Дарья Христовская.
1.
мостовая пахнет тревожным снегом, ржаным, подовым,
грузная осень спускается вниз по горам и долам,
серым ледком подёргивается река,
синий парок поднимается от ледка,
зажатая в локте, немеет рука, и запах
лука и хлеба поднимается от лотка;
площадь полна докембрийским ужасом; громадья
сытого мяса теснится к булочной: попадья
прислоняется к двери, прижав к груди городскую.
от причала отчаливает ладья.
зазывалы и плакальщики, разодетые в прах и пух,
красные бубенцы, чёрный дёготь, кабацкий дух,
золотая каурка в грязной попоне,
нервная женщина на балконе.
каравай-каравай, кто хочет, тот отрывай:
в столице помирает Красная Голова.
2.
помирает
тот
чьё имя
гремело грохотом
отдавало хохотом
по простенкам
а потом
скребком скребло
и метлой мело
по застенкам,
одним только именем! —
а с другой стороны, что кроме имени?
если б не имя, разве б вы меня
убоялись?
безымянные не страшны, —
пил из тучного вымени,
золотой мошны,
обобрал десятину,
воздал сторицей,
чтобы в городе воцариться,
а ныне помер;
эх, реви, столица
безголо
ва
я
3.
лежит, бедный,
как пепел, бледный.
сбросили ниц его —
даже имя выцвело.
собрались вместе,
порешили судить по чести.
не суд, — судок
эмалированный:
присвистни —
звякнет
клуши
в коричневом
кликуши
в сером
судьи
в чёрном
одна Аннушка в голубом, и та сиротка
судят, судят мертвеца —
спали, бедные, с лица
решено:
обезглавить гидру закона
убить дракона
выбросить прежнюю власть с балкона
ламца дрица
гоп цаца.
прежний уклад нынче в опале.
гонцы под окнами ждут вестей, —
разделили тело на сто частей,
вывезли в сто земель
да каждую
прикопали.
4.
а на нашей улице
яблоня сутулится
когда наш господь серди;тся
яблок без счета родится
раз в три года господь сердит —
так повсюду яблоками смердит
нищенка на паперти хлеба просит,
господу прямо в уши доносит
на лице язвочка —
подай ей яблочка.
— сам ешь своё простое яблоко,
а у нашего батюшки
и райские не ядятся!
5.
каравай, каравай,
кто захочешь, отрывай!
мышка бежала,
хвостиком махнула,
слюнкою капнула,
коготком царапнула.
ящер приносит ящур —
чур меня, ящур, чур!
у чумы на ножках красные черевички,
не просит чума ни проса ни чечевички,
у неё на плечах золотые лычки,
а на щёчках бачки.
эй, говорит, народ, открывай-ка нычки,
доставай заначки!
каравай каравай,
стой в сенях и остывай,
зерно дорожает,
надо б нам ужаться.
урожай урожай,
уродился — не пожать:
жать-то некому,
хоть ты урожайся.
6.
каждой твари по памяти,
прочего не дано.
воспоминание опускается в прошлое,
как на дно:
Анну на шею —
и в речку.
человек, наделенный памятью, не жилец,
а скорее, живец:
нанижут — и подыхай,
важно ли, чтит он святцы или зурхай,
пшено или гречку, —
рыба, глотая, не спросит у червяка,
из какого такого он выведен черенка.
7.
так, я боюсь покинуть свой подвал: а ну
как мы, у осторожности в плену,
избрали сей незавидный обычай
в правители — ни красной головы,
ни белой головы, ни сор-травы,
но осторожность в тысяче обличий?
(газетам я не верю: так печать
умеет оглушительно молчать,
что гласность не сравнится с ней добычей)
мне снится, что на площади толпа,
и я в толпе, и мной овечий ступор,
как прочими, владеет. если лечь —
затопчут заживо. все в белом. проводник
мой, мой вергилий, в голубом:
то, безусловно, Аннушка-сиротка.
толпу ведут авгуры: десный — бык
от пояса, а у второго выше плеч
латунный рупор.
из рупора грохочут письмена,
слова — в печати, рукопись — нема.
27.02.2020
Другие статьи в литературном дневнике:
