЮ, а за талантом – только к БОГУ.
Исследования И.А. Шевченко в области истории и теории хокку безусловно не лишены интереса и заслуживают уважение. Не случайно, что среди стихотворцев нашего портала у него много единомышленников и поклонников. Жаль только, что некоторые из них проявляют порой (в духе адептов-нуворишей) высокомерие или даже ярую непримиримость по отношению к «инакомыслящим». Как бы там ни было, но, смею полагать, настойчивость И.Ш. и его «школы» в создании некоего эталона «настоящего хокку» с последующим его внедрением в творческую практику остальных русскоязычных поэтов, пока «не понимающих этого жанра», ЯВНО БЕСПЕРСПЕКТИВНА.
Какая, скажите, необходимость загонять творческих людей в угол скрупулёзно подобранных правил, в происхождении которых и разобраться-то не так просто: какие из них действительно идут от японских классиков, а какие – плод изысканий И.Ш.? Главное в создании любых поэтических миниатюр, при их максимально сжатой форме и минимальной возможности использования изобразительных средств, – не превратить их в поделки, профанирующие Поэзию.
Нельзя забывать, что хокку-хайку – продукт японской культуры, японской самобытной и в чём-то консервативной ментальности, отличной от нашенской посконной.
Увлечение сочинением трёхстиший стало в среде японских горожан 17 века можно сказать повальным, своего рода игрой. Как пишет японский учёный-культуролог Иэнага Сабуро в своей книге «История японской культуры», «доступность хайку, о которой говорили: раз это стихи короткие, то писать их очень легко, содержала в себе условия для превращения в банальные вирши, лишённые поэтического мастерства. И именно это стало причиной отрицательного отношения к хайкай как к искусству второго сорта, какое проявляется к этому жанру и в наши дни».
Русский народ, как, возможно, никакой другой, умеет смело, быстро, а главное – творчески, обогащать свою культуру, в том числе поэтическую, заимствованиями как с Запада, так и с Востока.
Из твёрдых стихотворных форм именно хокку и танка ныне обретают у нас особую популярность.
Однако большинство русскоязычных авторов, обращаясь к традиционной японской поэзии, наполняют её формы содержанием, сообразно своей собственной национальной ментальности, ибо прекрасно понимают, что в противном случае они обрекут себя на эпигонство.
Вот почему можно утверждать, что, осваивая лучшие достижения японской поэтики, они культивируют на своей родной почве, в конечном счёте, не японское хокку, а РУССКОЕ, тем самым демонстрируя гибкость и жизнестойкость русской поэтической культуры.
Что касается определения РУССКОГО ХОККУ, то это, как я полагаю, законченное по смыслу трёхстишие, написанное любым размером, строго состоящее из 17 слогов (5-7-5) и соответствующее по своим художественным достоинствам нормам Поэзии. Оно, как и любое стихотворение, определение которому дал А. Квятковский, «по характеру замысла и своей направленности» может быть как лирическим, так и философским, как публицистическим, так и историческим, и т.д. и т.п. - «вплоть до сатирического и пародийного». Кстати сказать, все эти «требования» относятся и к танка.
Слегка перефразируя строки из публицистической заметки Натальи Михриной «В защиту русских поэтов хокку», опубликованной на Стихи.ру, зададим сами себе вопрос: «Если мы, опираясь на японскую форму стихосложения, создаём нечто новое, стоит ли нам оглядываться на Восток, в том числе на наших доморощенных ревнителей средневековых поэтических канонов, и робко спрашивать себя, а то ли и так ли мы пишем?»
Позволю себе сослаться на мнение ещё одного нашего коллеги – Алекса Сандерса. В эссе «Магия хайку», опубликованном на сайте «Классическая японская поэзия», он отмечает, что, увлекаясь хайку и танка, мы часто слепо следуем японским образцам, «будто мы живём в Японии», а не «где-то на окраине или в центре Европы».
«Почему изучая историю и культуру этой древнейшей страны, мы напрочь забываем свою собственную?..
Неужели природа, среди которой вы живёте, не так прекрасна?..
Неужели мы менее одухотворены?» Пусть хайку и танка русскоязычных поэтов порой не соответствуют канонам средневековой японской поэзии, «но ведь и среди тех, кто их пишет, нет мастеров дзэн, таких как Басё или Сайгё».
«Так давайте же, засучив рукава, будем разгребать свои собственные завалы, - призывает Алекс. - Будем учиться у лучших мастеров, но писать о том, что нам близко и дорого».
P. S. Любопытно, что в Южной Америке обитают птицы отряда куриных из семейства пенелоповых; а зовут их – хокко, или хокку (в иностранных словах буквы О и У часто замещают друг друга, например, ноль и нуль).
У этих хокку короткий и хриплый голос, говорят, напоминающий крик то ли осла, то ли индюка: «ху-ху, ху-ху» или «ракка-рэнга, ракка-рэнга»... Нрав у них драчливый. Но, главное, они с трудом привыкают к чужому климату. Однако некоторые фермеры в Европе пытались приручить этих пенелоп, заставляя жить в мире и согласии с домашними курами.
2. На какой ветке ворону сидеть?
«Каркают вОроны, каркают чёрные, каркают злые над нами».
Константин Бальмонт. Чёрные вОроны.
Поверь, уважаемый Читатель, вопрос, поставленный в заголовке, не такой уж наивный и не такой уж риторический, как это может показаться на первый взгляд.
Ответить на него нам поможет известное, ставшее давно хрестоматийным, хокку Мацуо Басё о вОроне, усевшемся на ветке осенним вечером. Собственно говоря, именно об этом трёхстишии и пойдёт у нас речь. И судить о нём будем, конечно же, по русскоязычным переводам, коих я подсобрал в количестве пяти штук.
1.
На мёртвой ветке
Чернеет ворон.
Осенний вечер.
Это - перевод Константина Дмитриевича Бальмонта (1867 – 1942), выдающегося русского поэта-символиста, влюблённого в «фейное творчество» страны Ямато, которую он посетил в 1916 году. Как и многие другие миниатюры а-ля Ниппон, этот перевод был сделан с прозаического подстрочника, созданного японским литературоведом, переводчиком с русского - Ямагути Моити.
Он (как пишет востоковед Елена Дьяконова) снабжал поэта «объяснениями образов, сюжетных ходов, подтекста, ассоциаций», воссоздавая «в кириллице звуковой ряд японских стихов - словом, предоставил возможному интерпретатору богатейший и уникальный материал».
Бальмонт строго придерживался указаниям Ямагути Моити. Не случайно японский учёный впоследствии писал русскому поэту: «Читаю Ваши переводы... читаю и умиляюсь. Некоторые до слёз хороши. Вы воплотили в действительности то, что было в мечтах души моей». И хайку Басё о вОроне, в том числе, по мнению Елены Дьяконовой, «переведено совершенно адекватно подлиннику».
Остальные четыре интерпретации сделаны нашими современниками, представителями советской школы поэтического перевода.
2.
На голой ветке
Ворон сидит одиноко.
Осенний вечер.
Это - перевод Веры Марковой. Из всей обоймы вариантов он - наиболее популярный. Следуюший, сделанный Татьяной Григорьевой, почти не отличается:
3.
На голой ветке
Одинокий ворон!
Осенний вечер...
Четвёртый, вышедший из-под пера Александра Долина, - не в счёт, поскольку ворон – уже не ворон, а ворона. И «примостилась» она «под вечер», аяяй!.. «на голом суку». Тут и «кончается осень». Впрочем, выведем эту белую ворону на свет, дабы Читатель не подумал, что это мы её затащили на сук, как и положено – голый.
4.
На голом суку
Примостилась под вечер ворона.
Кончается осень...
И, наконец, пятый вариант. Всё-таки с вороном! На этот раз этот птиц с помощью переводчика Владимира Соколова (не путать с Владимиром Николаевичем Соколовым (1928 – 1997), известным русским поэтом) примостился, пардон, «расположился», видимо, с комфортом! - не на голой, как его второй и третий брат, а на ЧЁРНОЙ... ветке. Всё-таки разнообразие!
5.
На чёрной ветке
Ворон расположился.
Осенний вечер.
Да простит меня толерантный читатель за эти истории с вороном Басё, но я был вынужден их пересказать, чтобы мы все вместе убедились в правоте большинства: в осенний вечер вОрон (яко же и ворона) предпочитает сидеть, именно, на голом, а не на каком-то ином, месте. Так, ыозможно, и было задумано в оригинальном тексте хокку, если признать, что большинство никогда не ошибается!
Однако шутки в сторону! Продолжим наш анализ переводов знаменитого хокку с другого ракурса.
Давайте рассмотрим – да, на полном серьёзе! – поэтическую составляющую «большинства», представлять которое будет перевод Веры Марковой, и «меньшинства», в котором оказался Константин Бальмонт.
В книге известного французского востоковеда Сильвена Леви “Le theatre Indien”, на которую ссылается Бальмонт в своей статье «Слово о Калидасе», есть ценное для нашей дискуссии высказывание: «Факты сами по себе лишены интереса, вкуса. Они приобретают ценность лишь своим воздействием на человеческие души. У них нет другой заслуги, как вызывать впечатление и ощущения. Искусство поэта должно идти, таким образом, к тому, чтобы приобрести наибольшую сумму чувств при возможно малом действии».
Каково же воздействие на душу русского читателя (познавшего вкус Поэзии благодаря отечественной литературе) может оказать хокку Басё-Марковой?
Сухое (в духе беспристрастного натуралиста) сообщение о том «факте», что в осенний вечер на голой ветке сидит одинокий ворон, вряд ли произведёт глубокое впечатление.
В лучшем случае оно, при определённом напряге воображения, может вызвать умозрительное сочувствие чернопёрому герою, претендующему в данной миниатюре олицетворять одиночество.
К тому же, - наверно, не ошибусь, - наш читатель предпочёл бы видеть на ветке какую-нибудь более симпатичную птаху (идея трёхстишия ничуть не изменилась бы) вместо вОрона, питающегося падалью и являющегося, по народным приметам, предвестником беды или даже смерти.
Иное впечатление – от картинки, нарисованной Бальмонтом... Во-первых, ветка обретает здесь яркое, метафорическое определение: она – не просто «голая», лишённая листьев, она становится «мёртвой»! Более того, ворон – уже не главное действующее «лицо»; ворон лишь где-то «чернеет» на ветке; мысль о его одиночестве как бы смещается на второй план; главное – то, что чернеющая на мёртвой ветке птица, как некое пятно чёрной туши, в сумерках осеннего вечера усиливает впечатление зловеще надвигающейся ночи с её, словно перья ворона, иссиня-чёрным небом, как бы олицетворяющим Изначальную Тьму.
Вот пример того, как искусство поэта «приобретает наибольшую сумму чувств при возможно малом действии», при предельно малом количестве слов: всего семь, даже на одно слово меньше, чем в переводе, сделанном Верой Марковой. Поэтическая составляющая «меньшинства» явно одерживает верх!
Однако... Будем объективными до конца! Представим, что наших «соревнующихся» оппонентов на сей раз читает современный японец, причём, не какой-нибудь безнадёжно американизированный или (что одно и то же) европеизированный, а тот, что воспитан в духе традиционных устоев японского общества, основанных на синтезе синтоистских и даосско-буддийских культурных ценностей.
Такой читатель безусловно знает и ценит творчество Мацуо Басё, отказавшегося от литературной игры в хокку (с их первоначально юмористической или сатирической окраской) и преобразившего жанр незамысловатых народных трёхстиший в профессиональную поэзию, основанную на дзэнской эстетике. Такой читатель воспримет «историю» одинокого ворона Басё-Марковой, конечно же, без каких-либо предубеждений.
Дело в том, что с древнейших времён вОроны считаются в Японии священными птицами, вестниками богов, некоторым из которых они прислуживали, доставляя пищу. Более того, согласно мифу, благодаря помощи ворона, посланного с небес богиней солнца Аматерасу, легендарный завоеватель по имени Дзимму Тенно добрался со своим отрядом в страну, где создал империю и династию Ямато.
Ворон в Японии, к тому же, – символ семейной любви и постоянства. И потому вполне естественно, что при виде этой мудрой птицы, тоскующей в одиночестве на голой ветке, да ещё осенним вечером, в душе у японца могут возникнуть не только ассоциации, связанные с «историческими» заслугами ворона, но и сочувствие к этому «опоэтизированному» в хокку герою, видимо, потерявшему в преддверии зимы свою «подругу».
Что касается поэтической миниатюры Басё-Бальмонт, то её смысловой компонент может показаться нашему гипотетическому японскому читателю сравнительно менее интересным, а её образность («мёртвая ветка»!) – слишком эмоциональной, не свойственной этическим канонам дзэн, адепт которого занимается в медитации (в том числе, с помощью трёхстиший) умиротворением своих чувств и желаний, осознавая покинутость бренного человека во вселенной («ваби»).
Как говорится, «в свете вышеизложенного» становится понятной позиция известного учителя хайку Игоря Шевченко, когда он в полемике с Е. Дьяконовой, защищающей Бальмонта, утверждает, что вместо «мёртвая ветка» лучше сказать «сухая» или «засохшая» (достигается столь желанное отсутствие метафоричности!). Кстати, добавлю от себя: такая сухость определяющего прилагательного в той же мере приличней, чем «подмоченная» репутация слова «голая»... в смысле – ветка (у Марковой).
Ещё более категорично И. Шевченко высказался в своём «Ответе на критическую статью Вадима Розова «Игра в хокку: профанация поэзии или vice versa?»
«Мёртвая ветка» Бальмонта ужасна с точки зрения хайку»!.. Критикуя и Бальмонта и Маркову, И.Ш. выражает недовольство, что их переводы «достаточно вольны», однако восхищают некоторых людей, «которые видят в этом высокую Поэзию». «Увы, - подчёркивает он, - я не из их числа».
Хочется верить, что такая непримиримость, в частности, к Бальмонту вызвана не тем, что его перевод Басё (по мнению И.Ш.) плох, с точки зрения той самой «высокой Поэзии», а только потому, что он не ложится под каноны классического хайку, чистоту которого столь ревностно блюдёт Игорь Александрович.
Создаётся впечатление, что для него, когда дело касается хайку, следовать этим самым каноническим формальностям – важнее, чем заботиться о поэтических, художественных достоинствах трёхстишия. И в этой связи как не вспомнить слова того же Владимира Соколова из его «Краткого очерка», найденного мной в Интернете: «Хайку – не стихи, а образ жизни, часть философского восприятия мира по дзэн-буддизму». Точнее и откровеннее не скажешь!
Когда в статье Игоря Шевченко и Натальи Леви «Как писать... хайку и трёхстишия» читаешь: «Не используйте явные и неприкрытые олицетворения, метафоры, сравнения, слова «как», «будто» и т.п.», сиречь многие другие средства образного языка, - невольно засомневаешься: «Хайку – поэзия или?..»
В течение двух столетий, до революции Мэйдзи, школа Басё (с её призывом изображать, согласно сезонам года, «цветы и птиц, ветер и луну») успешно насаждала эстетику своего учителя, положившего в основу своего творчества философию дзэн с её принципом «озарения» (сатори).
Но и после того, как Япония открылась миру и влиянию западной культуры, тысячи и тысячи хайдзинов последующих веков вплоть до сегодняшнего дня продолжают считать монашествовавшего «Бананового старца» своим учителем, а его хокку – образцами для подражания. Не случайно, что творения этих вольных или невольных эпигонов – на одно лицо и часто (если – на аналогичные темы) почти ничем не отличаются одно от другого.
Словно предчувствуя будущее нашествие своих клонов, Басё наставлял своих учеников:
Не слишком мне подражайте.
Взгляните, что толку в сходстве таком? –
Две половинки дыни.
Что касается вопроса, поставленного в заголовке моей статьи – на какой ветке вОрону сидеть? – то пусть Читатель решает его сам в зависимости от своих поэтических и религиозно-философских пристрастий.
По-моему, я (в духе того же дзэн, да простит меня мудрая птица за эдакое бахвальство!) дал достаточное количество «глубокомысленных намёков», чтобы Читатель мог определиться самостоятельно.
Мне думается, что в любом случае ответ будет правильным, потому что оба подхода к его выбору равноправны. Как говорят японцы: в стрельбе – свои способы, в борьбе – свои приёмы.
Призывая собратьев по кисти разнообразить свои творческие поиски, Басё однажды воскликнул, - чем не афоризм:
О, сколько их на полях!
Но каждый цветёт по-своему –
Вот высший подвиг цветка!
Несмотря на свою приверженность к предписаниям и смыслам дзэнских трактатов и коанов, которые он в своё время глубоко штудировал под руководством монаха Бутё (см. очерки о японской поэзии А. Долина), Мацуо Басё – истинный Поэт!
И ему вовсе не были чужды приёмы поэтического письма, те самые, которые мы на языке современного литературоведения называем тропами: «слова, фразы и выражения в переносном, образном смысле» (А. Квятковский), к которым относятся и метафоры, и сравнения, и эпитеты и другие средства художественной выразительности.
«Как служить Будде, знает бонза, - говорится в японской пословице, - как стрелять из лука знает самурай». А я добавляю: «Как писать трёхстишия, знает Басё».
О нет, готовых
Я для тебя сравнений не найду,
Трёхдневный месяц!
(Переводы В. Марковой)
Трёхстишия Мацуо Басё хочется читать и перечитывать. И чем глубже вникаешь в их смысл, тем отчётливей становится твоё ощущение мира, в котором каждый миг бытия обретает извечную и неповторимую ценность.
© Copyright: Вадим Розов, 2013
Свидетельство о публикации №213091801170
Другие статьи в литературном дневнике:
