Юрий Кублановский
Минус тридцать
Тишина, озвученная лаем,
мы его дословно понимаем,
запросто берусь перевести
про войну миров - и пораженье
нашего, чьё кратное круженье
у вселенной было не в чести.
Поминают сплётные дворняжки
из давно распущенной упряжки
огонёк последней из застав,
где когда-то грешники спасались.
А по хвойным лестницам метались
белки, сатанея от забав.
... Кто про те вселенские разборки
нынче помнит - разве в военторге
окружном некупленный погон.
Ты тогда пронизывала косу
алой змейкой, стало быть, к морозу
царственному, словно Соломон.
Той фосфоресцирующей ночью
волны снега притекли воочью
на крыльцо.
Кто-то вдруг вошёл, сутуля крылья,
раз - и вынул сердце без усилья,
отвернув слепящее лицо.
С той поры сказитель и начётчик,
я ещё и классный переводчик
хоть с, увы, не редких языков:
грай вороний стал мне люб и внятен,
в тишине всё меньше белых пятен
в серый-серый день без облаков.
Правда, разумею много хуже
пересудов бобиков о стуже
человеков выспренний глагол.
Но и их, сметливых и убогих
понимаю, пусть не всех, но многих
с хрипотцой из самых альвеол.
* * * * *
В финале столетия - ближе к нулям -
в отместку отыгранным в спешке ролям
по ящику видим блондинку в мехах,
наброшенных сверху белья впопыхах,
когда, рассчитавшись с погоней, её
в своё холостяцкое было жильё
привозит застенчивый малый, качок
с зачёсом, затянутым в пышный пучок.
Зависла комета за чёрным окном
и смотрит на ужин мой с кислым вином,
и тут же, минуя мой скудный удел,
уходит на зов галактических тел.
...Захлопну-ка чтиво последних времён -
с обложкою, съехавшей вбок, лексикон.
Потом над свечою кулак подержу
и тьме заоконной ожог покажу.
Другие статьи в литературном дневнике:
