Ода чувственности

С крестом девочка, мальчик со звездой.
Наследница тех, кто распял Христа,
и наследник тех, на кого венец
этой вины молва водрузила.

Кудрявый урод с печальными, буд-
то буквы, глазами – штудирует
не впитанную в анамнезе страсть,
ловит сигналы жарких уколов.

Для пористого жезла разверста,
источает гладкая, влажная,
мягкая раковина яд любви –
незримый, бархатный, невесомый.

Властно стилеты бесстрастных молитв
дарят единство лилейным телам,
и сияют в каждом толчке плоти
древних базилик вещие фрески.

Черепа капуцинов пустыми
глазницами возвышенно смотрят,
как два обрывка тьмы стародавней
увечному буйству предаются.

Сапог земли в бирюзу вонзился.
Испанский сапог. Пеньковый галстук.
Бытие повесит меня башкой
вниз, как нетопыря или дуче.

Прими в себя мой вязкий, липкий яд.
Утешь меня ударом стилета.
О яд желания – спелый, лёгкий!
О тяжкий узор лиловых молитв!

Египетская тьма трухлявых свит-
ков. Больной шёпот вычурных масок.
Пасмурный огонь и чёрный холод.
Восприми мою кровь лишь как чуму!

Подари мне блаженство и муки,
рай и ад. Низвергни меня в дымный
ад, и я на нечестивой сцене
порву зал палачей и паяцев.

Я в мире – я упал в субстанцию,
в место и время, но и мир – во мне.
Как любая вещь, я честно стремлюсь
к распаду, и ядро данности в том.

Я читал судороги алые
в шляпе, что на ад похожа, и вот –
бормотание самоудовле-
творяющихся вождей опухло.

Зачем выковал я эти игры?
Зачем канон я вырастил этот?
Ясно то лишь пустоте, что старше
вещества, но переживёт его.