Я долго думала, стоит ли рассказывать эту историю – вдруг не поверят или, того хуже, будут смеяться. Но потом все-таки решилась. Через много лет. Может кому-нибудь она пригодится.
У меня потерялся папа. Я вообще-то все постоянно теряла: носки, ключи, дневники с домашним заданием, сдачу. Но папа потерялся сам. Давно. Настолько давно, что я о нем ничего не помнила. Восемь лет я жила без него, с мамой. С ней конечно было здорово, если бы не ее характер. Она очень упрямая. И страшно занятая: ведь у нее и работа, и диссертация, и даже ужасная «халтура», которая пожирала время. Днем «халтура» отлеживалась в стопках бумаг и каких-то отчетах, а по ночам, когда я уже спала, вылезала и оттяпывала от времени здоровенные куски. Время ведь глупое, нет чтобы спрятаться получше: под диван или за холодильник, продолжало сидеть в больших настенных часах. Каждую ночь «халтура» откусывала от времени ровно столько, сколько требовалось маме на меня, и с этим ничего нельзя было поделать.
Впрочем, маминого времени не хватало не только мне. По воскресеньям и праздникам звонил какой-то Горшков и приглашал маму то в кино, то в кафе, но она всякий раз отказывалась:
– Некогда. Работа, Майка… Нет, и на следующей неделе не смогу… Нет, не объявлялся, и не напоминай мне о нем. Ну, пока.
– Опять Горшков? – интересовалась я.
– Опять, – вздыхала она.
– А почему не пошла?
– Не к чему все это. И вообще, хватит подслушивать.
– Да я и не подслушиваю, больно надо!
И это было чистой правдой, потому что в те годы меня занимало только два вопроса: когда мама перестанет тащить домой «халтуру», и куда делся отец, а неизвестный, но настойчивый человек по фамилии Горшков меня не волновал. Дело в том, что у всех были папы: у одноклассников, у ребят со двора, у девчонок из танцевального. У всех. Такие разные: красивые и так себе, в военной форме и в майках, строгие, веселые… Но, главное, были. А у меня нет. И я считала это совершенно несправедливым. Я часто спрашивала у матери:
– Где мой папка?
Она или просила не путаться под ногами, или отвлекала какой-нибудь ерундой типа «почисть картошку», или хмурилась и отвечала:
– Потерялся.
– А ты искать пробовала? – не унималась я.
– Бесполезно, – махала рукой мама.
– Плохо искала, – предполагала я.
– Хватит молоть чепуху, у меня еще дел по горло! – злилась она и переходила в наступление. – Покажи-ка лучше дневник, давно я туда не заглядывала.
– И совсем не давно, а два дня назад. Ничего там нового нет, – и спешно ретировалась на улицу, потому что в дневнике была масса нового, но ни черта хорошего.
Во дворе было дрянно, там ближе к вечеру появлялись папы, к которым бежали навстречу мои друзья по салкам и «штандеру». Они брали отцов за руку и просили на булочку или на мороженое, а потом возвращались с такими глазами, что мне хотелось непременно выиграть, чтобы хоть немного омрачить их настроение. Но это удавалось нечасто, поэтому я приходила домой не в духе, насупившаяся и наотрез отказывалась есть.
– Вся в отца! – качала головой в таких случаях мать. – Вечно без аппетита и такой же скверный характер.
– Правда, похожа?! – радостно спрашивала я. – И глаза, как у папы? Такие же голубые?
– Вылитая! – заверяла она и насильно кормила ужином.
А потом, ночью, когда «халтура» занималась временем, он мне снился. Сидел за столом на нашей маленькой кухне, вяло ковырял вилкой рыбную котлету и смотрел на меня голубыми глазами. Точно такими же, как у меня.
И так бы, скорее всего, он и остался только в моем воображении и никогда
не шагнул из сна, чтобы взять меня за руку, если бы не стечение обстоятельств. Вот какое. В октябре у нас заболела классная. На замену ей пришла Вера Константиновна – злющая, абсолютно не понимающая шуток, и, естественно, не подозревавшая, что мой папа потерялся еще давным-давно. А шутка, между прочим, была что надо: если хорошенько натереть доску хозяйственным мылом, то пока не отмоешь, ничего не напишешь. С минуту она извлекала из мела вместо букв противный скрип, а после безошибочно угадала зачинщика. Меня. Потому что я громче всех смеялась.
– Я желаю побеседовать с твоим отцом. Если до пятницы он не появится, зайду к вам домой, – пообещала Вера Константиновна, выводя красной пастой послание в дневнике.
Оставалась надежда, что со дня на день выздоровеет классная, и тогда позорную запись «безобразное поведение… не успевает по нескольким предметам … мыло, наверное, принесла с собой…» можно будет просто ликвидировать, выдрав страницу из уже и без того отощавшего дневника. Но она, видимо, прочитала мои мысли:
– Алла Николаевна вернется к концу месяца, надеюсь это первая и последняя попытка сорвать урок. Садись. Итак, продолжим…
Я очень-очень старалась исправить положение: тянула руку и делала умное лицо, но учительница не обращала внимания, и, когда прозвенел звонок, напомнила:
– Майя, до пятницы!
Это было ужасно! Я представила Веру Константиновну у нас дома, а потом маму, откладывающую в сторону «халтуру» и говорящую: «Ну что ты за ребенок?! Тут бьешься как рыба об лед, а ты – доску мылом!», и у меня покатились слезы. «И в танцевальный больше не позволит ходить» – почему-то решила я, пока брела из школы. – «А в четверг у меня как раз первое выступление. «Берлинская полька». И костюм уже сшит». В общем, до конца света оставалось три дня. Выход виделся один – найти папу. Другого не дано.
А искать его я могла лишь единственным способом – написать объявление. Я видела множество таких объявлений на столбах и на подъездах: «потерялся щенок…», «утеряна дамская сумочка…», «ушел из дома и не вернулся…». Поначалу хотела так: «Ушел из дома и пока не вернулся папа…», но потом вспомнила, что мама говорила «потерялся» и написала правду. Часа через два у меня было несколько десятков одинаковых листков со следующим содержанием:
«Потерялся папа. Очень похож на меня. Глаза голубые. Аппетит плохой. Характер скверный. Срочно. Тел. 6-34-57».
Дело оставалось за малым – расклеить объявления и ждать звонка. В том, что он найдется, я не секунду не сомневалась. «Вот прочтет и сразу же поймет, как мне нужен. Главное, чтобы до пятницы успел» – подбадривала я себя, щедро поливая бумагу клеем и изо всех сил прижимая заветные листы рядом с другими. Домой вернулась затемно – хотелось охватить как можно большую территорию.
– Где ты шляешься?! – ругалась мама.
– Где, где! В танцевальном! У нас же в четверг концерт. Придешь? – ловко выкрутилась я.
– Постараюсь. Во сколько?
– В пять.
– У меня как раз консультация…
– У тебя вечно что-нибудь! – я сделала вид, что обиделась и прошмыгнула в комнату.
А через несколько минут позвонил телефон.
– Возьми, если Горшков – меня нет, – крикнула мама.
– Слушаю, – сняла я трубку.
– Это Майя? – спросил простуженный мужской голос.
– Да, – у меня затряслись руки.
– Это папа. Прочитал вот твое объявление и решил позвонить. Ты писала «срочно». Что-то случилось? Как там мама?
Я отчаянно жестикулировала и прыгала на месте, но от счастья не могла вымолвить ни словечка.
– Что-то случилось? – повторил он.
– Да, – еле выдохнула я.
– Что?
Я снова замолчала.
– Кто это? – поинтересовалась мама. – Меня?
– Нет, нет, – торопливо ответила я. – Это Витька, спрашивает, что задали.
– Тебе неудобно разговаривать? – догадался отец. – Давай завтра встретимся у «Гастронома», часика в два. Тогда все и расскажешь.
– Хорошо, – шепнула я. – А ты точно мой папа?
– Безусловно. Ну так что, в два? Придешь?
– Да. А ты меня узнаешь?
– Конечно. Мы ведь очень похожи, – успокоил он. – Значит, до завтра.
– До завтра…
– Трубку-то повесь, заснула что ли? – через пару минут отозвалась мать.
Весь остаток вечера я думала о человеке с хриплым голосом и о том, что надо бы признаться маме, но так и не решилась, потому что непременно всплыло бы и школьное недоразумение, а это в мои планы не входило.
На следующий день я умудрилась получить сразу три пары. Суммы получались неверные, буквы заваливались в разные стороны, недавно выученный стих наотрез отказался вспоминаться. Зато за окном происходили настоящие чудеса: у голубя отвалились крылья, и появилась человеческая голова – папина, он сидел на ветке и весело напевал: «В два у «Гастронома»». Какая уж тут учеба?!
Стоит ли говорить, что на встречу я пришла за час до назначенного. Ходила туда-сюда, делала вид, что пинаю мокрые листья, а сама потихоньку вглядывалась в лица прохожих. От волнения сердце мое билось не в груди, а где-то в горле, приходилось судорожно сглатывать, чтобы вернуть его на место.
Он пришел ровно в два и оказался очень даже ничего, в смысле высокий и симпатичный, но ни капельки не похожий на меня.
– Привет, Майя – и протянул сладкую вату. – Это тебе.
– Спасибо, – ответила я. – У тебя глаза не голубые. Ты точно мой папа, не ошибаешься?
– Они раньше были голубые, а потом стали серые, совсем недавно. Не сомневайся, я точно твой папа.
– А характер у тебя скверный? – чтобы отмести все сомнения, спросила я.
– Наисквернейший! – заверил он. – Ну, куда пойдем?
– Давай в парк, – предложила я.
Мы гуляли по дорожкам, смотрели на фонтан, в котором уже не было воды, на застывшие до следующего лета карусели и разговаривали. Я рассказала ему все-все: про двойки, про доску, про мамину «халтуру», про свое первое выступление, на которое никто не придет, и про то, как тяжело последнее время играть во дворе.
– Во сколько у тебя концерт? – спросил папа.
– В пять.
– В пять я совершенно свободен, если пригласишь, приду.
– Правда?! – не поверила я. – Конечно, приглашаю. И в школу сможешь?
– Да. Говоришь, она очень злющая, эта Вера Константиновна?
– Очень. Я боюсь ей маму показывать, она потом наверняка будет плакать, – не моргнув глазом, выдала я.
– Это совершенно недопустимо, маму нельзя расстраивать. Я сам поговорю с твоей злюкой. Тем более ты не специально…
– Вообще-то, специально, – призналась я.
– Ну, с кем не бывает. Разберемся, – подмигнул он. – Хочешь мороженое?
На самом деле, я не любила мороженое, как и сладкую вату, но сказала «хочу».
– А себе почему не взял? – набив рот пломбиром, спросила я.
– Горло болит. Да и вообще, я мороженое не очень.
«Мама права: я вылитая отец. Вот вырасту, и у меня будут серые глаза» – размышляла я, вкладывая ладошку в горячую папину руку.
– А почему ты потерялся? – решила выяснить я, уже стоя у своего подъезда.
– Понимаешь, мама…
– Я так и думала! – выпалила я, прекрасно зная мамин характер. – В четверг, после пятого урока. Не забудь, – и побежала домой.
Матери я опять же ничего не рассказала. «После концерта придем с папой вместе, тогда и поговорим» – заключила договор я сама с собой. – «А то поругаются сейчас, и он снова потеряется, или будет звонить, как Горшков, и предлагать куда-нибудь сходить, а она ни за что не согласится. Она же упрямая».
Кто бы мог подумать, что в самый обычный четверг выдается столько счастья. И было совершенно неважно, что про меня поведала отцу Вера Константиновна, наверняка одни гадости. Важно то, что папа вышел из кабинета улыбающийся и не стал кричать, не стал называть меня «бестолочью», а просто сказал:
– Ну ты даешь! Мама, действительно, расстроилась бы. Обещай, что больше не будешь так делать.
Я пообещала. И больше так не поступала, по крайней мере, доску мылом не натирала.
А вечером он был на концерте. Я танцевала свою первую в жизни польку и улыбалась только ему. От нахлынувших чувств ноги несколько раз выдали двойное количество «берлинских» кренделей, а руки вместо того, чтобы спокойно держаться за талию, размахивали в разные стороны.
– Да что с тобой такое? – спросила хореограф за кулисами. – На кого ты все время смотрела в зале?
– На папу. Вон тот, видите, в коричневом костюме,– показала я.
– У тебя же нет отца, – удивилась она.
– Просто он потерялся, а на днях нашелся, – объяснила я.
После концерта папа ждал меня в фойе.
– Ну как?!
– Здорово. Только, по-моему, немного торопилась, – заметил он.
– Было дело, – согласилась я. – В следующий раз постараюсь не спешить.
А через минуту прибежала очень взволнованная мама. Оказывается, ей позвонила хореограф и сообщила, что я пришла с каким-то мужчиной, которого называю отцом, а в наше время, мол, всякое случается.
– А, Горшков, это ты. Что ты тут делаешь? – спросила она.
– Да вот смотрел, как Майя танцевала.
– Почему я об этом не знаю?
– А ты вообще многого не знаешь. Все сидишь, сидишь за своей работой, и не видишь, что с дочерью происходит.
– Ты меня еще поучи, как жить! Посмотрела б, как ты один ребенка растишь! – разозлилась мама.
– Да кто тебе в голову вбил, что ты должна ее одна растить?!
Я еще не совсем поняла, почему Горшков оказался моим папой, но решила вмешаться:
– Почему бы вам меня вдвоем не растить?
– Ты думаешь это так просто? И потом, чего тебе не хватает? У тебя все есть, – ответила она за меня.
Папа достал из кармана мое объявление и протянул маме:
– Вот чего ей не хватает.
Она прочла и спросила:
– Ты что, сумасшедшая, такое написать?!
– Я просто хотела… – хлюпнула я носом и уткнулась папе в руку.
– Она хотела найти отца. И нашла. Не мог я пройти мимо, когда увидел, как твоя… моя дочь это расклеивает, – и прижал меня к себе.
– Вы оба сумасшедшие, – сказала мама. – Что мне с вами делать?
А потом мы пошли домой, втроем. Я держала их за руки и, наконец, сообразила, отчего не узнала Горшкова по голосу, он ведь был простужен.
– Почему раньше не сказал? Ты же каждое воскресенье звонил, – спросила я папу, уже лежа в кровати.
– Да вот, не знал, нужен я тебе или нет.
– Нужен. Очень-очень.
Сквозь сон, я слышала, как они разговаривали на кухне, и как мама обещала «попробовать». Конечно, надо было еще вышвырнуть прочь «халтуру», но теперь, когда нашелся папа, это казалось таким легким.
