Дарья Христовская. Счастлива и безмятежна.Ладно. Я напишу. Страшно выматывает общение с бабушкой, — при том, что мне его, понятное дело, практически не достаётся. Так, ерунда, посидеть с ней в выходные. Но если уж ты сидишь с ней в выходные — всё твоё внимание её. Она спит — а ты сиди рядом и смотри, а когда отходишь выпить чаю — она просыпается и спрашивает, а куда это ты. Впрочем, и это можно было бы пережить, а вот бесконечные "ай-яй-яй, ой-ой-ой", возведённые в ранг нервного тика, пережить совсем никак. Доктор может — у него это отчасти профессиональное; потом, и бабушка не его — а я не могу, меня просто трясёт, а потом ещё долго-долго, неделю, совсем ничего не хочется и не можется, только слышатся где-то на периферии сознания "ай-яй-яй, ой-ой-ой". Пусть слоники побегают. Притом не стоит воображать мою бабушку разваливающейся старухой. Ей, как и всей нашей семейке, свойственен некий врождённый аристократизм, хотя у всех он и проявляется по-разному: прабабушка Рая была настоящей аристократкой старой закалки (а ещё медицинской сестрой и ангелом), матушка у нас богема, а бабушка аристократия техническая, химические науки, НИИ; впрочем, до сих пор удивляюсь, что она не протягивает нам руку для поцелуя — с таким внутренним достоинством она принимает любую заботу о ней как само собою разумеющееся. Пожалуй, это внутреннее достоинство — то, что я хочу перенять (ведь можно же не превращать его в инструмент манипуляции, можно же, чтобы оно просто было?). Совершенно уверена, что именно эта бабушкина черта спасает меня от того, чтобы по-настоящему на неё рассердиться — а я очень не люблю сердиться. Я плохой человек, лишённый сострадания. Отовсюду пропала и пытаюсь заглушить ой ой ой, а бабушку мне почти совсем не жалко, потому что когда она ещё была здорова — делала всё-всё, чтобы поскорее приблизить это состояние, когда она лежит, а все-все-все вокруг неё сидят в кружочек и слушают, как она страдает (потом, физически она здоровее нас всех; не то чтобы я обесценивала страдания психические — но мне маму очень жалко, которой айяйяя и ойойойя достаётся в тысячу раз больше и которая несмотря на то держится молодцом и ещё может по этому поводу шутить, хотя шутить ей втрое сложнее, чем мне — моя равнодушная бабушка приходится ей деспотичной матерью). Параллельно пишет Яся, обещает прыгнуть с моста и требует его отговаривать. Да прыгай, родной, прыгай, чего уж. Ах, нет, раньше бы ты стала меня отговаривать! Что с тобой, отчего ты так испортилась, Дарья? И правда. Ещё много говорим с Иваном, и эти бесконечные разговоры мне безумно дороги, вот только к выводам мы пришли неутешительным: не нужно (нам с ним) заниматься литературой, нужно жизнью заниматься (то есть, прекратить писать и начать уже влипать в истории — и научиться выслушивать чужие истории, конечно). Сама не могу — сначала закончить, а потом перепечатать — всего один крошечный обещанный текст, а туда же, горько ревную: на периферии моего окружения есть люди, которые пишут, пишут — и которых прямо печатают, издают. Более непохожих людей, чем Снежана и Лена Кузьмичёва, сложно вообразить, и более непохожие книжки тоже. И ведь по гамбургскому счёту я сейчас, этим дивным неспешным летом, безмерно счастлива и безмятежна (вчера с Доктором в чёртову рань, чтобы успеть к бабушке, навещали самый любимый и самый дальний лес; хохоча, ели белобокую бруснику во мху; грелись на августовском солнце). Оттого, наверное, и имею время принимать близко к сердцу чужие горести. Хотя, казалось бы, зачем принимать близко к сердцу, если сострадания всё равно не испытываешь. Глупая Дарья. 13.08.2018 © Copyright: Жиль Де Брюн, 2018.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
