Как Арсений Тарковский пытался меня опубликовать

   Арсений Александрович Тарковский после моего чтения на Переводческих средах в ЦДЛ, весьма популярных в 60-годы, подошел ко мне и спросил, читал ли я «Столбцы» Заболоцкого. Я их не читал. Тогда стихи Заболоцкого не очень легко было найти. А читал я тогда мою военно-морскую поэму «Василий Биркин», потом я понял, что-то в её залихватской образности можно было найти что-то похожее  на поэтику «Столбцов»:
Плывут через льды дылды подлодок,
В котлах урановых дохнут пары,
А за кормой тучи дохлых селедок
И вязкая слизь баклажаньей икры.
Рев и всхлипы морского котика,
Потерявшего кошку морскую,
И луна, зажженная вместо клотика,
Качается, вниз свалиться рискуя…
   Еще более на  мысль о раннем Заболоцком могла натолкнуть заключительная часть поэмы, где, взамен потерянной тельняшки, охотятся в Африке на зебру, чтобы снять ее шкуру и «бросить в рожу баталеру / эрзац, густой и полосатый…»  Поэма была «непечатной», но надо признаться, мои товарищи по училищу многие помнили ее едва ли не наизусть, она стала неким «курсантским» фольклором. Поговаривали, что военно-морские училища Ленинграда наперебой оспаривали право, что именно у них учился курсант Василий Биркин.
  ,,,Время народы сотрет с планет,
Века увлекая волоком,
А бирка расскажет потом обо мне
Будущим археологам!
   Поэму опубликовал её через 35 лет после её сочинения на свои средства мой товарищ по Училищу инженеров оружия Евгений Иванович Игнатеноко уже в 1994 году, часть тиража он сразу разослал по всем нашим атомным станциям. Игнатеноко был вице-президентом Росэнергоатома, спасателем Чернобыля. Спасал он не только Чернобыль, но всю атомную энергетику от произвола ликующих ,торгующих родиной чиновников. Такое не прощалось. 13 мая 2001 года он погиб в автокатастрофе. Машина, виновная в аварии, с места происшествия скрылась…
   Но от атома к поэзии. Поэму, которую оценил Тарковский, тогда в 60-е я сдуру предоставил комиссии по приему в Литературный институт, конечно, меня не приняли, чему я весьма рад. И вот Арсений Александрович  говорит мне (его самого тогда не печатали), что сам он лично мало что может, но вот он направит меня со стихами к влиятельному человеку. Таковым оказалась вторая жена знаменитого поэта Степана Щипачева, литературный критик Елена Викторовна Златова (1906—1968). И вот по звонку Тарковского я являюсь в знаменитый писательский дом в Лаврушинском переулке, где уже бывал у Вяч. Всев. Иванова, он давал мне редкие книги из своей библиотеки. Конечно,  влиятельной жене  знаменитого , кстати – лирического поэта, я не моги идти в моей сатирической дурашливой поэмой. Выбрал лирику. Подождал, она прочитала. А тогда блистали эстрадные поэты, за что-то боролись, прежде всего за свою же популярность. И вот ответ Елены Викторовны: лирику сейчас писать не модно, надо быть гражданским поэтом. Рассказал об этом Тарковскому. Арсений Александрович едва не заплакал –  как, лирику писать не модно?  Он ведь сам был – лирик!
   Первая моя журнальная публикация появилась в в 12 –м номере журнала «Москва», и допустила ее, будучи редактором отдела поэзии, Евгения Самойловна Ласкина, бывшая жена поэта Константина Симонова.
   Тарковский был отзывчив и добр к молодым поэтам, например, к Геннадию Русакову. В общении он был весел и добродушен. Однажды объявил: «Иногда мне хочется править Пушкина». Старейшего переводчика античной поэзии Шервинского считал «лунатиком». Шутил с классикой: «Дубовый листок оторвался от ветки осины». Однажды в Дубовом зале ресторана ЦДЛ, когда еще там спокойно питались писатели, я съел его шашлык, подобно герою рассказа Зощенко. Видимо, у меня был голодный студенческий вид, и он сказал, что вот он заказал, а есть не хочет. Я и съел.
   Но еще, кажется, я его непроизвольно обидел. Это случилось на дискуссии о свободном стихе в журнале «Вопросы литературы» осенью 1971 года, дискуссия вышла во 2-м номере за 1972 год. Тогда нас с Буричем пригласил Евгений Иванович Осетров, зам, главного, но без обещания опубликовать наши речи. Однако, опубликовал. Дискуссию бодро начинал Арво Метс, кроме нас с Буричем его поддержали поэты из республик, Ояр Вациетис из Латвии и Расул Рза из Азербайджана. Борис Слуцкий возражал, что раз такого не было у классиков, то и не должно быть. Всех утихомирил Давид Самойлов, призывая заботиться о содержании. Зачем добродушный Тарковский ввязался в спор, не ведаю, позже, как и многие другие наши оппоненты, он тоже выдал образцы верлибра. А я необдуманно читал как пример фразеологического верлибра стихи из цикла «В одном, некогда бывшем мире», где была и такая строфа
Протезы для безногих
расхватали двуногие,
пока безногие
ковыляли на костылях в магазины –
Мы должны быть везде впереди –
Шутили двуногие,
выбегая из магазинов
на четырех ногах…
   - Какие нехорошие люди, - проворчал сидящий напротив Арсений Александрович. Он ведь ходил на протезе..
     Но это не помешало нашим дальнейшим добрым отношениям. Еще важно слышать стихи в исполнении автора, как было у меня впервые на вечере Тарковского, на тех же переводческих средах. Он ведь, как многие тогда, не считался поэтом, то есть не был членом секции поэзии, а именно членом секции перевода, как, впрочем,  и я. Даже если я не слышал в его чтении какие-то его стихи, все равно, читая их, я слышу, как они звучат его голосом.

Вячеслав Куприянов
26.09.2021