Катерина Канаки. Окраина.
"О, матерь Ахайя,
Пробудись, я твой лучник последний..."
Арс. Тарковский
http://www.stihi.ru/2012/08/02/588
1
Я наклоняюсь к её изголовью,
к липкой её простыне.
Пыли безмыслие, зноя безмолвье –
память, отбитая малою кровью
в тихой великой войне.
Тусклая мгла простоты небывалой,
где – умирай, но смотри –
укореняются клочья металла
и колосятся штыри,
где извивается буря сухая,
ветви больные тряся.
Вот она вся, моя матерь Ахайя,
вот она вся.
2
Чья-то речь разгорается, с ней обо мне говоря,
чей-то образ нисходит на злые степные моря
и дробится на тысячу вспышек в песчаных кристаллах,
но, куда ни взгляни, на расколотом днище небес
всё дурман и мираж, кроме жёлтых и алых завес,
кроме сполохов жёлтых и алых,
и всего лишь мерещится мне вещество бытия,
точно армии призраков мчатся по зыби полотен,
и всего лишь мерещится мне увяданием плоти
и цыганской разрухой объятая эра моя –
черепицы, поросшие пижмой, костистые гребни
позабытых жилищ, дорогие горбы и гроба,
из разломов земли выходящие жёсткие стебли –
всё, что, встав поутру, видишь в зеркале вместо себя.
3
Вот, жизнь моя, и мы пришли сюда,
где бурая шершавая беда
въедается в решётки сухостоя,
и рёбра мнёт терзание тупое,
и та, изречь которую нельзя,
ведёт нас в мир, как паству к водопою,
и смотрит, безучастная, в глаза.
Оцепенев от ужаса и зноя,
придумывай ответы – для чего ей
татуировки памятных следов,
фундаменты сгоревших городов,
зачем она творит себе героев
из каменной рванины новостроек,
зачем кропит по впадинам дворов
полынью древней, кровью застарелой,
и хочет, чтобы выпрямилось тело,
светло и ровно двигалась рука
и с жёлтых пустырей черновика
колючая кириллица шипела.
4
Отпусти мне мои обиды
часом раньше, чем я умру.
Пересохла моя клепсидра
на твоём золотом ветру,
слишком мало летучих дней, и вечернего ситца мало,
но бескрайни поля войны и безбрежен горелый прах.
Утопая в твоей беде, я о том ещё не сказала,
чьих волос дорогая тьма расцветала в моих руках,
но и образ его орлиный –
только морок моим глазам,
только отповедь красной глины
исстрадавшимся небесам.
Будут девушки ждать любви, и вовеки пребудет с ними
милость скорби твоей сухой, словно кладбище или крест,
а меня твой степной Арес на гнедого коня поднимет
и, целуя огнём в виски, унесёт от спокойных мест,
к искалеченным сказкам детским –
киммерийским, персидским, хеттским,
к заметённым песками рвам,
к размозжённым железом фрескам,
к окровавленным жерновам.
5
Окаянная жизнь, поднимись и взгляни,
как по нефти и ржавчине вод
совершенство немой равнодушной земли
за тобой, нечестивой, идёт,
как стихают сигналы с другой стороны,
и история, тайны храня,
запирает твои рукописные сны
на замки молодого огня;
и клубится меж век упоительный страх,
и течёт из невидимых книг
об убитых царях и забытых богах
повествующий мёртвый язык.
Роковые и тонкие лики одних,
не доживших до славных седин,
омывает от скверны горячий кармин,
щедро льющийся в пыль, а других –
золотистая охра вечерних руин.
Золотистая охра руин.
© Copyright: Катерина Канаки, 2012
Свидетельство о публикации №11208020588
Другие статьи в литературном дневнике:
