Глава II. О пришествии Кенгуру, Исходе и прочем

Итак, в вагоне Кенгуру
С навозом мчал состав.
Возможно, в городок Уру,
Возможно, по мостам

В кошмарный город Сайлент-Хилл,
В далёкую Сибирь,
Где Фёдор Достоевский был –
Вертел Судьбы чигирь.

И на кострище перемен
Блины пёк декабрист,
Пел песенку «it's raining men»
Там старый металлист.

Снобил его сухой закон
И недостаток сна,
Вчерашний жареный бекон
И глупая жена.

Ещё в краях тех ночь темна,
И день ужасно хмур,
Похожа на сапог Луна
При свете амбразур.

Давно не движется туман,
И ястреб над рекой
Где явь не зная, где обман,
Устало трёт рукой

Подслеповатые глаза.
А в толще сточных вод
Полупрозрачных, как слеза,
Взлетает самолёт.

Они почти что керосин
И жирные на вкус,
Желты, как спелый апельсин
И рыхлы, как кус-кус.

А если вправо посмотреть,
То можно видеть, как
Обжора северный медведь
Использует пикап.

Бревно ложится на диван
И поднимает ель,
Засовывает ель в карман,
Хватается за дрель.

А мимо мчатся облака
Сквозь прорубь в никуда.
Горит огонь, горит пока
Чаруют холода.

Везде царит один закон:
Кто скажет, что не прав
Поставлен будет вдоль икон,
Повешен вдоль дубрав.

А так вообще-то Кенгуре
Понравилось село.
И ничего, что всё в г*вне,
И пылью замело.

Ведь умудряются здесь жить
Крыжовник и сова,
В речушке печь полдня топить
И доставать волхва.

Ещё в селе живёт доцент,
А с ним моржовый ус
В чём жирности один процент,
Но всё ж какой искус

Его подать под Рождество
В томате-оливье!
И Кенгуру сказала: «Во!
Здесь будет ателье!»

Сказала – сделала! И вот,
Взяв в долг по закладной,
Она вскопала огород
Любезностью одной.

Здесь посадила мармелад,
Там - тыквенный настой,
Между арбузами салат
И терпкий сухостой.

Потом под каждый корешок
Засунула пятак,
Сложила всё опять в мешок,
Сказала: «Пусть за так

Их поливает Дед Порей»
И, Солнцу поклонясь
Сорвав с малины сельдерей
Жевать его взялась.

Недели две жила жуя,
Лишь нынче поутру
Ударила её струя
По душному нутру.

Вот так открылось ателье
«Тысам Малин-ужуй».
А от неё в двух сотнях лье
Был ресторан «Буржуй»,

Где полюбилось отдыхать
Пернатому Слону,
И аргонавтов переждать
Грузинскому руну.

Всегда пестрел тот ресторан
Лучами местных звёзд:
Немолодой Дурак-Иван,
Не портящий борозд,

Там слыл за сказочника. Плюс
Всегда по выходным,
Им всем устраивал аншлюз,
Ну как своим родным,

Здоровый малый из РОНО,
Что получил приказ
Искать у каждого бревно,
Заглядывая в глаз.

Порою гот, своё пивко
Из кружки отхлебнув,
Подняться над столом легко
Мог, крылья отогнув.

И подлететь к вершине ламп,
Меняя адреса
На древнегреческий эстамп,
И быт на чудеса…

Ещё в трактире часто был
Поэт Небытия,
Что бытие своё пропил
В ущерб развития.

Он никогда не говорил
«Спасибо» и «приду»,
Улыбок дамам не дарил,
И нёс белиберду

Про скорый мировой финал,
Про ядерную смесь…
Через банкноты и безнал
Поэт готовил месть!

Он говорил: «Я сочиню
Такой великий ямб
Что мир засохнет на корню,
Покрытый сотней блямб!»...

Так рассуждал чудной Поэт,
Бубня себе под нос,
Чтоб заговорщик пистолет
Дуэльный преподнёс,

Уж он начистит им фитиль
И подведёт глаза!
Такой устроит водевиль!
Такого даст туза!...

Пыхтел Поэт как самовар –
Таков уж этот род.
Мол, на полученный навар
От пьяниц и сирот

Он купит тихий кабачок
На берегу морей...
И… затушив в сердцах бычок,
Нажрётся поскорей.

Ещё в «Буржуе» зависал
Любимый всеми Шпрот.
Что сам котлеты доставал
И сам варил компот.

Большой Шпрот интеллектуал,
Бродяга- полиглот,
Для софта пишет «manual»,
И знает «Юникод».

Проводит ночи он в Сети,
Ломая Пентагон,
И даже слушал без CD
Ансамбль «Pendragon»!

Его грозились изловить
ООН и НЛО,
Ведь из врагов верёвки вить –
Благое ремесло!

К тому же Шпрот неуязвим,
И в ножнах его меч,
Он заповедником храним
И гордо держит речь.

Его тугая голова,
Без устали и сна
Речет всё новые слова
И Гению верна!...

Здесь, в честь открытья ателье,
Решила Кенгуру:
Пускай месье Кристиан Клавье
Речь скажет по утру,

А вечером произнесёт
За первородство тост,
Ouille Production вознесёт,
Как Бранденбургский мост!

Да и вообще устроить пир
Особ так для двухсот.
Подать на стол сухой кефир
И сок пчелиных сот.

Устлать парадный вход ковром,
А лучше так двумя,
И разливать вино ведром,
Канистрами гремя.

Ещё кругом воткнуть свечей,
Примерно сотни три...
И вдруг понять, что ты ничей
Как, право, не смотри...

И что едва ли кто придёт
На скудный урожай,
Пирог наверно пропадёт,
И загниёт минтай.

Никто не пустит фейерверк
В честь ловкой Кенгуры…
И не сокрыв дрожащих век
Под ливнем мишуры

Она расплачется одна
Не видя корень бед.
И вся зарёй обагрена
Вдруг вспомнит из бесед:

Как званных множество на пир,
А избранных-то – ноль!
Что каждый созданный кумир –
Лишь грязь земли – не соль!

Он никогда не отличит
Знамение ото сна…
«О, Боже правый! – прокричит
В отчаянье она –

Я Кенгуру! – всего-то лишь!
И длань моя пуста!»
А с пола ей глаголет мышь-
Всего одна из ста:

«Тебе подобных кенгурей
Нет равных на земле,
Давай-ка, покури пырей,
И сидя на осле

С тобою мы взойдём во град
Отчаявшихся душ…»
И так, не ведая преград,
Лишь раз принявши душ,

Пустилась Кенгуру в бега
Вокруг своей оси;
Мелькали на пути рога,
Блестели иваси.

Ещё секунда, ещё миг –
И вот он поворот!
Но тут в ночи раздался крик,
Что ей наоборот –

Не в эту сторону бежать
А через лес туда,
Где сивый мерин дико ржать
Задумал. И тогда

Погасло всё. Настала ночь.
И обессилив вмиг
Свалилась с ног саванны дочь,
И только лунный блик

Ещё немного отмечал
Обратный путь домой…
А возле ателье скучал
Поддатый домовой.

Он было сунулся туда,
Чтоб подлатать сюртук.
Уже стучал в окно когда...
Возник в окне физрук...

«Куда несешься, ротозей?! –
Он грозно вопрошал-
Ты же в кругу своих друзей!
Зачем такой оскал?»

А ротозей, совсем забыв
Кто и откуда он,
Протяжно так ещё завыв,
Отправился в загон.

Его приметил домовой
И мёдом накормил,
Потом привёл к себе домой
И прямо изумил

Уменьем беспробудно пить
Недель этак по две,
За месяц печень погубить
И утонуть в листве

Вечнозелёных камышей-
Был домовой бомжом.
Питался только мясом вшей,
И воровал боржом.

Вот так случайно домовой
И разодрал сюртук,
Пролил «Боржоми» на двойной
Замок венгерских брюк,

Сжёг о камин цветной пиджак,
И износил сапог,
Перчаткой влип в зелёный лак –
Едва отлипнуть смог.

И тут резонно он решил:
«Пора уж в ателье
Тем более уже звонил
Известный кутюрье!

А я ему наобещал
Вчера душистых щей»
Так домовёнок пропищал
И прихватив вещей,

Прямёхонько в обход села
Отправился туда,
Где Кенгуру его ждала
Под тонкой кромкой льда.

Но, не дойдя лишь пару вёрст,
Он вдруг сообразил,
Что кот бывает гладкошёрст…
И сильно загрустил.

Терпенье Кенгуры тогда
Уж подошло к концу,
Ведь получалось, как всегда:
Что медь равна свинцу.

И, буйной прихоти не вняв,
Она не сдержит пыл,
Сто пятьдесят на грудь приняв,
Расправит восемь крыл –

Тогда прощай и ателье
И ресторан «Буржуй»,
Прощай французский шевалье –
В ту душную весну

Уж не вернуться больше ей-
Пусть пролетят года…
Быть может станет веселей
На пенсии… Ах, да!

Ведь стажу нет – какой конфуз…
А тут ещё Исход,
И этот долбаный француз,
И чудо-пароход,

Что все причалы обивал
Заморскою кормой,
Чей капитан, пардон, блювал
Таджикскою хурмой.

Короче Кенгуре теперь
Совсем не до проказ,
К тому же сам Великий Зверь
Издал вчера приказ

О том, что всякий бревновоз
Зайти не может в порт,
Что, дескать, после вас заноз –
Хоть не ступай за борт!

А тут народ серьёзный ведь –
Не дровосеки чай!
Такие сны издал Медведь –
А ты их примечай!