Речная нимфа
*
РЕВОЛЮЦИЯ
...но кто не желал революции – пусть умолкнут,
пусть головы их будут врозь с телами теперь.
Свободный народ не кричит «пожалей их» в окна,
но равному равный напомнит: «молчи и верь».
И они умолкают, мертвея и холодея, -
нож гильотины узок, тяжёл, багров.
За плечом Робеспьера вспыхивает Вандея,
не принимая омытых в крови даров.
Новое время не терпит старых хозяев,
короля с королевой не вспомнит, не оживит.
Сомнение - грех, и дорога для негодяя –
на страшную площадь из плена Консьержери.
За страхом роится зудящий комар измены.
Пьянеет от крови парижская дрянь-толпа.
О, Франция, труп твой сейчас достают из Сены:
синий мундир, белый шарф и красный колпак.
*
*
*
ПОДСТАКАННИК
И был апрель.
И поезд -
тёмен,
гремящ,
полуночен,
устал -
качал людей в тревожной дрёме,
и полустанки прочь листал.
Все спали.
Ночь гляделась в окна,
белело детское плечо.
Салфетка под стаканом мокла,
и ложка звякала ещё.
А я сидела между спящих,
трезвела,
чаем налита,
искала смыслы в настоящем,
не видя в прошлом ни черта.
Вертела пальцем подстаканник
с инициалами жэ-дэ,
твердела сердцем в честный камень,
в пути от станции Эдем.
Гордячка Ева без Адама
(купите яблок - рубль ведро).
глотала чай поверх «Агдама» -
ничьё,
отдельное ребро.
*
*
*
ПИСЬМО БО
Бо, я не верю, молюсь, но не верю.
Вот я стою за распахнутой дверью.
Жалко бренчу по карманам ключами,
словно пришла за чужими вещами.
Бо, мне так нравилось быть беззаботной
в доме, где шёлк мой, и долг мой, и кот мой.
Жить без печалей, любить нараспашку,
печь пироги или гладить рубашку.
Бо, это более странно, чем страшно -
звать тебя. Если просить, то ты дашь, но
это не будет на пользу, не будет...
Что мне с того, что советуют люди?
Бо, возвратись в этот мир ненадолго.
Просто приди за неотданным долгом.
Просто пройдись от роддома до кладбищ,
мимо всего, что назначено нам лишь.
Бо, может быть, ты простишь человека -
смарты от Apple, ботинки от Ecco.
Пусть даже этих страстей не остудишь,
знаю, ты точно простишь, не осудишь.
Бо, я ведь даже не знаю твой адрес...
Здесь на конверте лишь нимб твой и абрис.
Если без индекса - примут же, точно ведь?
Бо, здесь на почте ужасная очередь.
*
*
*
ЗОЛУШКА
Карета стала тыквою, хотя
часы ещё двенадцать не пробили.
И туфелька хрустальная звенит
по мостовой растерянно и жалко.
Что делать мне? Идти назад домой?
Служить постылой мачехе и сёстрам?
Мне кажется, я отравлю их всех,
и брошусь вниз с моста, и туфлю брошу.
А мой отец, погоревав, продаст
историю паяцам балаганным.
И пусть продаст. Себя уже не жаль.
Пусть принц теперь найдёт себе другую,
не сказочную, может, но вполне
способную в хрусталь засунуть ноги
и танцевать, и мило щебетать.
Какой кошмар, я с туфелькой и тыквой
пойду топиться к старому мосту!
А в балагане вам потом покажут
меня в обнимку с принцем, свадьбу, пир,
и как я суку-мачеху простила.
Подружки, что бы вам ни обещали -
не верьте феям,
их часы спешат.
*
*
*
ДОВЛАТОВ
Довлатов продолжает пить -
запой привычен и обыден.
И новый день как гвоздь забит
в безвестность, равную обиде.
Вот, перевязаны тесьмой,
ложатся рукописи в ящик.
Зима сменяется весной,
а будущее - настоящим.
Над рубинштейновским двором
снежинки в небе график чертят:
там жёны, дети, Бог, порог,
хмельные ангелы и черти.
И ничего не отменить -
ни русских бед, ни русской речи.
И снова - быть или не быть?
Но оправдать свой выбор нечем.
И от друзей бежать готов,
и хочется остаться с ними.
А сердце кончится потом,
и Герман-младший драму снимет.
*
*
*
СОНЕТ ЛЯ МИНОР
(неканонический, неправильный сонет, не пытайтесь повторить в домашних условиях)
Не только звёзд таинственная свежесть,
но даже льда нетающего власть
присутствуют меж нас. И много реже
мы видим сны, где город только часть
от целого. От странного паренья,
от вечного движения во мгле
к теплу. И цену личного горенья
мы платим без раздумий. И игле
господней не осилить наших платьев:
их шили для безрадостных балов.
Творить богинь и плечи целовать им -
вот участь мальчиков, пленённых прахом слов.
И всё же, звёзд бесчисленные тайны
для нас ни в коей мере не случайны.
*
*
*
ДЕПРЕССИЯ
Казалось, больше ничего
нам не осталось друг от друга.
Не отводя предплечий от
клавиатуры ноутбука,
я била буквами строку,
рубила письма на абзацы,
уже не веря, что смогу
счастливой быть, а не казаться.
Слова впечатались в листы -
как птички в снег, не отогреть их.
И в первых строчках снова ты,
а где же я? В четвёртых, в третьих?
Как будто в этот страшный год
в пути от поезда отстала.
Казалось – больше ничего.
Но что-то всё-таки осталось.
*
*
*
ВОЛШЕБНЫЙ МОЙ ФОНАРЬ
Фонарь мой волшебный, нежданный подарок мне.
Хожу здесь с тобой под солнцем, душа поэтова.
Ищу человека (в себе бы найти, да нет).
Но всё не напрасно, и я не спешу поэтому.
Крупиночка правды – важнейшая из литот.
Иван Афанасьич, уймитесь, слушайте «Валенки».
Большого поэта заедает актив ЛИТО,
Питон доедает без хлеба поэтов маленьких.
Работай во мне, генератор света и тьмы,
фонарь озарений из лавки правды и вымысла.
Когда бы не свет, я была бы строга с детьми,
когда бы не тьма, я размякла бы и не выросла.
*
*
*
ГЛУБОКО
Когда наш теплоход
ушёл от морвокзала,
и чайки поднялись,
крича ему вослед,
«десь осинь лубако» –
мне девочка сказала.
Смугляночка, дитя
недавних смутных лет.
Я растрепала ей
всю кукольную чёлку,
шепнула ей: «На дне –
дельфиньи города.
Там будут рады нам,
хорошеньким девчонкам,
но мамам возвратить
не смогут никогда».
Малышка расцвела
коралловой улыбкой:
«Давай возьмём с собой
зефир и молоко!
Дельфинов угостим,
и будем жить как рыбки».
И стало страшно мне,
и стало глубоко.
Другие статьи в литературном дневнике:
