Не забудем, не простимЗа что потомка Дантеса раз за разом заставляют раскаиваться за дуэль предка с Пушкиным НЕ ВСЕ РАВНО 2023 Честно говоря, я была уверена, что потомок Жоржа Дантеса барон Лотер Дантес никогда больше не приедет в Россию. После того, что с ним сделали здесь зимой 2007-го года. Тогда новый Барон Дантес прислал мне гневное письмо: «I'm very angry». «Я ужасно зол». И отменил своё собственное приглашение на бал в Сульце, где собирался весь русско-французский культурный цвет. Я думала, что он даже вызовет меня на дуэль. Но обошлось. Как будто бы именно я была виновата в том, что с ним сотворили российские телевизионщики. Когда он все-таки первым из Дантесов после 1837 года прибыл в Россию. Ну да, виновата. Ведь это я его когда-то нашла. Но обо всем по порядку. Дело в том, что я люблю Пушкина. То есть его творчество, не все, но Евгения Онегина, повести Белкина, сказки, ибо это совершенно непревзойденный в своей простоте русский язык. Вполне банальное сравнение, конечно, но это так. А ещё меня увлекала его биография. Но только та часть, что касалась трагической последней дуэли. Потому что в ней есть тайна. Детектив. Неразгаданная за два с лишним столетия (почти три — 187 лет прошло с тех пор!) загадка. Когда мы вроде бы знаем: кто убил. Но не очень понятно, почему он это сделал. И почему все вокруг, осознавая, что это может произойти, не сделали ничего, чтобы предотвратить. Или сделали? Почему Пушкин буквально бежал на свою смерть — как на пулю на поле боя. Когда-то в 11 классе мы ставили спектакль о последних днях поэта. И я играла его внутренний голос (если внутренний голос, конечно, можно сыграть). И тогда меня это не на шутку заинтересовало. Я прочитала уйму книг и исторических первоисточников, повествующих как все произошло, воспоминаний окружения, исторических персонажей, членов семьи, как же так получилось, кто виноват. Я сравнивала, анализировала, искала несостыковки. Насчёт главного вопроса — кто виноват, впрочем, каких-то разночтений со стороны окружения и потомков не было: во всем виноват Дантес. Но так как почти все выступавшие в своих мемуарах выступали именно как свидетели обвинения: «Дантес — подлец, закатил солнце русской поэзии!», но это как минимум было необъективно. Что за суд, где не дают высказаться другой стороне? Ведь если бы Дантес не убил Пушкина, то Пушкин убил бы Дантеса. И хотя бы с точки зрения инстинкта самосохранения Дантес был прав. С чего бы молодому (в феврале рокового 1837 Жоржу исполнилось 25) французскому офицеру, приехавшему в Россию «за счастьем и чинами», умирать только из-за того, что он стреляется с «нашим всем»? Надо отметить, что для самого Дантеса, в отличие от Пушкина, это была первая дуэль. И она же — последняя в его жизни. То есть профессиональным бретёром он явно не был. Пушкин в его годы огого как соблазнял чужих жен… Дантес не стоял и рядом. Потому что гению можно все? Но быть гением и быть с гением, как современник, родственник, жена или даже его убийца — это далеко не одно и то же. О скверном характере, несдержанности, эгоизме Пушкина в принципе говорят его поступки. Одно то, что он все время бросал беременную жену, чтобы уехать по работе, характеризует его не с самой лучшей стороны. Да когда бы она успевала кокетничать напропалую, если каждый год со дня свадьбы беременела в сентябре, чтобы родить в конце весны - начале лета. Трое из четырёх детей Пушкина родились в мае. Мария, Григорий, Наталья. Александр — в июле. 1832, 1833, 1835, 1836 год. Рожала, три месяца и снова беременна… Только один выкидыш как раз в 1834 — единственный пропущенный в деторождении год) Всегда было интересно узнать, как все же выглядела красавица Натали в реальности? Вот нейросети воссоздали ее облик Когда бы она успевала кокетничать со всеми на балах? (Не знаю, может быть, в 19 веке было принято ухлёстывать за дамами перманентно глубоко в положении) Дуэль произошла в тот единственный год, когда нового ребёнка почему-то не образовалось. Но почему? Я отвлеклась. В конце концов что заставило именно Дантеса, о