Питер Шеффер. АмадейПИТЕР ШЕФФЕР А М А Д Е Й ПЬЕСА В 2-Х ДЕЙСТВИЯХ
Вольфганг Амадей Моцарт Констанция Вебер, жена Моцарта Иосиф II, император Австрийский Граф Иоган Килиан Фон Штрек, королевский гофмейстер Граф Франц Орсини-Розенберг, директор Императорского оперного театра Барон Годфрид Ван Свитен, префект Императорской библиотеки Мажордом Два Вентичелли (Первый и Второй) – «Маленькие ветерки, вестники слухов, сплетен и новостей, играют также двух кавалеров на балу в первом действии. Мимические роли: Лакей Сальери Повар Сальери Катарина Кавальери, ученица Сальери Священник Граждане Вены, также исполняют роли слуг, которые передвигают мебель и приносят реквизит. Действие происходит в Вене в ноябре 1823 года и в виде воспоминания в период десятилетия 1781-1791г.г.
I. ВЕНА В полной темноте театр наполняется неистовым и яростным шепотом, напоминающим свистящее шипение змей. Сначала ничего нельзя разобрать, кроме одного слова – «САЛЬЕРИ», которое повторяется во всех уголках театра. А затем и другое, еле различимое – «УБИЙЦА!» Шепот. Сальери!.. Сальери!.. Сальери!.. На авансцене в инвалидном кресле спиной к нам сидит старик. Нам видна только его голова в потрепанной красной шапочке и, может быть, шаль, накинутая на плечи. Шепот. Сальери!.. Сальери!.. Сальери!.. Двое пожилых мужчин в длинных плащах и цилиндрах того времени устремляются к нам из-за кулис с разных сторон. Это ВЕНТИЧЕЛЛИ –вестники слухов, сплетен и новостей, действующие в пьесе от начала и до конца. Они говорят быстро, особенно когда появляются в первый раз, и сцена обретает характер быстрой зловещей увертюры. Иногда они обращаются друг к другу, иногда к нам, но всегда с восторгом сплетников, узнавших новость первыми. Первый. Я этому не верю! Шепот. Сальери! Первый. Но говорят! Шепот. Сальери! Первый. Весь город говорит. Шепот. Сальери! Первый. Говорят, весь день об этом кричит. Шепот. Сальери! Первый. Я не знаю, кто пустил эту сплетню! Два старика – один тощий, другой толстый, выходят из толпы на авансцену с разных сторон. Это ЛАКЕЙ и ПОВАР Сальери. Первый (указывая на одного из них) . Лакей Сальери! ВЕНТИЧЕЛЛИ быстро двигаются в глубь сцены в разные стороны, и каждый молча берет под руку одного из стариков. ПЕРВЫЙ быстро ведет на авансцену ЛАКЕЯ. ВТОРОЙ – ПОВАРА. Первый (лакею). Что же говорит твой хозяин? ЛАКЕЙ и ПОВАР молча указывают на САЛЬЕРИ. Сальери (громко кричит). Моцарта! Пауза. Первый (шепотом). Моцарта! ЛАКЕЙ и ПОВАР идут в разные стороны и останавливаются у кулис. Пауза. Глубоко потрясенные ВЕНТИЧЕЛЛИ крестятся. Первый. Знаешь, а ведь об этом и раньше были слухи. Пауза. Первый (лукаво). А что, если Моцарт был прав? Шепот. Сальери! Пауза. Сальери. Mozart! Mozart! Perdonami… Il tuo assasino – ti chiede perdono! Пауза. Они смотрят на него, затем друг на друга. Первый. Ты как думаешь? Шепот. Сальери! ВЕНТИЧЕЛЛИ уходят. ЛАКЕЙ и ПОВАР остаются на разных сторонах сцены. САЛЬЕРИ резко поворачивает кресло и пристально смотрит на нас. Мы видим человека семидесяти лет от роду, в старом запачканном халате. Он встает, хмурится, словно хочет разглядеть кого-то в публике.
Сальери (взывает к зрителям). Vi saluto! Ombre del Futuri! Antonio Salieri – a vostro servisio! Часы на улице бьют три. Как это не трудно, я почти могу разглядеть вас… Какое множество лиц! Сколько же там вас? Ждете своей очереди появиться на свет? Тени грядущего! Далекие мои потомки! Так станьте же видимы для меня! Прошу вас! Дайте мне себя увидеть! Войдите ко мне в эту старинную пыльную комнату сейчас, в ранний предрассветный час темного ноябрьского дня 1823 года… и будьте моими исповедниками! Войдите сюда и останьтесь со мной до зари. Только до зари. Ну хотя бы до шести утра! На малой сцене медленно опускается занавес, скрывая ГРАЖДАН ВЕНЫ. Теперь на нем тонкий контур высоких и узких окон. Сальери. Вы слышите их? Вена – город злословия. Здесь все клевещут, даже мои слуги. Двое только и осталось. Он указывает на них. Пятьдесят лет служат у меня, с тех пор как я здесь поселился. Один – хранитель бритвы, другой – кондитер-кулинар. Один заботится о моей красоте, другой же о моем желудке! Обращается к слугам. Ступайте прочь! Сегодня я не лягу спать совсем! Слуги удивлены. Но ровно в шесть утра чтоб вы оба были тут! Я буду бриться! И вашему капризному хозяину потребуется завтрак! (Он улыбается и хлопает в ладоши, чтобы прогнать их.) Via, via, via, via! Grazie! Ступайте прочь! Спасибо! Слуги кланяются и уходят озадаченные. Удивились?.. Ну что ж!... Я еще не так их завтра удивлю! (Он щурится и пристально вглядывается в публику, стараясь разглядеть ее.) О, так вы не желаете сюда ко мне пожаловать? А вы так отчаянно нужны мне сейчас! Ведь вас об этом умоляет… смертник! Что сделать, чтобы все-таки увидеть вас? Во плоти воссоздать, чтобы вы стали моими самыми последними зрителями?.. Может быть с помощью заклинания?.. В операх всегда к ним прибегают. Конечно! Без этого не обойтись! Другого средства-то нет! (Он поднимается.) Попробую заклинаниями вызвать вас к жизни сейчас же! Духов далекого будущего… Вот тогда я погляжу на вас. Он встает с кресла и, склонившись над фортепьяно, начинает петь высоким, срывающимся голосом, подыгрывая себе в конце каждого куплета, в стиле Recitativo Secco. В зале постепенно нарастает свет. (Поет.) Призраки грядущего! Свет в зале достигает наивысшего накала и больше не меняется. (Переходит на разговор.) Так, получилось! Теперь я вас вижу! В таких делах я мастер! Вызывать духов к жизни заклинаниями я научился у кавалера Глюка, которому это всегда прекрасно удавалось. В его время люди и ходили-то в оперу, чтоб только увидеть, как будут появляться то боги, то духи… Теперь же, когда на сцене господствует Россини, публика предпочитает им приключения парикмахеров. Пауза. Scusate. Простите. Устал. Вызывать духов заклинанием – изнурительное занятие. Надо бы и подкрепиться! (Он идет к вазе с пирожными.) Мне и самому как-то неловко, что первый грех, в котором следует вам признаться, - чревоугодие. Да, я – сластена! Мое итальянское обжорство, несомненно, детская слабость. Истина в том, дорогие друзья, что, как я ни старался, одолеть свое пристрастие к кондитерским изделиям Северной Италии, где я родился, мне так и не удалось. С трех и до семидесяти трех лет жизнь моя проходила под аккомпанемент жареных орешков в сахаре. (Сладострастно.) Миланские пирожные! Ореховое безе! Яблоки в тесте с фисташковой приправой! Не судите меня слишком строго! Мы все храним в душе какие-то патриотические чувства… Родители мои – подданные Австрийской империи – оба родом из Ломбардии. Отец был купцом в маленьком городке Леньяго, где мы жили. Представления о мире у отца с матерью не простирались за его пределы. Я же только и мечтал его покинуть. Понятие о божестве у них сливалось с обликом высочайшего императора Габсбурга, обитавшего в райских кущах чуть дальше Вены. И нужно им было лишь одно, - чтобы монарх оставил их в безвестности, ничем не нарушая их мещанское благополучие. Мне же требовалось ничто совершенно иное. Пауза. Мне нужна была Слава. Не скрою, что, подобно горящей комете, я хотел пронестись через всю Европу! Но прославиться я желал только с помощью музыки! Одной несравненной музыки! Музыкальная нота звучит либо чисто, либо фальшиво. Даже время не изменит этого. Ибо музыка дана нам от бога! (Он взволнован воспоминаниями.) Уже в десять лет музыкальный аккорд мог буквально вскружить мне голову. Чуть не до обморока. А в двенадцать я бродил по лесам и долам, напевая свои арии и гимны господу. Больше всего мне хотелось стать одним из тех итальянских композиторов, кто славил его в прежние эпохи. Каждое воскресенье в церкви я вглядывался в лик его на стенке, с которой осыпалась штукатурка, и ощущал на себе его горящий взгляд. Я не имею ввиду Христа. Христос в Ломбардии – простак с ягненком на руках. Нет. Я говорю о закопченном лике Бога в пурпурных одеждах, взирающего на мир с высоты своей глазами сутяги. Купцы водрузили его туда. Эти глаза заключали сделки – реальные, необратимые. «Ты даешь мне то – я даю тебе это!» Ни больше, ни меньше. (В своем волнении он жадно пожирает сдобное печенье.) В ночь, когда я собирался навеки покинуть Леньяго, я пошел проститься с ним и сам заключил такую сделку. Мне уже исполнилось шестнадцать. Дерзость моя граничила с отчаяньем. Преклонив колени перед богом коммерции, я молился намалеванному образу всей силой своей страстной души. (Он становится на колени. Свет в зале начинает медленно гаснуть.) Signore , дайте мне стать композитором! Даруйте мне столько славы, чтобы я мог ею упиться. Я же, в свою очередь, буду вести праведный образ жизни. Стану образцом целомудрия. Буду стремиться облегчать участь ближних. Имя ваше буду славить музыкой до конца своих дней! И когда я сказал «Аминь», то увидел, как загорелись его очи. От имени бога. “Bene. Хорошо, - сказал он. – Ступай, Антонио. Послужи мне и людям и будь отныне благословен.» «Grazie!» – закричал я в свою очередь. «Я буду служить тебе всю свою жизнь!» (Он встает на ноги.) На следующий день неожиданно приехал друг семьи, который отвез меня в Вену и оплатил мои занятия музыкой. Вскоре я был представлен императору, который отнесся ко мне благосклонно. Мне стало ясно, что сделка моя с господом состоялась. Пауза. Но в том же году, когда я покинул Италию, в Европе появился блистательный музыкальный гений, чудо-виртуоз десяти лет от роду. Вольфганг Амадей Моцарт. Пауза. (Он улыбается зрителям.) А теперь начнем, пожалуй! Милостивые дамы! Достопочтенные господа! Разрешите предложить вам спектакль, единственный в своем роде: мое последнее сочинение, озаглавленное «Смерь Моцарта», или «Виноват ли я?..» Посвящается вам, мои далекие потомки, в эту последнюю ночь моей жизни. Он низко кланяется, расстегивая свой старый халат. 3. Возвращение в восемнадцатый век. На малой сцене поднимается и раздвигается голубой занавес. Мы видим ИМПЕРАТОРА ИОСИФА II с придворными в золотых лучах, на фоне огромного золотого камина и золотых зеркал. Его величество восседает в кресле, держа в руках свиток и слушая музыку. Ее слушают и приближенные: ГРАФ ФОН ШТРЕК, ГРАФ ОРСИНИ-РОЗЕНБЕРГ, БАРОН ВАН СВИТЕН, а также безымянный СВЯЩЕННИК в сутане. Входит очень старый придворный в парике и садиться за клавиши. Это капельмейстер БОННО. САЛЬЕРИ берет парик с подставки. Сальери (молодым, уверенным голосом). Место действия – Вена. Год, с которого мы начинаем, - 1781. Это все еще век Просвещения, безоблачное время, до тех пор, пока во Франции не заговорила гильотина и расколола наши жизни надвое. Мне тридцать один год. Я уже признанный композитор при дворе Габсбургов. У меня почтенный дом и почтенная жена Тереза. Входит ТЕРЕЗЕ, полная невыразительная дама. Она держится очень прямо и усаживается на стул в глубине сцены. Я говорю без тени иронии, уверяю вас, потому что единственное качество, которое ценили в домашних, - это отсутствие пылкости. Тереза заметно этим отличалась. (Церемонно надевает напудренный парик.) И была у меня еще замечательная ученица – Катарина Кавальери. С противоположной стороны вбегает КАТАРИНА. Это красивая девушка лет двадцати. Тихо звучит вокальная музыка. Мы слышим концертную арию в исполнении сопрано. Роли ТЕРЕЗЫ и КАТАРИНЫ без слов. Последняя, появившись на сцене, останавливается у фортепьяно и начинает изображать мимикой вдохновенное пение. Престарелый БОННО восхищенно аккомпанирует ей. Она была бойкой девицей с веселыми глазками и соблазнительными губками. Я был очень влюблен в Катарину – во всяком случае она волновала меня. Но я был верен своей жене, потому что дал обет богу. Я не касался Катарины даже пальцем, если не считать, что на уроках пения иногда – вот так – чуть-чуть нажимал ей на диафрагму, чтобы лучше звучал голос. Мое честолюбие горело неугасимым огнем, и заветной мечтой было желание получить должность Первого королевского капельмейстера. В ту пору ее занимал Джузеппе Бонно. (Кивает на него.) Ему было уже семьдесят лет, но казалось, он обладает даром бессмертия. Все, кто на сцене, кроме САЛЬЕРИ, застывают на месте. Он же обращается к зрителям. Когда вы появитесь на свет, вам будут рассказывать, что музыканты восемнадцатого века были на положении чуть ли не лакеев. Что они, мол, с готовностью служили аристократам. Это чистая правда. Но и чистая ложь тоже. Да, мы все были в услужении у богачей, но мы были учеными слугами! И ученостью своей восславляли заурядные жизни окружавших нас людей. Звучит торжественная музыка. ИМПЕРАТОР продолжает сидеть, но остальные четверо мужчин – ШТРЕК, ВАН СВИТЕН, РОЗЕНБЕРГ и СВЯЩЕННИК – выходят на основную сцену и важно шествуют вдоль нее, а затем к своим прежним местам. СВЯЩЕННИК, ТЕРЕЗА и КАТАРИНА уходят. Мы служили малоприметным людям – толстозадым банкирам, заурядным священнослужителям, бесталанным военачальникам и государственным деятелям – и увековечивали их тупость. Мы окрашивали их дни струнной музыкой divisi , заполняли их ночи музыкой chitarrone . Создавали пышные процессии для их важной поступи, серенады для прикрытия их похоти. Звенящими рожками знаменовали охотничьи праздники. Громом барабанов прославляли их воинские доблести! Фанфары возвещали их рождение. Стенание тромбонов – их похороны! Когда они умирали, аромат прожитых ими дней сохранялся лишь потому, что были Мы, и наша музыку еще долго хранила о них память, когда уже никто не помнил об их политических доктринах. ИМПЕРАТОР передает свиток ШТРЕКУ и уходит. На малой сцене остаются похожие на три иконы – полный и надменный ОРСИНИ-РОЗЕНБЕРГ, шестидесяти лет, чопорный и благородный ФОН ШТРЕК, пятидесяти пяти лет, и пятидесятилетний ВАН СВИТЕН, ОБРАЗОВАННЫЙ И СЕРЬЕЗНЫЙ. Освещение сцены несколько уменьшается. Вот и скажите мне, прежде чем вы осмелитесь называть нас лакеями, кто же кому служил? И кто теперь, хотел бы я знать, в ваше время, сможет обессмертить вас? ВЕНТИЧЕЛЛИ, появившиеся из-за кулис с разных сторон, быстро устремляются на авансцену. Они теперь тоже молоды, в париках и одеты по моде конца восемнадцатого столетия. Их манера стала еще более конфиденциальной. Первый (обращается к Сальери). Сударь! САЛЬЕРИ жестом просит их подождать. Сальери. Я стал самым преуспевающим молодым маэстро в городе музыкантов. И вдруг, без всякого предупреждения… ВЕНТИЧЕЛЛИ нетерпеливо подходят с обеих сторон. Первый. Моцарт! ВЕНТИЧЕЛЛИ исчезают. 4. Шёнбрунский дворец. На малой сцене освещается три надменные застывшие фигуры – РОЗЕНБЕРГА, ШТРЕКА и ВАН СВИТЕНА. ГОФМЕЙСТЕР передает ДИРЕКТОРУ ОПЕРЫ бумагу, только что полученную от ИМПЕРАТОРА. САЛЬЕРИ стоит на авансцене. Штрек (Розенбергу). Вам поручено заказать герру Моцарту комическую оперу на немецком языке. РОЗЕНБЕРГ покидает малую сцену и подходит к САЛЬЕРИ. В детстве он был вундеркиндом. Это никогда не предвещает ничего хорошего. Отец его, Леопольд Моцарт, известный музыкант в Зальцбурге, служит у епископа и, говорят, большой педант. Он без конца таскал мальчишку по Европе. Заставлял играть на клавесине с завязанными глазами, затем одним пальцем и все в таком роде. (обращается к САЛЬЕРИ.) Все вундеркинды отвратительны – non e vero, Compositore?
Ван Свитен. Значит, встречаемся завтра в комитете по пенсиям для престарелых музыкантов? ВАН СВИТЕН уходит. (Зрителям.) Но честь, надо сказать, небольшая. В те годы почти все влиятельные люди были масонами. А ложа барона считалась самой модной. Что же до Моцарта – признаюсь, его приезд меня растревожил. Уж слишком егг расхваливают. Захвалили совсем. ВЕНТИЧЕЛЛИ появляются с разных сторон и быстро подходят. Первый. Какой неукротимый дух веселья! Сальери (обращается к вентичелли). Разве? А где он поселился? Первый. На Петер-плац. Первый и Второй (вместе). Вот именно! Первый. Он будет завтра у баронессы Вальдштатен. Сальери. Grazie. Второй. Там будет исполняться его музыка. Сальери (обоим). Restiamo in contato. Держите меня в курсе дела. Первый и Второй. Certamente, Signore! Уходят. Сальери (зрителям). И я отправился к баронессе Вальдштатен. Этот вечер изменил всю мою жизнь. 5. Библиотека в доме баронессы Вальдштатен. На заднике малой сцены два элегантных занавешенных окна, обрамленных красивыми неброскими обоями. Двое слуг вносят стол, заставленный тортами, пирожными и десертами. Двое других вносят большое глубокое кресло с высокой спинкой и церемонно устанавливают его слева. За сценой слышен шум. Констанция (за сценой). Пик! Пик! Пик! Из глубины сцены выбегает КОНСТАНЦИЯ. Это хорошенькая девушка лет двадцати, в нарядном платье, полная жизни. Сейчас она изображает мышку, быстро бежит через всю сцену и прячется под фортепьяно. За ней неожиданно выбегает небольшого роста, очень бледный большеокий молодой человек в роскошном парике и ярком дорогом платье и останавливается в центре, застывая, как кот перед прыжком, чтобы схватить мышь. Это ВОЛЬФГАНГ АМАДЕЙ МОЦАРТ. По мере того как мы знакомимся с ним в следующих сценах, мы узнаем, что это очень нервный, непоседливый молодой человек, у которого руки и ноги почти постоянно находятся в движении. Его голос, чистый и высокий, переходит в резкий незабываемый смех, напоминающий смех ребенка. Моцарт. Мяу! Он падает на четвереньки, делает страшное лицо, начинает шипеть и фыркать, загоняя в угол добычу. «Мышка» хохочет и визжит от удовольствия, но вырывается и бежит от «кота» через всю сцену. У кресла, где скрывается САЛЬЕРИ, она поворачивается, не зная куда броситься дальше. «Кот» приближается к ней все ближе и ближе. Вот возьму да как прыгну! Схвачу мышку-норушку! А потом – ам, ам, ам – где моя мышка-глупышка?! Я разорву и проглочу ее без остатка! Ловит и валит ее на пол. КОНСТАНЦИЯ визжит. Сальери (к зрителям). Я не успел подняться, а уж теперь не встанешь! Она с удовольствием смеется. Он прижимается к ней. Да ты дрожишь!.. Мне кажется, ты испугалась своего киску-проказника!.. Я, верно, до смерти тебя напугал?! (Интимно.) Ты даже панталончики, наверное, запачкала?! Она визжит, но сказанные слова ее не шокируют по-настоящему. Замарашка моя ненаглядная! Смотри, не наделай на пол! Он имитирует непристойный звук. Да перестань же, Вольферл! Ш-ш-ш-ш! Он опять повторяет непристойный звук, но медленней. КОНСТАНЦИЯ заливается смехом. Констанция. Сейчас же перестань! Глупости какие! Просто невероятно! САЛЬЕРИ полон охватившей его гадливости. Моцарт. Послушай, а что такое Трацом! Вся его веселость моментально исчезает. Моцарт. А кому требуется его согласие? В глубине сцены появляется чинный МАЖОРДОМ. Мажордом (невозмутимо). Ее сиятельство готовы начинать концерт. Он поднимается в смятении и помогает КОНСТАНЦИИ встать. Обращается к ней, стремясь сохранить достоинство. Пожалуйте, моя дорогая. Музыка ждет. Он берет ее под руку. Они идут, пританцовывая. За ними следует не одобряющий их МАЖОРДОМ. Сальери (потрясенный, обращается к публике в зале). И тут же начался концерт. Я слушал через дверь – какая-то серенада. Музыка звучала отдаленно, ничем поначалу не привлекая. Я был слишком потрясен, чтобы к ней прислушаться. Однако вскоре звуки стали нарастать, и полилось торжественное адажио. Звучит адажио ми-бемоль из серенады для 13-ти духовых инструментов. К.361. САЛЬЕРИ говорит тихо и медленно на фоне музыки, сидя в кресле с высокой спинкой. Начало было совсем простое: в нижних регистрах запульсировал фагот… и басетгорн, как хриплый старый орган. Это могло произвести комический эффект, но замедленный темп придавал мелодии торжественность. И тут вдруг высоко запел гобой… Мы слышим его. Казалось, эта нота повисла в воздухе, тонкая и прямая, пронзив меня насквозь. Я чуть не задохнулся. Звуки кларнета вернули меня к жизни, смягчили боль и привели в такое восхищение, что я затрепетал от восторга. Закачалось пламя свечей, глаза мои затуманились! (С нарастающим чувством и силой.) Орган застонал еще громче, а на его фоне запричитали заливистые трели высоких инструментов, погружая меня в море звуков, вызывающих неутолимую щемящую боль. Ах, эта боль! Это неизведанное доселе страдание! Я обратился к своему хитрому старому богу, потому что хотел знать – что это? Откуда? Но орган продолжал свое пение, и мое страдание становилось все глубже, все пронзительнее, проникая в мой воспаленный мозг, и тут я вдруг не выдержал, сорвался, побежал… САЛЬЕРИ срывается с кресла, бежит в бреду через всю сцену и забивается в самом дальнем углу справа. Библиотека исчезает, превращаясь в ночную сцену на улице: появляются силуэты маленьких домов под рванными облаками. Музыка продолжается, но звучит уже тише. … вырвался наружу через боковую дверь, бестолкова скатываясь по крутым ступеням лестницы вон, на улицу, в холодную ночь, стараясь сохранить, не утратить искры угасающей жизни.(В страшной агонии кричит.) Что это? Откуда? Скажите же мне, господин, мой Синьор! Откуда взялась эта боль? Откуда эта потребность звука? Которую невозможно утолить, но которая исполняет душу восторгом! Может быть, эта потребность исходит от Тебя? Может быть, Ты ниспослал ее нам? Пауза. Из окон салона музыка звучала теперь приглушенно… Тускло сияли звезды над пустынной улицей, и я вдруг испугался. Мне показалось – я услышал глас божий, нот исходил он от того существа, чей голос я слышал незадолго до этого… Голос непристойного ребенка! Освещение сцены меняется. Вид улицы исчезает. 6. Апартаменты Сальери. Сцена продолжает оставаться затемненной. Сальери. Я кинулся домой и от страха зарылся в работу. Набрал столько учеников, что их уже стало тридцать или сорок. Заседал часами в благотворительных комитетах… Писал еще больше церковных мотетов и гимнов, прославляя ими господа. А по ночам молился только об одном. (В отчаянии он преклоняет колени.) О, боже! Всели в меня глас Твой!.. Дай мне служить Тебе во славу Твою!.. Снизойди до меня! (Пауза. Встает.) Что же касается Моцарта, я старался с ним не встречаться и тайно посылал своих вентичелли раздобыть, где только возможно, любые его партитуры. Так, для интереса. ВЕНТИЧЕЛЛИ входят с рукописями. САЛЬЕРИ сидит у фортепьяно. Они поочередно показывают ему ноты, пока слуги незаметно уносят стол и кресло из предыдущей сцены. Первый. Есть сонат для фортепьяно, сочиненный в Мюнхене. ВЕНТИЧЕЛЛИ уходят с нотами. Неужто меня просто так поразило… что этот грязный подонок вообще оказался способен сочинять музыку?.. Я вдруг почувствовал облегчение! И решил сам найти его и оказать ему почести по случаю приезда в Вену. 7. Шёнбрунский дворец. Свет быстро меняется. ИМПЕРАТОР стоит в ярком освещении перед золоченными зеркалами и камином. При нем ГОФМЕЙСТЕР ШТРЕК. Его величество франтоватый, приветливый человек сорока лет, весьма довольный собой и своим окружением. На авансцену с двух сторон торопятся ВАН СВИТЕН и РОЗЕНБЕРГ. Иосиф. Будут праздники и фейерверки, господа! Моцарт уже здесь! Он ждет внизу! ВСЕ кланяются. Все. Ваше величество! К вашим услугам, сир! ШТРЕК уходит. ИМПЕРАТОР идет на основную сцену. Mon Dieu, как хорошо было бы устроить соревнование! Моцарт против какого-нибудь другого виртуоза. Два инструмента оспаривают первенство! Правда было бы забавно, барон? Небольшая пауза. Иосиф. Ну ладно. А в общем… вот так… ШТРЕК возвращается. Штрек. Герр Моцарт, ваше величество. САЛЬЕРИ садиться за инструмент и начинает играть свой марш. Быстрой походкой, но с важностью, входит МОЦАРТ. Он в экстравагантном камзоле и при парадной шпаге. ИМПЕРАТОР стоит в центре авансцены спиной к публике, и когда МОЦАРТ приближается, делает ему знак остановиться и послушать. В недоумении МОЦАРТ останавливается, слушает и вдруг понимает, что САЛЬЕРИ играет приветственный марш в его честь. Это банальная музыка, отдаленно напоминающая другой марш, которому суждено стать знаменитым. Все замирают и стоя слушают. Аплодисменты. (К Сальери.) Charmant… Comme d;habitude! (Он поворачивается и протягивает Моцарту руку для поцелуя.) Моцарт! МОЦАРТ приближается и церемонно преклоняет колено. Моцарт. Ваше величество! Я смиренный раб вашего величества! Позвольте мне поцеловать вашу светлейшую руку сто тысяч раз! (Он жадно и много раз целует руку императора, пока тот не отнимает ее в смущении.) Придворные вежливо смеются. МОЦАРТ смеется громко и резко. ИМПЕРАТОР явно забеспокоился. Я не хотел поставить вас в неловкое положение, герр Моцарт. Вы ведь со всеми здесь знакомы? Моцарт. Да, сир. (Он церемонно раскланивается с Розенбергом.) Герр директор! (Потом с Ван Свитеном.) Герр префект! Штрек. Бесконечным потоком, сир. (Точно давая ему на чай.) Прекрасное сочинение, Сальери. Пауза. Напряженное молчание. Я имею в виду настоящие чувства. Пауза. ИМПЕРАТОР изумлен этим потоком французского языка. Иосиф. Ах, да. Ну, в общем, вот так. Я оставляю вас, господа, что бы вы смогли получше познакомиться. Придворные отвешивают поклоны. ИОСИФ удаляется. Розенберг. До свидания. ОНИ следуют за королем. Ван Свитен (горячо пожимает Моцарту руку).Добро пожаловать к нам, Моцарт. Надеюсь часто видеться с вами. Можете на меня рассчитывать. ВАН СВИТЕН уходит, оставляя МОЦАРТА и САЛЬЕРИ наедине. Сальери. Bene. МОЦАРТ застывает на месте, и САЛЬЕРИ делает шаг в сторону к публике, чтобы сделать отступление. (Зрителям.) Да, я держался в стороне от Катарины. Но даже мысль о том, что кто-то другой может ею овладеть, особенно Моцарт, была нестерпима для меня! МОЦАРТ бросает на фортепьяно ноты так, что они теперь не видны, и садиться за инструмент. Он играет приветственный марш Сальери на память сначала медленно, вспоминая его, а затем, когда повторяется реприза – гораздо быстрее. Дальше ведь, кажется, мелодия повторяется? (Он кончает с нахальной скоростью.) Он повторяет первые семь тактов, но на этот раз останавливается на четвертом интервале и проигрывает его с неудовольствием. Четвертый такт, кажется, не срабатывает? Давайте еще раз пройдемся по третьему сверху… Повторяет и счастливо улыбается. Ах, да!.. Теперь хорошо! Повторяет новый интервал, напоминающий тему широко известного арпеджио с участием труб знаменитого марша из «Женитьбы Фигаро» – «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный…» Затем с помощью этого интервала – в виде пробы – деликатно, нота за нотой, он начинает осторожно нащупывать и саму эту знаменитую мелодию. Сальери. Scusate. Извините, мне пора. Небольшая пауза. САЛЬЕРИ приближается к авансцене, свет падает только на него. Сальери (зрителям). Может быть тогда, уже тогда, я впервые стал замышлять убийство?.. Нет, конечно, нет. Я не желал его смерти. По крайней мере не смерти физической. А вот в искусстве – другое дело. И я задумал сочинить трагическую оперу всему миру на удивление!.. Я знал какая тема мне подвластна. Легенда о Данае! Он был на веки прикован к скале за чудовищное преступление и прямо в голову ему била молния! Раз за разом! Раз за разом!.. Я с удовольствием представил себе Моцарта на его месте. Но сам он, конечно, опасности не подвергался… Во всяком случае еще не подвергался… До поры до времени. 8. Первая постановка оперы «Похищение из сераля». Свет меняется, и сцена на глазах превращается в театр восемнадцатого века. На заднике видны ряды канделябров с тускло мерцающими свечами. Слуги вносят стулья и скамейки. На них садятся лицом к публике ИМПЕРАТОР, ШТРЕК, РОЗЕНБЕРГ и ВАН СВИТЕН, глядящие в зал, как на сцену, где идет опера. Рядом с ними КАПЕЛЬМЕЙСТЕР БОННО и ТЕРЕЗА САЛЬЕРИ. Несколько поодаль – КОНСТАНЦИЯ. За ней – ГРАЖДАНЕ ВЕНЫ. Сальери. И вот настал день премьеры «Похищение из сераля». Посмотрим, как сочинитель представляет себе мужественную любовь по-немецки. Быстро входит МОЦАРТ в еще более кричащем камзоле и в пышном напудренном парике. Он шествует к фортепьяно, садиться за него и дирижирует явно для самого себя. САЛЬЕРИ сидит недалеко, рядом со своей женой, и пристально за ним наблюдает. Он сам выбрал ради этого случая еще более кричащий, чем обычно, камзол. Что же касается музыки – она совершенно подходила к его платью. Для моей дорогой ученицы Катарины Кавальери он написал вульгарнейшую арию, которую я когда-либо слышал. Вдали звучит ария «О мои страдания! Сколько муки!» со многими трелями и пассажами. Целых десять минут упражнений в гаммах и фиоритурах! Одна сплошная пустота! Это было так бессмысленно и так явно потакало капризам молодой и ветреной певицы, что я сразу понял, чего Моцарт, должно быть, потребовал за это от нее самой. Звучат последние аккорды оркестра, и ария завершена. Хотя он был обручен и собирался жениться, я знал совершенно точно, без тени сомнения, что он обладал ею! (Грубо.) Сочинитель воспользовался моей дорогой девочкой! Теперь громко звучит блистательный Турецкий финал «Сераля». Буря аплодисментов. МОЦАРТ вскакивает и раскланивается. ИМПЕРАТОР встает. За ним поднимаются все. Жестом одобрения он приглашает со «сцены» исполнительницу. Под звуки усилившихся аплодисментов и выкриков КАТАРИНА КАВАЛЬЕРИ вбегает в костюме, обильно украшенном перьями и сборками. Она делает реверанс ИМПЕРАТОРУ, ее целует САЛЬЕРИ и представляет своей жене. Певица вновь делает реверанс МОЦАРТУ и, раскрасневшись от радости, отходит в сторону. В наступившей тишине КРНСТАНЦИЯ бросается из задних рядов вперед в сильном волнении и, подбежав к МОЦАРТУ, обнимает его, даже не замечая ИМПЕРАТОРА. Констанция. Ах, душечка, как это было прекрасно!.. Браво, киска-проказник! МОЦАРТ смущенно кивает на ИМПЕРАТОРА. Ах… Простите! (Она в смущении делает реверанс.) Пауза. Иосиф. А-аа… Ну, в общем, вот так. (Быстро уходит.) За ним следуют РОЗЕНБЕРГ и ШТРЕК. Моцарт (нервно). Он что же –гневается? КОНСТАНЦИЯ вскрикивает в шоке. Уходят в радужном настроении. САЛЬЕРИ наблюдает, как они удаляются. Сальери (зрителям). Я смотрел ей в след. Констанция держала сочинителя под руку, и меня осенило, точно молнией, - взять ее! За Катарину!.. Свести счеты!.. Ах, будь я проклят! Таких отчаянных греховных мыслей у меня еще никогда не было! Свет меняется, и театр восемнадцатого века исчезает. Весело выходят ВЕНТИЧЕЛЛИ, словно празднуя что-то. У одного бутылка, у другого бокал. Первый. Они поженились! Сальери (поворачивается к ним). Что?! Второй. Моцарт и Вебер – поженились! Сальери. Не может быть! Первый. Его отец вне себя! Сальери. А дом купили? Первый. На Випленгерштрассе. Сальери. Неужели это правда? Первый. Он привык сорить деньгами. Сальери. Но у него же есть ученики. Первый. Всего только трое. Сальери (поворачивается к ним). Почему так мало? Первый. Он непристоен. Сальери. Гофмейстера Штрека? Первый. Вчера вечером. Освещение сцены мгновенно меняется, и мы видим, как МОЦАРТ, сильно навеселе, входит вместе со ШТРЕКОМ. В руках у МОЦАРТА бокал. Появляются ВЕНТИЧЕЛЛИ, продолжая иногда беседовать с САЛЬЕРИ за пределами салона. Один из них наполняет МОЦАРТУ бокал. Моцарт. Я уже провел в этом городе семь месяцев и не получил никакой службы! Значит, мне уже и надеяться не на что? МОЦАРТ идет к фортепьяно и монотонно бьет по клавишам. Моцарт (поет). Пом-пом, пом-пом, пом-пом! Тоника и доминанта, тоника и доминанта, и так до второго пришествия! Ни одной интересной модуляции за целый вечер. Сальери музыкальный идиот! Первый (к Сальери). Он сильно перебрал. Моцарт. Почему итальянцы так боятся сложных форм в музыке? Почему? Покажи им хоть один хроматический пассаж, и они шлепаются в обморок!.. Как мрачно! Как извращенно! (фальцетом.) Morboso!.. Nervoso!.. Ohime! Не удивительно, что музыка при дворе такая скучища! Они не видят, что ГРАФ РОЗЕНБЕРГ вышел из глубины сцены, стоит между ВЕНТИЧЕЛЛИ и прислушивается к разговору. Он в шелковом ярко-зеленом жилете, и на лице печать надменного интереса. МОЦАРТ замечает его. Пауза. (Обращается к Розенбергу, шутливо.) Вы очень похожи на жабу… Я хочу сказать – так же таращите глаза! (Издает свой характерный смешок.) Розенберг (мягко). Вам лучше уйти. МОЦАРТ перестает смеяться. Моцарт. Мне, верно, не следовало это говорить?.. Простите великодушно. Это шутка. Еще одна шутка, и ничего больше!.. Я не сдержался!.. Разве нельзя пошутить? Мы ведь тут все друзья, не так ли? ШТРЕК и РОЗЕНБЕРГ смотрят на него с негодованием. Что это с ним? РОЗЕНБЕРГ нехотя протягивает руку. МОЦАРТ целует ее. (Униженно.) Дайте мне должность, сударь. РОЗЕНБЕРГ уходит, а МОЦАРТ кричит ему вслед. Гнусные итальяшки!.. Я ими сыт по горло! Гнусные и мерзкие! (Он вдруг хихикает, как ребенок.) Гнусные – мерзкие – бездарные – скользкие – ползучие – гады – итальяшки! (Прыгает на одной ноге за кулисы.)
Сцена вспыхивает ярким светом. Одновременно слышны веселые выкрики двух мужских голосов. На фоне дорогих обоев стоят три человека в масках – КОНСТАНЦИЯ между двух ВЕНТИЧЕЛЛИ. Все трое – гости на балу, где играют в фанты. Двое слуг стоят, застыв на месте, держа на весу то же глубокое кресло с высокой спинкой. Двое других держат на весу стол со сладостями. Первый. С вас фант!.. Вы проиграли! Констанция. Ни за что! Первый. Но вам придется! Слуги ставят мебель по местам. САЛЬЕРИ идет к креслу и садится в него. Сальери (зрителям). И опять – хотите верьте, хотите нет – я оказался в том же глубоком кресле в библиотеке баронессы, где скрывался раньше. (Берет со стола чашку.) … и лакомился такими же неподражаемыми десертами. Первый. Раз проиграли, полагается штраф! Сальери (зрителям). Мы праздновали Новый год. Я был один. Моя драгоценная супруга уехала к родителям в Италию. Констанция. Ну хорошо… Так что вам от меня нужно? Один из ВЕНТИЧЕЛЛИ схватил старинную круглую линейку с крышки фортепьяно. Первый. Хочу ваши ножки измерить. Констанция. Ни в коем случае! Можете оба проваливать! Первый. Если ты не разрешишь, тебя больше не примут в игру. Констанция. Ну, так придумайте что-нибудь другое. Первый. Я выбрал это. Встань сюда, на стол. Ну же, побыстрей! Алей-опп! (Он весело сдвигает со стола тарелки со сладким.) Констанция. Тогда поторопитесь!.. Пока кто-нибудь не вошел! Обе маски подхватывают визжащую девушку и ставит не стол. Первый. Держи ее, Фридрих. Констанция. Меня не нужно держать, благодарю вас! Второй. Нет, нужно. Это тоже часть наказания. Он крепко держит ее за щиколотки, пока ПЕРВЫЙ сует линейку к ней под платье и измеряет длину ног. В волнении САЛЬЕРИ изменяет положение в кресле, становиться в нем на колени и жадно наблюдает. КОНСТАНЦИЯ смеется радостно, но затем возмущается или делает вид, что возмущена. Констанция. Ну, хватит!... Перестань! Сейчас же перестань! (Она нагибается и пытается дать ВЕНТИЧЕЛЛО ПЕРВОМУ пощечину.) Констанция. Это несправедливо! Второй. Нет, справедливо. Ты мне тоже проиграла! Констанция. Вы уже свое получили! Теперь снимите меня со стола. Констанция. Да как вы смеете! Первый держит ее за щиколотки. Второй сует голову к ней под юбку. Она визжит. Нет, перестаньте!.. Нет, не надо!.. Убирайтесь! Во время этой малопристойной сцены вбегает МОЦАРТ, тоже в маске. Моцарт (возмущенно). Констанция! Они застывают на месте. САЛЬЕРИ прячется обратно в кресло и сидит, притаившись в нем. Господа, помилуйте! Они снимают ее со стола. Благодарю вас. Увидимся позднее. ВЕНТИЧЕЛЛИ уходят. МОЦАРТ очень разгневан. Он срывает маску. (Обращается к Констанции.) Ты понимаешь, что ты наделала? Небольшая пауза. Она плачет. Моцарт (беспомощно). Ну, Станцерл, не плачь. Пожалуйста, не плачь!.. Не переношу твоих слез! Я просто не хотел, чтобы тебя принимали за потаскушку. Вот! (Он хватает линейку.) Побей меня! Побей!.. Я раб твой. Stanzi marinzi. Stanzi marinzi bini gini… Я буду стоять здесь как овечка и считать удары. Вот, возьми. Побей… Batti! Она смеется, хотя еще сердится. Констанция. Перестань же! Он игриво вопит. Моцарт. О-ооо! О-ооо! Еще разок! Еще ударь! Я брошусь к твоим недостойным ногам, мадонна! (Бросается к ее ногам.) Она бьет его вновь, а он приседает, но удары ее легкие. Она смотрит на него, потому что не может решить смеяться ей или плакать. МОЦАРТ топает ногами от удовольствия. Ой! Ой! Ой! И затем САЛЬЕРИ, не в силах больше переносить эту сцену, невольно выдает себя восклицанием. Сальери. А-ааа! Фу-ууу! О-ооо! Молодые люди застывают. САЛЬЕРИ, который себя обнаружил, делает вид, будто только что проснулся, и восклицание гадливости скрывает зевотой и потягиванием. Он сонно смотрит на них из кресла. Добрый вечер. Пауза. МОЦАРТ медлит, но потом кланяется. Моцарт. Весьма польщен, синьор, конечно. А потом мы с вами сыграем в бильярд. Хотите? Он делает абсурдный фортель рукой и с важностью шествует за сцену. Констанция. Он в самом деле душенька. Пауза. Она заколебалась – хочет что-то сказать, открывает рот, затем улыбается и внезапно бежит прочь.
Слуги выносят мебель из библиотеки баронессы Вальдштатен и ставят в центре два маленьких золоченных стула, а также незаметно кладут на фортепьяно старый халат, в котором САЛЬЕРИ был раньше, до третьей картины. 11. Салон Сальери. На занавес опять проецируются длинные окна. Сальери. И если придет – как мне вести себя? Я не имел никакого представления… На следующий день я ждал, как в бреду! Неужели я в самом деле решился соблазнить новобрачную спустя два месяца после свадьбы?.. Я весь горел желанием. Оно снедало меня! Снедало! Да, иначе не скажешь!.. Часы бьют три. На первом ударе слышен звонок входной двери. Это она! И ровно в три часа дня! Пришла! Пришла! С правой стороны входит ПОВАР, такой же толстый, как раньше, но на сорок лет моложе. Он с гордостью несет блюдо каштанов в сахаре с коньяком. САЛЬЕРИ, волнуясь, берет его, кивает в знак одобрения и ставит на стол. (Повару.) Grazie. Grazie tanto… …Спасибо… Via, via, via! Вон! Вон! Вон! Ступай-ка прочь! ПОВАР кланяется САЛЬЕРИ и уходит, не скрывая иронической усмешки. Слева появляется ЛАКЕЙ- он тоже на сорок лет моложе, а за ним следует КОНСТАНЦИЯ в хорошенькой шляпке, держа в руках папку с нотами. Signora! ЛАКЕЙ уходит. Зачем, вы пришли. Он крадется у нее за спиной и подсаживается рядом на стуле. Сальери. Мне кажется, вы – самое великодушное существо на свете. КОНСТАНЦИЯ делает движение, чтобы встать со стула. Послушайте, Констанция. Завтра вечером я обедаю у императора. Одно мое слово в пользу вашего мужа, и он получит должность учителя музыки у принцессы Елизаветы. Уж поверьте, что когда я говорю с его величеством о делах музыкальных, никто не перечит мне. Небольшая пауза. Сальери. Ну, хотя бы поцелуя. Небольшая пауза. Констанция. Одного? Небольшая пауза. Сальери. Если вам кажется, что одного достаточно. Она смотрит на него и затем легко целует в губы. Наступает более длинная пауза. Достаточно ли одного? Она целует его вновь, на этот раз дольше. Он делает попытку дотронуться до нее. Она отшатывается. Констанция. Мне кажется, этого будет по справедливости достаточно. Пауза. Сальери (вкрадчиво). Очень жаль… Это уж слишком малая плата за музыкальный пост в Вене, о котором мечтают столько музыкантов. Пауза. Констанция. Не верю… Я просто не могу этому поверить! Констанция встает, и Сальери тоже поднимается в панике. Констанция. Нет, я ухожу!.. Ничего общего не хочу иметь с вами! Пауза. Она смеется. Я развлекаю вас? Он поворачивается в приступе бешенства. Сальери. Дрянь! Глупая девка! Что ты себе позволяешь?! Наступает зловещее молчание. (Холодно.) Простите меня. Давайте не отвлекаться от дел вашего мужа. Он, несомненно, блестящий музыкант. Однако принцессе Елизавете нужен не только пианист, но и учитель пения. Не убежден, что он справиться с этим. Хотел бы посмотреть сочинения, которые вы принесли, и решить, достаточно ли он зрелый мастер. Я смогу изучить их в течении грядущей ночи. А вы подумайте о моем предложении. И чтобы вы не сомневались – такова моя цена. (Он протягивает руку за папкой, и она ее отдает.) Всего хорошего. (Он поворачивается и ставит папку на стул.) КОНСТАНЦИЯ медлит, хочет что-то сказать, но не находит слов и быстро уходит.)
САЛЬЕРИ поворачивается к публике в сильном возбуждении. Сальери (зрителям). Провал!.. Фиаско!.. Какая гнусность! Я весь в поту! Какая неприкрытая гадость!.. Дойти до такой низости! Сама мысль об этом хуже, чем если бы я все уже совершил!.. Впасть в такой грех и в то же время чувствовать, как ты смешон!.. я не находил себе оправдания. Если теперь господь навеки отвергнет мою музыку, - то в этом виноват я сам. Я, и никто другой. Вернется ли она завтра? Нет, никогда. А если все-таки придет – что тогда? Как поведу себя я?.. Буду униженно просить прощения или… попытаюсь вновь?.. (Выкрикивает.) И это я! Nobile, nobile, Salieri! Называется благородный Сальери!.. Что этот Моцарт с тобой сделал?! Разве до него я был таким? Играть в адюльтер! Шантажировать женщин! Проявлять жестокость! Так низко пасть! Погрязнуть в мерзости! Прогнить насквозь! И все из-за него! Он лихорадочно двигается в глубь сцены и, проходя мимо стула, протягивает руку к папке, хочет ее взять, но, боясь увидеть, что в ней, отдергивает руку и садиться. Пауза. Смотрит на папку с вожделением, точно это лакомство, которое хочется отведать, но которое он не смеет тронуть. Затем, вдруг, хватает папку и рывком открывает, срывая ленточки. Открыв, жадно впивается в рукопись. Тут же начинает тихо звучать музыка. Мы слышим начало 29-й симфонии ля мажор. Он говорит на фоне музыки, не отрывая глаз от нот. Она сказала – это оригиналы… Черновые, единственные наброски его сочинений. Но они совсем чистые, без единой помарки! Он смотрит на публику, отрываясь от нот. Это казалось странным… И тут в голову пришла ошеломляющая догадка! Очевидно, Моцарт просто записывает музыку… Он опять смотрит в ноты, и снова тихо звучит кончерто для скрипки и альта. …прямо из головы! В уже законченном, совершенном виде! Кому еще такое дано?! Отрывается от рукописи. Музыка стихает. Убери хоть одну ноту – музыка исчезнет. Измени одну фразу – здание рухнет. Он возобновляет чтение, и музыка звучит опять – блистательная фраза из медленной части концерта для флейты и арфы. И здесь опять… но в огромном множестве – те же звуки, что я раньше слышал в библиотеке. Дробные гармонические ряды! Сверкающие коллизии, вызывающие восторг, граничащие с агонией! Отрывается от нот. Музыка перестает звучать. Было совершенно ясно, что Серенада – не случайная удача! Сначала тихо, потом все громче мы слышим гремящие раскаты, напоминающие шум морского прибоя. Сквозь решетку этих аккуратно выведенных нот я увидел – Абсолютное Совершенство! Из этого громоподобного нарастающего рева все сильнее и сильнее выделяется сопрано, исполняющее тему Кирие из Литургии /мессы/ до минор. Шум, мешавший слушать, вдруг стихает, и мы слышим неожиданно чистый и ясный голос, и по мере того, как он становиться все яснее и отчетливей, свет на сцене нарастает, становиться ярким, затем ослепительным. Под влиянием этого света и потока музыки САЛЬЕРИ поднимается, а сопрано теперь поет в полную силу в сопровождении хора, переходя на фортиссимо, раскрывая мощную кульминацию всего произведения. Это самое громкое звучание музыки в спектакле. САЛЬЕРИ идет к нам навстречу, спотыкаясь. Держа в руках рукописи, как человек, захваченный врасплох бушующим, неукротимым морем. Наконец, где-то внизу вступают барабаны. САЛЬЕРИ роняет папку с нотами и падает без сознания. Музыка взрывается, и звучит долгий, рваный, повторяющийся эхом гул, символизирующий некое жуткое разрушение. Этот звук повисает над распростертой фигурой в угрожающем звучании и перестает быть музыкой. Затем угасает. Capisco! Я теперь знаю свою судьбу. Теперь впервые я ощутил опустошенность, как Адам – наготу свою первородную. (Медленно поднимается на ноги.) Сегодня где-нибудь, в каком-нибудь венском трактире стоит смеющийся мальчишка, способный положить на бумагу, даже не отложив в сторону бильярдный кий, обычные ноты, могущие посрамить самых знаменитых музыкантов и превратить их музыку в ничто – в безжизненные царапины на бумаге. Grazie, Signore! Вы даровали мне желание служить вам – чего не скажешь о многих, - но вы же и превратили для меня это желание в позорище! Grazie! Вы даровали мне желание славить вас – чего не скажешь о большинстве людей, - но вы же и заставили меня умолкнуть, Grazie tanto! Вам было угодно вложить в меня понимание Несравненного, которое недоступно большинству людей! А затем вы позаботились, чтобы я всегда ощущал свою неполноценность. (Его голос обретает силу.) За что? Почему?.. В чем состоит моя вина?.. До сего дня я стремился к добру. В поте лица своего помогал облегчить участь ближних. Не покладая рук трудился в меру отпущенного мне Тобой таланта. (Кричит вверх.) . Ты знаешь, как тяжко я трудился! И все ради того, чтобы в конце концов в том искусстве, в котором для меня смысл всего мироздания, я мог услышать Твой голос! Я слышу его сейчас, и он твердит мне одно лишь имя – МОЦАРТ!.. Ехидный, насмехающийся, самовлюбленный, инфантильный Моцарт! Он палец о палец не ударил, чтобы кому-нибудь помочь! Непристойный Моцарт с его хлопающей по заду женой! И вот именно его Ты избираешь исполнителем своей воли! А моя единственная награда, моя высшая привилегия заключается лишь в том, что я единственный сейчас человек на земле, сумевший ясно увидеть Твое в нем воплощение! (Гневно.) Grazie e grazie ancora! Пауза. Что ж, пусть так и будет! Но от ныне мы с Тобой враги! Ты и я! Я не приму от Тебя этого – слышишь?.. Говорят, с богом шутить невозможно. Но я скажу иначе. Шутить нельзя с человеком!.. Со мной непозволительно шутить!.. Говорят, божий дух поселяется где захочет. Я против этого. Я говорю Нет! Он должен обитать там, где пребывает добродетель! Или вовсе не возникать! (Кричит.) Dio Inguisto! Отныне Ты Враг мой! Я назову Тебя – Nemico Eterno! Враг мой навеки! И клянусь, что до последнего дыхания, всеми силами своей души я буду вести с Тобой борьбу! (Он злобно смотрит вверх, где находится бог. К зрителям.) Для чего вообще-то на земле живет человек, если не затем, чтобы проучить своего Создателя? Клянусь, я разделаюсь с тобой! Пауза. И вдруг он опять говорит голосом старика. А теперь… Снимает напудренный парик, подходит к фортепьяно и берет с его крышки старый халат и шаль, которые снял, когда перенес нас в восемнадцатый век. Эту одежду он надевает поверх своего придворного платья. Мы опять в 1823 году. …прежде чем я расскажу вам, что было дальше, как мне ответил господь и отозвалась на мое предложение Констанция, и о чудовищных событиях, которые затем последовали, разрешите мне прерваться. Мочевой пузырь, этот человеческий придаток, еще не мучает вас, теней грядущего, как меня. Я же, хоть едва живой, являюсь постоянной его жертвой. Остался ровно час до рассвета, чтобы расквитаться и с ним и с собой. Когда я вернусь, я расскажу вам о войне, которую повел против бога в схватке с его любимцем, с избранным им Существом – Моцартом, по имени Амадей. В борьбе же этой, само собой разумеется, божьего избранника пришлось уничтожить. Он кланяется публике со злобной хитростью во взоре, хватает со стола пирожное, жадно его жует и удаляется. Партитуры лежат, разбросанные по полу. КОНЕЦ ПЕРВОГО ДЕЙСТВИЯ.
1. Салон Сальери. Свет в зале гаснет, когда появляется САЛЬЕРИ. Сальери. Вы слышите их? Дворовые кошки душу отводят. Орут что-то - ну, прямо из Россини. Кошки, видно, пришли в не меньший упадок, чем композиторы. Вот, Доменико Скарлатти имел кота -–всем котам на удивление! Говорят, он бродил по клавишам и мог подобрать приемлимую тему для фуги. Но это был испанский кот эпохи Просвещения! Он с уважением относился к контрапункту. Сегодня же кошки отдают предпочтенье колоратурам. Как. Впрочем, и нынешняя публика. Идет на авансцену и обращается к зрителям. Вот и настал последний час моей жизни. Я хочу, чтобы вы поняли меня. Я не ищу снисхождения. Не в этом дело. Я бы хорошим человеком. Никак не хуже других. А что пользы? Добродетель не могла сотворить из меня великого композитора… Ну, а Моцарт? Где его добродетели? Пламя искусства не горит ради них. Пауза. В ту страшную ночь, когда я увидел партитуры Моцарта, жизнь моя обрела зловещий смысл и исполнилась нескончаемым волнением. Я решился помешать богу проявить себя в одном из прекраснейших его творений. У меня было для этого средство. Дабы явить себя на земле, богу нужен был Моцарт. А в повседневной жизни сочинитель нуждался во мне, чтоб из моих рук получать жизненные блага. Борьбу предстояло вести не на жизнь, а на смерть. И Моцарт стал нашим полем боя. Пауза. Я сразу понял – коварнее бога врага не сыщешь! Но в этой борьбе – обратите внимание – я в то же время имел редкое удовольствие препятствовать своему самому ненавистному сопернику. Интересно, кто из вас устоял бы перед таким искушением? Он злобно взирает на публику, снимает халат и шаль. Я сразу почуял опасность, когда бросил вызов всевышнему. Как-то он ответит мне? Не испепелит ли на месте за дерзость? Не смейтесь надо мной. Я не был искушенным завсегдатаем богатых салонов. Я был лишь провинциалом-католиком, и душа моя трепетала от страха. Он вновь надевает напудренный парик и мгновенно становиться молодым. И первое, что случилось час спустя… Вернулась Констанция, хотя было уже десять часов вечера! Слышен звонок у входной двери. Входит КОНСТАНЦИЯ, за которой нерешительно следует ЛАКЕЙ. (С удивлением.) Signora! Не снимая шляпки, она сидит на одном из золоченных стульев, намеренно ослабляет шнуровку так, что становиться видна ее грудь, поднимает шелковую юбку выше колен и смотрит выжидающе. (Говорит тихо.) Ну, так… давайте же приступим. САЛЬЕРИ отвечает ей взглядом, но через секунду отводит глаза и смотрит в сторону. Сальери (сухо.) Вот ваши партитуры. Пожалуйста, возьмите их и уходите. Сейчас же. Сию же минуту. Пауза. Констанция. Вот дерьмо. (Она вскакивает и хватает папку.) Она вдруг бежит к нему, стараясь в своей ярости ударить его по лицу. Он хватает ее за руки, сильно трясет и швыряет на пол. Сальери. Via! Она застывает, не спуская с него ненавидящего взгляда. (Кричит зрителям.) Видите, как это было! Я хотел ее. Хотел сильно. Хотел близости с ней. Да именно тогда больше, чем когда-либо раньше! Но теперь это было бы уже мелко! Ведь я боролся не с Моцартом. Но через него! Через него я вел борьбу с господом богом, так сильно его возлюбившим. (Презрительно.) Амадей!.. Амадей!.. Любимец бога! КОНСТАНЦИЯ поднимается и бежит вон из комнаты. На следующий день, когда Катарина Кавальери пришла на урок пения, я произнес все те же застенчивые слова о «монете нежности» и дал ей то же имя La Generosa. К сожалению, в любви, как и в искусстве, моя фантазия не отличалась изобретательностью. К счастью, Катарина нашла ее достаточной. Она сьела не меньше двадцати «сосков Венеры», расцеловала мне губами, пахнущими коньяком, и легко скользнула ко мне в постель. КАТАРИНА входит небрежно, полуодетая, точно из спальни. Он обнимает ее и с хитрецой помогает ей поправить пеньюар. Она оставалась мой любовницей много лет за спиной моей досточтимой супруги, и вскоре в пылу страсти я совершенно позабыл о том, что хрупкое тело ненавистного мне сочинителя когда-то опередило меня. Девушка уходит, улыбаясь ему. Вот так-то получилось с моим обетом целомудрия. Небольшая пауза. В тот же вечер я отправился во дворец и отказался участвовать во всех благотворительных комитетах, где я раньше состоял. Так я нарушил и вторую свою клятву о помощи ближним. Меняется освещение сцены. Затем я посетил императора и порекомендовал ему человека самых средних способностей в качестве учителя для принцессы Елизаветы. 2. Шёнбрунский дворец. ИМПЕРАТОР стоит у огромного камина между золотых зеркал. Иосиф. Герр Соммер? Но ведь он скучнейший человек. А почему не Моцарт? МОЦАРТ появляется с другой стороны авансцены. Он в более скромном парике, напоминающем его собственные каштановые волосы. Парик перехвачен сзади лентой. Сальери (зрителям). Моцарт не заподозрил меня. Император сам объявил ему о принятом решении… МОЦАРТ поворачивается и мрачно смотрит вдаль. Моцарт (с горечью).Сам виноват. Отец всегда мне пишет, что я должен быть более покладистым. Знать свое место!.. Он теперь пришлет с десяток наставлений, когда об этом узнает! Медленно подходит к фортепьяно. Свет меняется. Сальери (глядя Моцарту вслед). Моцарт крупно на этом проиграл.
ВЕНТИЧЕЛЛИ скользят по сцене. Первый. Учеников у него не прибавилось. Сальери. Бедняга. (Зрителям.) Мои же дела, напротив, пошли в гору. Как это не удивительно. Я ждал божьего гнева – он не последовал. Вместо этого и в 1784, и в следующем году публика ставила меня намного выше, чем Моцарта. И это не смотря на то, что именно за эти два года он написал свои лучшие фортепьянные концерты и струнные квартеты. ВЕНТИЧЕЛЛИ становятся по обе стороны от САЛЬЕРИ. Первый. Гайдн считает его квартеты непревзойденными по красоте. МОЦАРТ то играет, то дирижирует.
Первый. Она была принята с восторгом! На малой сцене виден блестящий зал оперного театра и публика, которая стоя аплодирует. САЛЬЕРИ, с ВЕНТИЧЕЛЛИ по обе стороны от него, раскланивается, повернувшись к нам спиной. Фортепьянный концерт Моцарта почти не слышен. Сальери (зрителям). Я написал оперу-буфф для Венского театра – La Grotta di Trofonio - «Пещера Трофонио». Другой оперный зал проецируется на задник малой сцены. И здесь снова публика яростно аплодирует. САЛЬЕРИ кланяется. Сальери (зрителям). Наконец я закончил свою трагическую оперу «Данаида» и поставил ее в Париже. Первый. Прошла с неслыханным успехом! Вновь проецируется оперный театр. Где САЛЬЕРИ кланяется восхищенной публике в третий раз. ВЕНТИЧЕЛЛИ тоже аплодируют ему. Концерт Моцарта прерывается. Он встает от инструмента и, пока САЛЬЕРИ говорит, проходит сквозь сцену и удаляется. Сальери (зрителям). Это было невероятно. Точно меня нарочно кто-то толкал от триумфа к триумфу!.. Моя голова заполнилась хвалебными гимнами. А дом мой – золоченной мебелью! 4. Салон Сальери.
Сальери. У меня был простой вкус, но я изменил ему… Обрел уверенность в себе. Начал вести бурную светскую жизнь. Завел салон, устраивал балы и весь сезон только и делал, что упивался роскошью! (Он садится в вольной позе.) ВЕНТИЧЕЛЛИ тоже рассаживаются по обе стороны. Первый. Моцарт был вчера на вашей комедии. Сальери (берет щепотку нюхательного табака). Неужели? Как очаровательны эти зальцбуржцы! Второй. Многие открыто возмущались. ВЕНТИЧЕЛЛИ ядовито смеется. Сальери. Как – сам Лорд Фуга? А мне казалось, что к Моцарту он благоволит. ВАН СВИТЕН быстро выходит из глубины сцены. Ван Свитен. Фигаро!.. Женитьба Фигаро! По этой гнусной пьесе Бомарше! САЛЬЕРИ делает незаметный знак ВЕНТИЧЕЛЛИ удалиться. ВАН СВИТЕН приближается к Сальери и садиться на один из золоченных стульев. (Обращается к Сальери.) Не мог найти ничего лучше! Изводить на это свой талант! Выбрать вульгарный фарс! Когда я стал его отговаривать, он заявил, что я напоминаю ему отца! Аристократы вожделеют к горничным! Их жены маскируются в глупых нарядах! Кому это надо?.. Зачем такой недостойный сюжет в опере? Быстро входит МОЦАРТ в сопровождении ШТРЕКА. Моцарт. Потому что я хочу писать о людях настоящих, барон, о реальных событиях жизни! В будуаре, например! Для меня нет более занятного места на свете! Чтобы на полу валялось белье! И простыни хранили тепло женского тела! И даже под кроватью был до краев наполненный горшок! Все поворачиваются и смотрят на него в изумлении. Вы только посмотрите на себя! Четыре открытых рта! Какой превосходный квартет! Я бы хотел написать его и передать это мгновение, это сейчас, как оно есть теперь! Герр гофмейстер думает: «Какой Моцарт нахал! Надо доложить императору и немедля!» Герр префект – что Моцарт невежа! Позорит оперу своей вульгарностью! А герр придворный композитор полагает: «Этот немец Моцарт – ну что он смыслит в музыке?» И Моцарт сам посреди вас размышляет: «Я ведь все-таки славный малый. Почему же они меня не одобряют?» (Взволнованно Ван Свитену.) Вот почему опера так и важна, барон. Она реальнее любой пьесы! Драматургу пришлось бы излагать эти мысли последовательно. А композитор может их сыграть одновременно, и голоса всех героев будут сразу же нам слышны! Вокальный квартет – удивительное изобретение! (Он становиться еще более возбужден.) Я бы хотел написать финал на целых полчаса! Квартет, переходящий в квинтет, переходящий в секстет. Чтобы он и дальше ширился, а звуки множились и поднимались в высь, сливаясь в новое, совершенно новое звучание!.. Могу побиться об заклад, что господу именно так и слышится мир. Миллионы звуков, возникающие на земле, возносятся к нему и, сливаясь у него в ушах, становятся музыкой, неведомой нам! (К Сальери.) В этом и состоит наш труд! Труд композиторов. Чтобы слить внутренний мир его, и его, и его, так же ее, и ее – мышление горничных и придворных композиторов, - и обратить публику к богу. Простите великодушно. Вечно болтаю ерунду. Спросите Станцерл – я просто неисправим. (Ван Свитену.) Язык мой глуп. Но сердце говорит правду. САЛЬЕРИ встает. Сальери. Buona fortuna, Mozart. Желаю вам удачи. ШТРЕК с опаской пожимает его, но тут же отскакивает. Так как Моцарт издает ослиный крик. И-иии-о-ооо!.. Скажите императору, что опера готова. Вбегает РОЗЕНБЕРГ. Розенберг. Он закончил «Фигаро»! Премьера первого мая! Небольшая пауза. Сальери (лукаво). А у меня есть идейка. Una piccola idea! Свет начинает уменьшаться. Штрек (очень сердито). Должен сказать – я весьма раздосадован. Кое в чем Моцарт прав. Слишком часто у нас здесь болтают по-итальянски! А теперь будьте добры, сообщите мне, пожалуйста, о чем вы сейчас говорили? Из глубины сцены Сальери кивает Штреку. Раздраженный и злой гофмейстер направляется к нему. Вместе они наблюдают за происходящим в следующих сценах, хотя сами не видны. 5. В затемненном театральном зале. На заднике проецируется тускло мерцающие люстры в затемненном театральном зале. РОЗЕНБЕРГ сидит на одном из золоченных стульев в центре. Слева быстро входит МОЦАРТ в еще одном роскошном камзоле. В руках у него партитура «Фигаро». Он направляется к фортепьяно. Розенберг. Моцарт!.. Моцарт! Озадаченный Моцарт отдает ему партитуру. Скажите, известно ли вам, что его величество строго запретил в операх балет? Моцарт смотрит а него в оцепенении и не верит своим глазам. Сальери и Штрек наблюдают за происходящим из темноты.
Пауза. Моцарт. Вот мешок с дерьмом! Розенберг поворачивается и уходит с неприступным видом. Мерозопакостный, отвратный, неисправимый пачкун, покровитель гнустных итальяшек, но прежде всего – мешок с дерьмом! Медленно и спокойно РОЗЕНБЕРГ покидает сцену. (Кричит ему в след.) Граф Орсинм-Розенберг!.. Розенпук!.. Розенфик!.. Я все равно добьюсь репетиции! Вот увидите! Император придет. Увидите! Увидите!.. Увидите! Швыряет на пол партитуру в приступе гнева. В глубине сцены в темноте ШТРЕК уходит, а САЛЬЕРИ направляется к кричащему МОЦАРТУ, который вдруг чувствует его присутствие, поворачивается и делает в его сторону непроизвольный обвиняющий жест. (К Сальери.) Мне запретили… мне запрещено… но вам, конечно, обо всем известно?! Моцарт отшатывается от него. Моцарт (горько). Неважно. Моцарт отходит к фортепьяно. (Зрителям.) Надо ли говорить, что я ничего не предпринял. Однако, к полному моему изумлению… ШТРЕК и РОЗЕНБЕРГ торопливо выходят из глубины сцены. На следующий день… в середине последней репетиции «Фигаро»… ИМПЕРАТОР ИОСИФ появляется из глубины сцены. Иосиф (приветливо). Будут праздники и фейерверки! Праздники и фейерверки! Добрый день, господа!
ШТРЕК и РОЗЕНБЕРГ в смятении переглядываются. Взволнованный ИОСИФ садится на один из золоченных стульев лицом к публике. Как и в сцене с оперой «Похищение из сераля», он разглядывает зрительный зал, точно смотрит оперу. Иосиф. Я с таким нетерпением жду этого, Моцарт! Уверяю вас! Je prevois des merveilles! Я жду чудес. Придворные тоже садятся – Штрек с правой стороны, Розенберг слева, Сальери – около фортепьяно. Сальери (зрителям). Что бы это значило? Неужто господь собрался защищать Моцарта? Может быть, он наконец решил дать мне бой? Моцарт быстро отходит к фортепьяно и садиться за него. (Зрителям.) Но одно мне показалось не простым совпадением. Музыка звучит отдаленно. Конец третьего акта «Фигаро», как раз перед тем местом, где начинаются танцы. Его величество появился как раз перед сценой с танцами, и это настораживало. Музыка резко обрывается. И он, и все мы наблюдали за действием, которое продолжалось в полной тишине. Окруженный с обеих сторон придворными, ИМПЕРАТОР следит за действием, которое превратилось в чистую пантомиму. На его лице недоумение. Розенберг с беспокойством наблюдает за монархом, который наконец заговорил. Иосиф. Я не понимаю. Это что же – стиль модерн? Моцарт готов взорваться от радости. Он прыгает через стул и бросается к ногам Иосифа. Моцарт. О, боже мой! Ваше величество, как мне благодарить вас? (Целует руку императора многократно и бурно, как во время их первой встречи.) Благодарю вас, благодарю вас, всегда буду вам благодарен, сир, всю свою жизнь! Император встает и все поднимаются. Иосиф. А в общем, вот так! 7. Премьера «Фигаро».
Сальери (зрителям). И «Фигаро» поставили, несмотря на все мои ухищрения. Я сидел в своей ложе и смотрел на сцену не отрываясь. Для меня это было серьезным поражением. И все же я был страшно взволнован. Отдаленно мы слышим, как Фигаро поет: «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный!» Публике опера явно нравится. Зрители улыбаются, наблюдая за невидимой сценой. Это был мой марш! Мой бедный Приветственный марш! Переделанный теперь так, чтобы всегда восхищать публику! Марш стихает. Аплодисменты. Антракт. Император поднимается. Он приветствует Катарину и Бонно. Розенберг и Штрек направляются в ложу к Сальери. Розенберг (к Сальери). Этот последний пассаж – почти в вашем стиле. Но конечно, куда вульгарнее, куда навязчивее, чем могли бы позволить себе вы. Звонок возвещает конец антракта. Император быстро возвращается на свое место. Публика рассаживается. Пауза. Все смотрят на «сцену». Сальери (восторженно и тихо к зрителю). С дрожью я слушал второй акт. Пауза. Восстановленный третий. Пауза. Потрясающий четвертый. Что я могу сказать вам о нем? Вы сами, несомненно, услышите его. Потому что многое забудется и уйдет, но эта опера останется. Мы слышим торжественное завершение четвертого акта «Фигаро» – «Мы все довольны. Все будет так!» (На фоне музыки.) Сцена проходила в ночном летнем саду. Над силуэтами шатких беседок на холщовом небе сияли звезды. Заговорщиски скользили среди картонных кустов. Я видел женщину в костюме служанки и слышал нежные слова ее мужа, обращенные к ней лишь потому, что он принимал ее за другую. Уже много лет он не любезничал с собственной супругой. Можно ли придумать реальнее ситуацию? И можно ли обойтись при этом без искусного обмана? Условности оперы были созданы словно специально для Моцарта. (Ему трудно смотреть на сцену от нахлынувших чувств.) Окончательное примирение супругов трогало до слез. Пауза. Сквозь слезы я увидел, как император зевает. Иосиф зевает. Музыка стихает. Аплодисменты почти не звучат. Иосиф и придворные встают. Моцарт кланяется. Иосиф (холодно). Очень изобретательно, Моцарт. Вы делаете заметные успехи… Но думаю, следует избегать повторений на бис. Это затягивает действие. Возьмите себе на заметку, Розенберг. Моцарт наклоняет голову от огорчения. Иосиф. Спокойной ночи, господа. Штрек, проводите меня . ИОСИФ уходит вместе со ШТРЕКОМ. Директор Розенберг окидывает Моцарта победным взглядом и следует за ними. Сальери кивает своей жене, которая уходит с публикой. Только КОНСТАНЦИЯ задерживается на секунду, но затем тоже уходит. Моцарт и Сальери остаются одни. Пауза. Сальери глубоко потрясен оперой. Моцарт глубоко расстроен ее приемом. Он подходит и садиться около Сальери. Моцарт (тихо). Герр Сальери. Пауза. Моцарт поворачивается к нему. Моцарт. Я скажу вам, что она такое. Это самая лучшая опера, созданная до сих пор. Вот что она такое. И только я один мог ее написать. Никто из ныне живущих композиторов не способен на это! Сальери отшатывается, как от пощечины. Моцарт поднимается, собираясь уйти. Свет меняется. Вбегают ВЕНТИЧЕЛЛИ. Сальери и Моцарт замирают на месте. Первый. Розенберг вне себя! Сальери (встает и обращается к зрителям).Не потребовалось особых трудов, что бы снять оперу с репертуара. Уж об этом я позаботился. С помощью обозленного директора. За весь сезон «Фигаро» играли всего девять раз! Поражение обернулось победой, и мой вызов господу богу оставался, как и раньше, безответным… Может быть, ему и вовсе не было до этого дела? Моцарт выходит на авансцену. Моцарт. Снята с репертуара! Никаких планов на возобновление! Первый (капризно). Уж слишком она оказалась сложной! ВЕНТИЧЕЛЛИ уходят. Сальери (зрителям). Мне стало ясно, что оперы его успеха уже иметь не будут. На венских театралов в этом можно положиться. Мне же стоило заняться им самим. Чаще видится с ним. Узнать его получше. Нащупать его слабости. 7. Библиотека в доме баронессы Вальдштатен. Слуги вносят глубокое кресло с высокой спинкой. Моцарт. Уеду в Англию. Там любят музыку. Это и разрешит проблему! Быстро появляются ВЕНТИЧЕЛЛИ и обращаются к Сальери. Первый (торжественно). Леопольд Моцарт… Уходят. Моцарт потрясен. Долгая пауза. Сальери. Не отчаивайтесь, друг мой. Смерть неизбежна. Сальери встает встревоженный. Сальери. Вольфганг! Дорогой мой, Вольфганг! Не корите себя так!.. Если хотите, я буду вашей опорой… я поддержу вас… Сальери открывает Моцарту свои объятья, как любящий отец, и тот готов в них упасть, но в последнюю минуту удерживается, отшатывается, бросается в сторону, на авансцену, и падает на колени. Моцарт. Папа! Два мрачных аккорда, которыми начинается увертюра к «Дон Жуану», звучат в театре. МОЦАРТ на коленях содрогается от страха и пристально смотрит вперед. На заднике малой сцены появляется силуэт огромной черной фигуры призрака в плаще и треуголки. Фигура простирает руки вперед, к Моцарту, своему создателю, жестом грозным, но в то же время завлекающим. Сальери. Отца-мстителя такой силы опера еще не знала. И тогда же возник образ кающегося вольнодумца, осужденного на вечные муки!.. Я смотрел ошеломленно и видел, как из своей повседневной жизни он творит искусство. Мы были с ним простыми людьми, но он из заурядного творил легенды… А я из легенд – лишь заурядное… Фигура призрака исчезает. Сальери стоит над коленопреклоненным Моцартом. (К зрителям.) Разве не мог я прекратить с ним борьбу и проявить милосердие?.. Конечно, мог, друзья мои. Когда угодно. Если б господь проявил ко мне хоть каплю жалости! Каждый день, садясь за работу, я обращался к господу и молил его, слышите? Я все еще молил его! Сделай музыку мою достойной!.. Чтобы я услышал это сам! Один только раз! Хотя бы один! Но он не внял моим мольбам… Я слушал свои сочинения, погасшие в соей ординарности, лишенные намека на одухотворенность. И я вслушивался в его музыку… Звучит восхитительное терцетто «Нежный ветерок, спокойная волна» из оперы «Так поступают все женщины». …напоенную вдохновением, рвущимся наружу, которое ничего не могло заглушить! Я слушал его комическую оперу «Так поступают все женщины» о совращении двух сестер, увековечившую Алойзу и Констанцию, двух обычных девушек, превращенных в богинь. Их арии о страстной любви звучали сладостнее райских песнопений. (С горечью обращается к богу.) Господи! Снизойди же ко мне! Будь милостив! (От имени бога.) « Нет, нет, нет! Ты не нужен мне, Сальери! У мне есть Моцарт! Лучше умолкни навсегда!» Ха-ха-ха-ха-ха! Музыка обрывается. Резкий, визжащий смех сочинителя вдруг зазвучал из уст самого господа бога! Нет, я должен положить этому конец! Но как? Оставался один способ. Уморить сочинителя голодом. Голодом изгнать божественное из плоти его! Бросить его в пучину нищеты! 8. Вена и Шёнбрунский дворец. Моцарт поднимается с колен, держась за живот. Сальери (Моцарту). Как ваши дела сейчас? Освещается малая сцена, и мы видим ИМПЕРАТОРА в его золотом пространстве. Иосиф. Надо найти ему место. Свет снимается с ИОСИФА, хотя он остается на сцене. (Зрителям.) Легко же это удалось! Как и многие, кто хочет слыть щедрым, Иосиф второй был невероятно скуп. Моцарт преклоняет колено перед Императором. Иосиф. Герр Моцарт. Vous nous faites honneur! Вы делаете нам честь! Меняется свет. Моцарт поворачивается и идет на авансцену. Моцарт. Какое неслыханное оскорбление! На такое жалованье и мышь нельзя прокормить! Моцарт хохочет, видя, как Сальери подражает императору. Вольфганг, что с вами? Моцарт хихикает от удовольствия и уходит. Пауза. (К зрителям.) Богу представился случай расправиться со мной. Я даже ждал этого. Но случилось другое. Не успел я погубить карьеру Моцарта при дворе, как господь вознаградил меня. Сбылась моя самая честолюбивая мечта! ВЕНТИЧЕЛЛИ вбегают с двух сторон. Первый. Капельмейстер Бонно… Сальери открывает от удивления рот. Первый (к Сальери). Вы назначаетесь… Свет ярко вспыхивает и освещает ИМПЕРАТОРА на малой сцене. По обе стороны, точно иконы, стоят, как и прежде, ШТРЕК и ОРСИНИ-РОЗЕНБЕРГ. Иосиф (обращается официальным тоном к Сальери, который поворачивается к нему и склоняет перед ним голову). Первый императорский королевский капельмейстер нашего двора! Вентичелли аплодируют. Первый. Браво! Свет в Шёнбрунском дворце гаснет. В темноте ИМПЕРАТОР и его придворные уходят со сцены. Сальери (зрителям). Я не на шутку забеспокоился. Сколько же мне еще предстояло оставаться безнаказанным? Первый и Второй. Примите наши поздравления, сударь! Сальери. От какой же болезни? Второй. Скорее всего от зависти. 9. В парке Пратер. На заднике появляются свежие зазеленевшие деревья. Желтые лучи света превращают декорации синих тонов в ярко-зеленый цвет. Входят под руку МОЦАРТ и КОНСТАНЦИЯ. Она явно на сносях. На ней ветхое пальто и капор. Он тоже одет бедно. САЛЬЕРИ прогуливается с ВЕНТИЧЕЛЛИ. Сальери. В следующий раз я встретил его в Пратере. Сальери откланивается. Моцарт. Плоды воображения, конечно. Супруги уходят. Первый. Он ведет себя все несуразнее. Сальери (глядя ему в след). Мне кажется, он слишком часто вспоминает отца. Да и дела у него не блестящи. Первый. Они опять переехали. Сальери. Разве он ничего не зарабатывает, кроме жалованья? Первый. Абсолютно ничего. Сальери. Правда? Второй. И они собираются дать ему денег. Сальери (зрителям). Конечно! Они могут дать! С них станется. Я совершенно упустил из вида масонов! Вот так болван! Уж если они раскошелятся, голодом его н уморить! Помощь от них не иссякнет!.. Как же положить этому конец и немедля?! Сальери. Вот как? 10. В масонской ложе. Огромная золотая эмблема с масонской символикой опускается вниз. Входит ВАН СВИТЕН. На нем масонский передник поверх мрачной одежды. МОЦАРТ появляется слева. На нем тоже масонский передник. Традиционное братское рукопожатие. Ван Свитен кивает и удаляется. Вперед выходит Сальери. Моцарт кричит вслед Ван Свитену. Но я же не могу жить аранжировками Баха! И все же неплохая мысль! Они поворачиваются и торжественно взирают на висящую у задника золотую эмблему. (Тепло.) Мужайтесь, Вольфганг. Это прекрасная идея. Стоит попробовать. Золотую эмблему убирают. Мы слышим танец Моностаса и зачарованных рабов из «Волшебной флейты» – «Это звучит изумительно. Это звучит прекрасно!» Под звуки колокольчиков слуги вносят длинный деревянный стол, заваленный рукописями и заставленный бутылками, на котором стоит перевернутая табуретка. Они ставят стол перпендикулярно к зрителю. Из глубины сцены появляется усталая КОНСТАНЦИЯ и входит в квартиру на Раунштейнгассе. Стеганный фартук подчеркивает, что она на сносях.
Первый. Моцарт очень собой доволен! Уходят. Сальери. А мне он все рассказал. Все как есть!.. Церемония посвящения. Церемония с завязанными глазами. Все тайные ритуалы масонов… Он сам себе готовил погибель. А дома жизнь становилась все труднее и труднее. (Он идет в глубь сцены и садится на один из золоченных стульев, жадно поглощая пирожное.) Моцарт тоже сидит за столом, завернувшись в одеяло и сочиняет музыку. Напротив на табуретке сидит Констанция, ежась, в платке. Констанция. Мне холодно… Весь день дрожу… Что делать? Дров-то ни полена! Небольшая пауза. Констанция (грубо). Я ненавидела его. Non pui andral, farfallone amoroso, Она грубо его отталкивает и продолжает танцевать. Констанция. Уйди! Отстань! Пауза. Моцарт. Я боюсь, Станци. Со мной что-то ужасное творится. Моцарт становится на колени и уговаривает Констанцию. Кто я?.. Быстро скажи мне. Обними и скажи. Кто я такой? Она ему уступает. Констанция. Вольфи-польфи. Они хихикают. Констанция. Но только не дури! Они играют свою особую игру, стоя на коленях; темп игры постепенно убыстряется. Констанция. Поппи. Они трутся носами. Вместе. Паппа-паппа-паппа-паппа-паппа! Паппа-паппа-паппа-паппа-паппа! Вбегают ВЕНТИЧЕЛЛИ. Первый. Какая новость! Во время этого диалога Констанция медленно встает и снимает свой стеганный фартук. Беременности больше нет. Она поворачивается, грустно и медленно идет в глубь сцены и уходит совсем. Моцарт делает за ней несколько шагов и в тревоге останавливается. Первый. А теперь говорят… Моцарт берет бутылку и быстро идет в салон к Сальери. Моцарт (в приступе безумия). Она меня бросила! ВЕНТИЧЕЛЛИ исчезают. Моцарт, держа в руках бутылку, садиться на один из золоченных стульев в салоне Сальери. Моцарт. Уехала. Сказала, что ненадолго. Вместе с младенцем. На воды… На это уйдут все наши деньги! Он встает, и Моцарт тоже поднимается. Моцарт. Кто же это? Моцарт весело смеется. Входит КАВАЛЬЕРИ в нарядной шляпе с пером. Она заметно располнела. Сделав реверанс Моцарту, она берет его под руку. Моцарт (раскланивается). Синьора! Моцарт и Кавальери застывают. Первый капельмейстер двора, вкрадчивый, как кот. Его любовница, теперь раздобревшая и в шляпе с пером, как и полагалось знаменитой певице, какой она стала. И Моцарт, свихнувшийся и сильно навеселе от дешевого вина, к которому пристрастился. ОНИ оживают. Мы отправились в пригород, в тесный мюзик-холл, расположенный в трущобах. 12. На подмостках Вайденского театра. Вносят две лавки и ставят на авансцене. Внезапно слышится шум. Толпа немецких рабочих из глубины сцены устремляется к ним. Сквозь толпу пробивается вперед наше трио. Длинный стол теперь разворачивают вдоль сцены, зрители шумно рассаживаются на нем, дымя трубками, закусывая колбасой. Незаметно входит барон ВАН СВИТЕН. Он стоит поодаль. Моцарт. Не судите меня слишком строго! Такое сочинение я написал впервые. Трио рассаживается на первой скамье: Моцарт, болезненный и исхудавший, румяная, кричаще разодетая Кавальери и первый капельмейстер Сальери, такой же элегантный, как всегда. Сальери. Мы сидели, как он того и хотел, среди простых немцев! Запах пота и колбасы стоял чудовищный! Кавальери прижимает носовой платок к своему чувствительному носику. (Моцарту.) Это так интересно! Публика на сцене застывает. На сцене оживают и смеются. И только я один среди них действительно услышал все очарование «Волшебной флейты». Публика на сцене опять застывает. Звучит величественный гимн в конце второго акта «Слава вам, посвященным!» Композитор и впрямь ввел масонов в оперу. Ах, да! Вы хотите знать, как именно? Он превратил их в Орден вечных служителей добра. Я слышал голоса из древних храмов, видел огромный диск солнца над девственной землей, где танцевали звери и младенцы парили в воздухе. Лучи солнца иссушили и сожгли всю горечь, какой мы отравляем друг другу жизнь! Огромный диск солнца поднимается над малой сценой, и на его фоне высвечивается величественный силуэт жреца, благословляющего мир, с протянутой к нам рукой. В лучах этого солнца я вдруг увидел – посмотрите и вы – обновленный образ его отца! Уже не осуждающего, а всепрощающего. Верховного жреца ордена с протянутыми к миру руками, полными любви. Вольфганг уже больше не боялся своего отца, Леопольда. Он сотворил теперь новую легенду!.. В звуках льющейся музыки слышался обретенный им покой, бросающий вызов моей нескончаемо страждущей душе! Вот она где – волшебная флейта! Она звучала здесь, рядом со мной! (Он указывает на Моцарта.) Раздаются аплодисменты. Моцарт, волнуясь, вскакивает на скамейку, чтобы раскланяться перед публикой, и простирает к ней руки. Затем он поворачивается к нам с бутылкой в руке. Широко открытые глаза пристально смотрят вперед. Все застывают на месте. Моцарт и был волшебной флейтой бога, этого неумолимого игрока! Сколько еще испытаний сможет выдержать сочинитель, столь хрупкий на вид, столь осязаемо смертный?.. Что это вдруг у меня шевельнулось в душе? Неужто жалость?.. Ну, нет! Никогда! Публика удаляется. Меняется свет. Скамейки уносят. Сальери пристально следит за Моцартом и делает знак Катарине удалиться. Моцарт бледный как смерть. Сальери. Вольфганг? Моцарт сильно мотает головой и уходит от него в глубь сцены, опечаленный и потрясенный. Вольфганг, еще не все потеряно. Моцарт уходит в пределы своей квартиры и застывает. (Зрителям.) Но конечно, он все потерял и был повержен в прах. Влиятельные люди прекратили с ним всякое знакомство. Он даже не получил своей доли со сборов от оперы.
Первый. Шиканедер ему не платит. Сальери. Я и сам бы не мог лучше управиться. Моцарт берет одеяло, закутывается в него и садится за стол работать, пристально вглядываясь в публику. Лица из-под одеяла почти не видно. А потом он погрузился в молчание. Ни слова от него нельзя было добиться. Почему?.. Я ждал от него обьяснений каждый день. И ничего. Отчего же он молчал?.. (Резко спрашивает у Вентичелли.) Чем он занимается? Моцарт пишет. Первый. Сидит у окна. Моцарт вскакивает на ноги и застывает. Первый. Все время вскакивает. Сальери (зрителям). Но мне-то было известно – кого! Он тоже взволнованно вскакивает, отпускает от себя Вентичелли. Оба – Моцарт и Сальери – стоят на авансцене и пристально смотрят вдаль. Хотите знать кого? Скорбную фигуру в сером, с маской на лице. Призрак, который придет за ним. Я знал, чем он занят в этой трущобе! Он писал Реквием – самому себе! Пауза. …А теперь я должен признаться в своем самом большом злодеянии. ЛАКЕЙ приносит серый плащ, треуголку и маску. Друзья мои!.. Не богохульства, на которое не решился бы человек, ведущий такую борьбу, как я! Я раздобыл серый плащ… Да, и серую шляпу. Да! Да! И маску тоже. (Он поворачивается – на нем маска.) И я предстал перед безумным сочинителем, как… вестник самого господа бога!.. Итак, признаюсь, что в ноябре 1791 года, я, Антонио Сальери, бывший уже тогда, как и ныне. Первым капельмейстером империи, проходил по пустынным улицам Вены в леденящий холод и под ясной луной – семь ночей подряд! И когда городские часы отбивали час ночи, я останавливался под окнами Моцарта, чтобы возвестить приближение его смерти.
Каждую ночь я показывал ему на один палец меньше… и затем удалялся. Каждую ночь лицо, которое я видел через стекло, становилось все безумнее и безумнее. Наконец уже не осталось дней – я сам был охвачен ужасом, - но прибыл, как и раньше. Остановился, простер к нему умоляющие руки, как призрак из его снов! (Зовет.) «Пойдем! Пойдем же со мной! Я тебя жду!» (Жестом настойчиво приглашает Моцарта.) Он стоял, качаясь, и, казалось, может лишиться чувств. Но потом, собравшись с остатками сил, звонким отчетливым голосом крикнул мне из окна слова героя своей же оперы «Дон Жуан», пригласившего статую на ужин. Моцарт резко открывает окно. Моцарт. O statua gentillissima – venita a cena! (В свою очередь он манит к себе Призрак.) Тихо, но с нарастающей угрозой звучит самый зловещий пассаж из увертюры к опере «Дон Жуан». Под эту гулкую мелодию Сальери медленно идет в глубь сцены. Я отодвинул на двери задвижку, поднялся по лестнице, громко чеканя шаг, словно мои ноги были каменными. Я не мог остановиться. Мною двигал рок. Я был в плену его сумрачных снов! Моцарт обезумевший от ужаса, стоит у стола. Сальери распахивает невидимую дверь. Свет быстро меняется. Он стоит безмолвно, глядя на авансцену. (Зрителям.) Везде лежали бумаги, ноты и счета. Цифр было почти так же много, как нотных закорючек. В комнатах холодно. Камин не горел. Лицо его было такое болезненное, что я сразу понял – он долго не протянет. Сальери смотрит в глубь сцены через маску. Моцарт с напускной бравадой поднимает бутылку. Моцарт. Хотите выпить?.. Вино хорошее! У моей двери кто-то постоянно оставляет три бутылки каждый день. Не знаю кто. Разве это не удивительно? Бесплатное вино, дарованное с любовью. И в этом городе! Он предлагает Сальери бутылку, но тот стоит молча, игнорируя ее. (С вызовом.) Я знаю, зачем вы пришли!.. Но я вам не дамся. Во всяком случае не сегодня… И знаете почему? Потому что я в штаны наложил. Вот почему! И в таком виде – сами понимаете – для гроба не гожусь… И пожалуйста не думайте, что я испугался! Меня отравили – вот в чем причина! Во рту такая горечь! Это я точно знаю… И потом, месса еще не готова. Даже на половину. Так что придется вам пожаловать еще раз. Мне очень жаль, но… (Имитирует императора.) Ну, в общем, вот так! Смеется, но потом вдруг хватается за живот от страшной боли. Я говорю серьезно!... В таком виде месса не нужна вашему патрону! Попросите продлить мне срок. А то он скажет – я пишу для преисподней! (Смеется надрывно, с отчаянием.) Это, конечно же, шутка! Он ведь поймет, что шутка? Ведь – поймет?.. Сальери стоит безмолвно, не двигаясь. (Более запальчиво.) Вы меня нисколько не пугаете! И я вот что вам скажу. Если бы папочка мой был здесь, он бы не дал вам меня утащить! Он бы так и сказал: «Ступайте прочь!» И мы бы спели нашу песенку о поцелуях, и вам бы пришлось убираться!.. (Поет.) Он целует воздух несколько раз и вдруг опять сгибается в агонии. Ах, в животе у меня что-то сильно болит, так болит! Сальери отворачивается в ужасе. Говорят, что масоны убивают людей, которые наносят им оскорбления… (Вдруг, охваченный чувством страха.) Нет, я не то хотел сказать!.. Просто от страха с языка сорвалось!.. Бросается к Сальери с другой стороны. Послушай, о господи! У меня двое детей! Мне нужно время, чтобы закончить Реквием. Тогда, если мне суждено умереть, в семье останется немножко денег! Умоляю тебя! Они у меня так ужасно молоды!.. Подари в своей благости еще один месяц! Не так уж я грешен, чтобы ты не мог даровать мне этот срок! Сальери вновь отворачивается от него в растерянности. Он глубоко потрясен, но Моцарт принимает это за отказ и забегает к нему с другой стороны. Если ты мне даруешь его, клянусь, я напишу вдохновенную музыку! Знаю, знаю – раньше похвалялся, что написал сотни прекрасных сочинений, но это неправда. Я так и не достиг совершенства ни в чем! Сальери старается опять отвернуться, но Моцарт бросается ему в ноги. (Умоляюще.) Еще один месяц, прошу тебя! И тогда я сам пойду за тобой! Ни слова не скажу! Обнимает ноги Сальери. Господи, один только месяц и нужен! Один! Один месяц! Только один! Один! Один! Сальери вдруг не выдерживает напряжения и кричит долго и пронзительно. Сальери. А-ааа! О-ооо! Моцарт бросается в сторону и не коленях ползет прочь. Моцарт. Не понимаю… Это что же – всегда были вы?.. Но этого не может быть!.. Это что же – розыгрыш?.. Вы знали о призрачном посланце и решили подшутить?.. И так каждую ночь?.. Но почему? Почему? Да и зачем? Ведь это ужасно… Зачем же вы это делали?.. Ответьте мне – ради чего?.. Вы же мой друг. Хороший малый!.. Извольте отвечать! Сальери продолжает молчать, не двигаясь. Ах, нет!.. Нет!.. Это же вы! (Хватается за живот.) Вы! Вы, который… который… (Вскакивает на ноги.) Станци права!.. Все. Что со мной случилось – это ваших рук дело! Верно? Верно я говорю? Наступает ужасное молчание. Затем он быстро повторяет. Да! Да! И затем, признавшись себе в этом, повторяет для всего мира, переходя на стон, на вздох, на стенание. Да! Да! Да! Да! Да! Да! Пауза. Сальери (разводя руки в стороны). Eccomi – il tuo assassino! Таков уж твой убийца. Из-за тебя я попадаю в ад! Сальери уходит в глубь сцены, а Моцарт с протянутой рукой идет за ним. Зачем?.. Зачем же? Сальери поднимает руки и жестом останавливает его. Он пристально вглядывается в лицо Моцарта и говорит с отчаянной нежностью. Сальери. Eccomi – il tuo Vittima! Теперь скажу: ты моя жертва! Господь с вами … синьор! Он торжественно отвешивает Моцарту поклон и вдруг уходит. В приступе ужаса Моцарт падает на колени и кричит. Моцарт. Станци! Станци! Сальери выходит на авансцену. Сальери (зрителям). Вот ведь как это было. Я так легко солгал!.. Ложь сама из меня вырвалась!.. а почему?.. Потому что это было правдой! Я действительно его отравил. Нет, не мышьяком. Но всем, что вы здесь видели! Сальери уходит. Из глубины сцены появляется КОНСТАНЦИЯ с капором в руке. Она вернулась из Бадена. Она идет на авансцену и находит мужа на полу с прижатыми к лицу руками. Констанция. Вольфи! Он почти падает в ее объятья. Моцарт. Ох! Он прижимается к ней с трепетным облегчением. Она осторожно помогает ему подняться, обойти стол и подойти к стулу, повернутому к зрителям. Констанция. Мой дорогой, пойдем со мной! Ничего, ничего, иди сюда… Вот сюда… Моцарт без сил салится. Моцарт (говорит искренне, как ребенок). Сальери… Это Сальери убил меня. Тихо звучит Лакримоза из Реквиема. Моцарт приподнимается, чтобы лучше расслышать музыку, опираясь затылком на плечо жены. Он начинает слабо отбивать такт рукой. Когда Констанция к нему обращается, мы видим, что он мысленно сочиняет мессу и не слышит ее слов. Если я тебе докучала, пилила насчет денег – я хочу, чтобы ты знал, что это все пустое. Просто я набалована. И ты сам, дорогуша, избаловал меня… Ты должен поправиться, Вольфи… потому что ты нужен нам – и мне, и Карлу, и малютке Францу тоже. Нас только трое, дорогой мой, и многого мы не стоим. Не покидай же нас. Мы без тебя совсем пропадем. Да и тебе там, в раю, без нас будет несладко. Ты же такой ребенок! Ничего без меня не можешь. Даже мяса себе не порежешь!.. Я не умна, душа моя. Тебе было нелегко жить с такой гусыней, как я. Но я же ведь о тебе заботилась – это ты должен признать. И радости тебе я тоже приносила, ты же знаешь, немалые… Ты слышишь меня? Удары барабана замедляются и стихают. Я хочу, чтобы ты знал одно. Самый лучший день моей жизни был тот, когда ты на мне женился. И пока я жива, я буду самой почитаемой женщиной на свете!.. Ты слышишь меня? Она вдруг понимает, что Моцарт мертв. Рот ее открывается в немом ужасном крике, руки взмывают и застывают в воздухе в непроизвольном жесте отчаяния. Величественный аккорд «Аве» не завершается и повисает в воздухе в напряженном звучании. X X X Справа входят ГРАЖДАНЕ ВЕНЫ в черном. КОНСТАНЦИЯ преклоняет колени и застывает в скорбном молчании. Слуги становятся у четырех углов стола, где лежит тело МОЦАРТА. Входит ВАН СВИТЕН. Сальери (холодно). Свидетельство о смерти гласило, что умер он, потому что отказали почки, чему способствовало резкое охлаждение тела. Великодушный Лорд Фуга оплатил нищенские похороны. В общей могиле, с двадцатью другими покойниками. Даже без могильной плиты обошлись. Свалили тело в творильную яму, и все. Ван Свитен подходит к Констанции. Ван Свитен. Те небольшие деньги, которые я могу пожертвовать, следует отдать вам и детям. Не стоит тратиться на суетную блажь. Слуги поднимают стол и несут его с ношей в глубь малой сцены. Граждане Вены следуют за ним. Сальери. Вы хотите знать, что я тогда чувствовал? Конечно же – облегчение. Признаюсь вам в этом. Но и жалость тоже, хотя именно я помог уничтожить это существо. Я был способен на жалость. Один лишь бог не знает жалости. Я только истончил волшебную флейту, в которую господь дул беспрестанно. И она треснула в устах всевышнего от ненасытной его жадности к славе. Граждане Вены становятся на колени, а слуги в полном безмолвии сбрасывают тело Моцарта в яму в глубине сцены. Все кроме Сальери и Констанции удаляются. Она оживает и начинает деятельно собирать с пола рассыпанные ноты. Сальери говорит опять старческим голосом, в котором все сильнее звучит горечь. …Что же касается Констанции, она со временем опять вышла замуж. За датского дипломата, скучного, как черствый хлеб. И поселилась в Зальцбурге, на родине великого композитора, чтобы стать непререкаемой хранительницей всего наследия Моцарта. Констанция встает, натягивает посильнее на груди шаль и прижимает к груди партитуры Моцарта. Констанция (благоговейно). Не было на свете более нежного, деликатного на слова человека! За десять лет нашего безоблачного счастья я не слышала от него ни единого грубого, самонадеянного или резкого слова. Чистота его жизни ярко отражается в лучезарной чистоте его музыки!.. (Говорит несколько быстрее.) Продавая его рукописи, я исхожу из количества затраченных им чернил. Столько-то нот за столько-то шиллингов. Мне кажется, так проще всего. (Она уходит со сцены, исполненная чувства своей правоты.) Граждане Вены поворачиваются. Кланяются ему и посылают многочисленные воздушные поцелуи. Я по-прежнему оставался в Вене – городе музыкантов – и пользовался всеобщим уважением. И так продолжалось целых тридцать два года!.. Только много лет спустя я стал понимать, как пожелал наказать меня господь. (Обращается к зрителям.) О чем я просил его юношей в церкви? Разве не о славе? Что ж, теперь она у меня была! Я стал самым знаменитым музыкантом в Европе!.. Сделался пленником славы! Купался в ее лучах! Утопал в ней! И все благодаря сочинениям, которые, я знал, не стояли и ломаного гроша!.. В этом и состоял мой приговор! В течении тридцати лет я должен терпеливо сносить как меня величают выдающимся композитором люди, не способные об этом судить. Граждане Вены между тем, упав перед ним на колени, беззвучно и неумолимо аплодируют, все выше и выше поднимая руки, пока почти полностью его не загораживают. Дух смердящего тлена, должно быть, исходил от меня, когда я сочинял свою мертворожденную музыку. А они надрывались, выкрикивали мне похвалу, и глаза у них слезились от восторга… и вот, наконец, когда я пресытился славой и меня стало от нее тошнить – от всех этих приемов, наград, почетных медалей и дорогих цепей – он сделал свой последний, мастерский удар кисти! И окружил стеной молчания! Граждане Вены застывают. И отнял ее всю без остатка. Граждане Вены отворачиваются от него и с безразличным видом уходят за кулисы. Музыка Моцарта звучала все громче и громче, а моя забывалась совершенно!.. Когда меня усаживали в коляску, чтобы ехать за последним орденом, кто-то из стоящих на углу спросил: «Он что? Один из генералов, сражавшихся при Ватерлоо?» (Злобно выкрикнул, глядя вверх.) Nemico dei Nemici! Dio imlicabile! Враг мой вечный! Беспощадный бог! Занавес опускается.
Слуги удаляются. Сальери. И вот занялась заря. Я должен отпустить вас. Минута насилия, и все будет кончено. Понимаете, я не могу согласиться с таким приговором. Не могу раствориться в безвестности, чтобы никто даже не вспомнил имя мое! О нет! Не для того я жил на этом свете, чтобы господь бог мог вечно глумиться надо мной! У меня в запасе еще одна козырная карта. Посмотрим, что он сделает теперь. (Зрителям доверительно.) Всю последнюю неделю я громко кричу об этом убийстве. Вы сами слышали это. Помните? «Mozart, pieta! Прости своего убийцу! Моцарт!» (Слышится шепот, как в начале пьесы, сначала тихо, затем громче. Он нарастает в строгом соответствии с законами оперного контрапункта, сопровождая монолог Сальери.) Он перерезает себе горло и падает в кресло. ПОВАР,несущий тарелку с булочками к завтраку, видит это и страшно кричит. ЛАКЕЙ вбегает с другой стороны. Вместе они увозят согнутую безжизненную фигуру в глубь сцены и оставляют в самом центре. Вновь появляются ВЕНТИЧЕЛЛИ. Первый. Из тетрадей записей бесед с Бетховеном в ноябре 1823 года. Посетители пишут глухому композитору о всех городских новостях. Сальери зашевелился, ожил и дико озирается вокруг. Повар и Лакей уходят. Он смотрит на зрителей ошеломленно. Первый. Из бетховенской тетрадки за 1824 год. Посетители и здесь пишут обо всех новостях глухому композитору. Яркий луч освещает Сальери. Первый. Из газеты «Немецкие музыкальные новости». Май 1825 года. Музыка прекращается. Сальери склоняет голову, признавая свое поражение. Первый. Я этому не верю. Они уходят. Свет становится менее ярким, Сальери зашевелился. Он поднимается и стоит, вглядываясь в темноту зрительного зала. Сальери. Посредственности всех времен и народов! Отпускаю навеки грехи ваши. Аминь! Он простирает руки в верх и разводит их в стороны, словно хочет заключить в свои объятья собравшуюся публику и благословить ее.
© Copyright: Борис Рубежов Пятая Страница, 2012.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