чем вообще мало кто знает, вызвать Пушкина на дуэль? Спросите 100 человек и примерно 90 с хвостиком ответят, что это поэт вызвал на роковой поединок Жоржа Дантеса, чтобы отомстить за честь своей супруги. Так нас учили по литературе. Блин, но по фактуре-то все было совсем иначе… Барон Луи Геккерн через секретаря французского посольства виконта д’Аршиака письмом объявил Пушкину, что от его имени его приёмный сын Дантес делает вызов, ввиду тяжести оскорбления… Так кто кому нанёс оскорбление? Неужели Пушкин? Мы любим думать, так как нам удобно думать о себе и о других. Сейчас это видно особенно. И хотя в прежние времена за фейки ещё не сажали, это буквально с молоком впиталось в каждого русского: Пушкина погубили иностранцы (слава Богу, хоть не англосаксы) и подлые царедворцы, потому что он был … А какой он собственно был? С чем он подошёл к тому страшному дню 8 февраля 1837 года, как к последней черте? В общем, в один прекрасный миг, когда я была уже вполне взрослой девочкой, я решила, а почему бы мне не найти и не спросить у самих потомков Дантеса: они-то что все по этому поводу думают? На тот момент у меня был практически карт-бланш. Почему бы мне не поехать к Дантесу, если я его найду? Сказано — сделано. Осталось найти. В 2006 году Париже в мастерской художника-эмигранта Ильи Дронникова я увидела на стене барельефное изображение солидного седовласого господина. Рядом висела копия с посмертной маски Пушкина. — А это портрет старого Дантеса, — кивнул Дронников на барельеф. — Я делал его с подлинной фотографии, которую мне как-то принесла праправнучка барона. Однако посодействовать в ее поисках художник не захотел. Уже в России я обзвонила несколько пушкинских музеев с просьбой помочь найти нынешних баронов де Геккернов. Но и там получила категорический отказ. «Вы не имеете права искать потомков Дантеса. Вы не имеете права писать о детях Дантеса. Это подло! — с чувством произносили ученые дамы. — Мы обязаны подвергнуть имя убийцы Пушкина полному забвению, и это будет наша ему месть!» Люди, вы в своём уме? С чего бы! Два столетия прошло с тех пор. Даже серийные маньяки имеют право на суд присяжных. А ведь Дантес, кажется, не был маньяком. «Но никто не забыт и ничто не забыто!» — кидали ученые дамы телефонные трубки. Как все это странно, продолжала думать я. У Дантеса остались дети и внуки, и правнуки, и прапра... Они ходят на работу, ездят в машинах, читают газеты, смотрят телевизор и, может быть, на досуге даже размышляют иногда о своем месте в русской истории? Как это странно и возмутительно, если следовать логике наших ученых-пушкинистов… Они, что ли, были должны все застрелиться, потому что Дантес убил Пушкина? Те же потомки Пушкина расплодились по всему миру, среди них есть даже китайцы и члены английской королевской семьи. Но если Пушкины на слуху, то о Дантесах практически ничего не известно. Кроме того, что крупный литературовед Павел Щеголев еще в тридцатые годы ХХ века говорил с его внуком, Луи Метманом, сыном Матильды Метман, старшей дочери Дантеса и Катерины Гончаровой, родной сестрой Натали. В большом интервью с прапраправнуком Пушкина и его полным тезкой, живущим в Брюсселе, вдруг проскользнула случайная фраза, изменившая ход моих поисков и давшая надежду, что Дантесы все же вполне себе живые люди, имеющие почтовый адрес. — Вы знаете, что хотят на будущий год сделать потомки Дантеса в Сульце? — сказал бельгиец Александр Пушкин. — О! Это будет праздник, такие торжества. И в конце потомки Пушкина подадут руку потомкам Дантеса. И вы подадите? — Можно будет поехать, посмотреть, но сказать, что подам руку? Это невозможно. Я не хочу шокировать Россию.
Итак — эльзасский Сульц. Конечная остановка. Родовое гнездо первого Жоржа Дантеса, откуда он и приехал в далекую заснеженную Россию. Чтобы навсегда запечатлеться в сердце каждого русского человека негодяем без души и сердца. Чиновница мэрии Сульца Мария дос Сантос удивилась телефонному звонку из России. «Да, мы знаем сегодняшнего барона Лотера, праправнука барона Жоржа. Но не уверена, что он захочет встретиться с вами, — твердо заявила она. — Это предвзятое отношение русских… Оно совершенно несправедливо. Оно отталкивает туристов от старого замка и портит всю историю нашего мирного и уютного городка. Тем более что никто из Дантесов тут больше не живет. Они продали все, что имели, городу и уехали отсюда, начав абсолютно новую жизнь. Только один барон Лотер еще помнит о прошлом. Впрочем, я передам ему ваш е-мейл». Он ответил на следующий же день, словно тоже ждал моего письма всю жизнь: «Приезжайте. Я жду вас в Сульце». «Боже, я так и думал, что эта русская крейзи все на свете перепутает, — барон Лотер казался раздосадованным. Еще бы, мы заранее договорились, что он заберет меня с вокзала в Милузе, что в двадцати километрах от Сульца, в два часа дня, специально сделав крюк аж в тысячу километров из Тулузы в Германию, куда он едет на мусорный завод, где работает генеральным директором. Барон был готов поговорить с русской журналисткой пару часов, именно столько у него нашлось свободного времени. Ни секундой больше. Он ведь серьезный бизнесмен. Конечно, я согласилась со всеми его условиями. Но никто не виноват в том, что мы с переводчицей-француженкой, рассуждающие о превратностях русско-французской истории, в семь утра сели на поезд, который отправлялся вовсе не в Милуз. Он ехал в отстойник для других поездов, без пассажиров и машиниста. В никуда. И теперь, вместо того чтобы на всех парах мчаться к месье Дантесу, мы куковали на рельсах вместе с Люсиль (я когда писала на своей старой заблокированной странице про ее бабушку, в середине 30-х годов вышедшую замуж в СССР и потом выбиравшуюся из нашей благословенной страны 20 лет). Мы дожидались службу спасения и французскую полицию, я меланхолично уминала бутерброды с сыром. Я когда нервничаю, всегда ем. Приехать во Францию, чтобы вообще не встретиться с Дантесом!!! Главный редактор меня убьёт, это все-таки очень дорогая командировка! Как я ему объясню? Люсиль в это время нервно объяснялась с самим Дантесом. — Извините, месье барон. Эта русская журналистка и правда не в себе. Что она делает? Она читает вслух стихи, месье. Что-то про рассеянного пассажира, который сел не в тот вагон, надев себе на голову сковородку. Она говорит, что у русских так принято. Нет, вряд ли это стихи Пушкина, в его времена поезда еще не ходили. О да, мы очень-очень переживаем о случившемся… — Переживать — это так по-русски, — усмехнулся Дантес и положил трубку. Предварительно объяснив, что из-за моей расхлябанности ему придется теперь заночевать в Сульце. Не может же он лишить миллионы русских читателей долгожданного интервью с собой? Зато вместо двух часов разговора по моей вине у нас окажется целая ночь в запасе. Потому что я тоже останусь ночевать в замке. В спальне первого Дантеса и Катрин. Нет, кровать не их, но похожа. Да, с балдахином. И пусть призрак прапрадедушки Жоржа, так сказал месье барон, всю ночь щекочет мне пятки в наказание. «Она не блондинка? — спросил Дантес у переводчицы. — Я так и думал, блондинки всего мира одинаковы. Поэтому нам, Дантесам, всегда нравились брюнетки!» …Только через 8 часов наш поезд подошел к Милузу. В единственном цветочном магазине на вокзальной площади я купила две белые розы, чтобы положить их на могилу брюнетки Екатерины Гончаровой. Я понимала, что первого впечатления уже не исправить. «Знаешь, по-моему, господин барон очень высокого мнения о себе, — посетовала переводчица Люсиль. — В последнем письме он возмущался тем, что мы, обращаясь к нему по электронке, пишем дворянскую приставку «де» в фамилии Геккернов с большой буквы. Хотя по правилам ее надо писать с маленькой. Иначе его фамилия будет звучать уже не так аристократично. Похоже, он из тех редких французов, кто сильно кичится своим знатным происхождением». Мой мобильный телефон заиграл «Марсельезу». Навстречу в желтой кофте с эмблемой зеленого крокодильчика под сердцем двигал 53-летний барон Лотер де Геккерн Дантес собственной персоной. Он был такой огромный и важный, такой монументальный, что хотелось немедленно убежать куда подальше. Нашла единственную фотку свою с Дантесом у себя на одноклассниках. Это были времена, когда фотики уже были цифровые, а смартфонов ещё не было. Поэтому многое из архивов потерялось. — Садитесь в машину, — сурово приказал барон. — Пока не стемнело, мы заедем на наше фамильное кладбище, а потом уже отправимся в замок Дантесов. Надеюсь, вы не против? Кстати, за рулем сидит мой единственный друг Филипп Шмербер — это человек, которому теперь принадлежит родовое гнездо Дантесов. Он купил его лет шесть назад и перестроил в отель. Филипп, услышав свое имя, весело подмигнул в ответ. Он был простодушный и веселый, этот новый хозяин замка. И совсем не сноб. Он сидел за рулем машины де Геккерна как заправский шофер у большого босса. — А кто же тогда вы, месье барон? — Я гость в его доме. Или, вернее сказать, постоялец в гостинице. Один раз, когда я был здесь проездом инкогнито, представляете, мне не хватило номера. И это в замке моих предков, в котором я прожил от рождения до 25 лет! Где я потерял свою невинность, куда приводил на ночь девушек со всех окрестностей. А потом их матери приходили к моей маме, госпоже баронессе, чтобы пожаловаться: ваш сын портит наших дочек! Но баронесса спокойно отвечала им: на то и петушок, чтобы курочек топтать! Да, я слыл негодяем в ранней юности. Но я любил эту землю, этот дом, этот воздух, и, боже мой, вряд ли я уехал бы когда-нибудь отсюда добровольно… Но мы отвлеклись от темы нашей беседы: разумеется, когда мне не хватило комнаты, я не ночевал на улице — как только управляющий узнал мою фамилию, свободный номер в отеле тут же нашелся.
— Баронессе Катрин. Мы ведь едем на ее могилу? — Да, на ее, — барон задумался. — Там еще и могила Жоржа Дантеса. Почему же вы не захватили цветов ему? А, я знаю, наверняка потому, что вы его ненавидите. Как все русские. — Вовсе нет. Просто в России женщины не дарят цветов мужчинам. Даже мертвым. Католический Христос взирал на входе со своего вечного креста. В самом углу городского кладбища, за сравнительно свежими холмиками, располагался семейный уголок Дантесов. Почти вся территория семейного склепа была занята. Остались места лишь для трех-четырех новых погребений. — Вы знаете, кто будет здесь еще лежать? — спрашиваю я барона. — Я и мои дети, — буднично отвечает он. — Это вовсе не тяжело с детства видеть место, где ты будешь похоронен. Так надежнее. Хотя мои братья и сестры, другие родственники не вернутся сюда после смерти. Не хотят. А я ничего не могу с этим поделать. Могила старшего Дантеса в самом центре. От него до Катерины добираться далеко. До названного отца, голландского посланника в России Луи де Геккерна, который похоронен тут же, гораздо ближе. Конечно, ведь они умерли почти в одно время. С разницей всего в 12 лет, что в глубокой старости уже не так важно. Де Геккерн, усыновивший бедного эльзасского дворянина Дантеса, ушел из этого мира в 1884 году. Его приемный сын, первый барон Жорж, сенатор Франции и мэр Сульца, в 1895-м. Больше чем на полвека Дантес пережил свою венчанную жену, Екатерину Гончарову, скончавшуюся от родовой горячки в возрасте 34 лет, на следующий день после рождения младшего сына Жоржа. Единственного из четырех ее детей с Дантесом, чьи потомки дожили до сегодняшнего дня. Барон Лотер — его родной правнук. То есть Дантес ему прапрадедушка. Как просила Катерина, чтобы этот ребенок появился на свет! Как ходила босиком — осенью, на девятом месяце беременности — за пять километров от замка в католическую церковь, чтобы вымолить у божьей матери его рождение. Она шла по узенькой тропинке из едкого лютика, что растет здесь вволю. В чужой храм. Вспоминая про себя православные молитвы. И полузабытые лица своих сестер. Три юные девочки Гончаровы, Коко, Азинька и Таша, танцующие на первых балах у Йогеля. Три тонкие барышни-парки, что пряли на Каменном острове осенью 1836-го судьбу русской литературы. Три девицы под окном. Три — роковое для Пушкина число. Старшая, Катя, с детства читавшая и понимавшая стихи своего зятя. Некрасивая Катя, бесприданница, влюбленная в блестящего французского гвардейца и не смевшая надеяться на его взаимность. Как смешно и нелепо пыталась она столкнуть Дантеса и Натали, чтобы хоть издали полюбоваться его влюбленным взглядом. Новобрачная Катрин Дантес, единственная из Гончаровых, кто знал о будущей дуэли. Но, связанная обетом молчания, она так и не предупредила о ней свою родную сестру. Как ждала она потом, в добровольной эмиграции, писем с родины от Натальи Николаевны. А та ей ни разу не написала. Пусто, холодно, зябко у этой могилы. «Он совсем не любил ее?» — спрашиваю я у барона Лотера. Дантес сразу понимает, о чем я. Кто этот он. И кто она. — Почему нет? Есть святая любовь, безумная, которая случается один раз в жизни. По крайней мере у нас, Дантесов. Так мой прапрадед любил Натали. А есть любовь-дружба, любовь — уважение к матери своих детей. В день рождения старшей дочери Матильды Жорж приказал посадить огромный дуб у балкона их общей спальни с Катрин. Он цветет до сих пор. И потом, после смерти жены, у Дантеса было много любовниц. Но ни одну из них он так и не назвал баронессой. А это что-то да значит! Я все думаю о босой беременной женщине на дорожке из едких лютиков. И о прощении, которое Катя так и не вымолила... Могильная плита Катерины кажется светлее остальных. «Конечно, ведь ее меняли из-за ошибок в надписи, — говорит барон. — Баронесса до последнего скрывала свой возраст, потому что была старше мужа почти на четыре года. И даже после смерти ей убавили два года, написали, что умерла в 32. И то, что она по фамилии Дантес, на плите тоже забыли поставить. Пришлось переделывать». Я кладу цветы у изголовья. Туда, где уже стоит крошечный горшочек с засохшими фиалками. Вдруг замечаю, что глаза Лотера Дантеса за стеклами очков становятся влажными. А он не так уж и неуязвим и колок, этот месье барон. — Могила Катрин не самая моя любимая здесь, знаете, — неожиданно говорит он. — Вон там, у самой ограды, лежит моя первая учительница. Это не принято — хоронить в дворянских склепах нечленов семьи, но ее я приказал положить именно здесь. Она была мне ближе, чем мать. Она научила меня читать, писать, ценить и любить литературу. — Арина Родионовна? — невольно восклицаю я. — Кто такая Арина Родионовна? — пожимает плечами Дантес. Конечно, он не знает биографии Пушкина. А я не смею поверить, что не только у гениев бывают няни, которые их любят. — Пойдемте отсюда, уже поздно, — говорит барон. — Остальным моим родственникам нет никакого дела, что будет с родовым кладбищем и всеми теми, кто на нем был похоронен. Это больно знать, что твое прошлое и ты сам никому не нужны. Он уходит в машину, а его друг Филипп, нынешний владелец замка, тихо добавляет: «Все вокруг, что мы видим, — поля, холмы, леса — когда-то принадлежало Дантесам. Но налоги на недвижимость сильно возросли, а доходов у них не было. Работать Дантесы не научились из-за фамильной гордости. Им было проще остаться нищими. Они уехали в конце 70-х, оставив в запустении старый замок и поклявшись в страшной обиде никогда не возвращаться сюда. Когда Лотер разбогател на переработке мусора, что было своего рода домашним позором, он пытался выкупить замок назад. Но его родные восстали…» Я пытаюсь переменить тему и спрашиваю у Дантеса о его собственной семье. — Моя семья — это мои дети, — говорит барон. — У меня нет жены. Я сам воспитываю своих четырех детей. — Ваша супруга тоже умерла молодой, как несчастная Катрин? — поражаюсь я. — Нет, моя жена меня бросила ради другого мужчины. Так что я скорее как Пушкин, если бы Наталья Николаевна все же оставила его и ушла к Дантесу, которого, я верю, искренне любила… Что за проклятье довлеет над архивом Дантесов? Зачем барон Лотер собирался приобрести автомат Калашникова? И почему, сочиняя стихи, всем компьютерам на свете потомок Дантеса предпочитал гусиное перо… Слишком много написала здесь. Поэтому продолжение следует. Я думаю, эта история стоит того, чтобы рассказать ее подробно. © Copyright: Холодный Берег, 2024.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
