Хелиан

В часы уединенья духа,
Приятно очень погулять
Под солнцем. Пусть коснется слуха
Шуршание шагов опять
В траве и это раз за разом...
Спит где-то рядом Пана сын;
Хранит его сон белый мрамор.
Сын Пана может видеть сны?
Вина мы бурого напились
На той террасе, а потом
В закате персики светились
Под изумрудным тем листом.
Соната нежная звучала,
Смех радостный вблизи звучал;
Нас преисподняя венчала...
Свой прозреваю я финал:

Прекрасна тишина ночная
В равнинах темных... а потом
С тобой увидим где-то чаек,
Крылами что разрушат дом.
Теперь же, вместе с пастухами,
Сберемся мы пойти гулять
Туда, где белыми звездАми
Вперяет взгляд в нас Бездны рать.
Когда наступит для нас осень,
Увидим рощу над путем...
Бегущий вдоль аллеи песик
И кто-то Странная при нем.
Всей трезвой ясности той зрелость
И зрелище воздушных масс...
Найдем и красную мы стену
Наверное в последний раз.

Вдоль стен мы будем тех слоняться,
Глаза увидят полет птиц...
О, может быть, мы – ницшеанцы?
Колосья мы для Черных жниц!
В отбросах урн там погребальных
Начнет к утру вода бледнеть.
Зачем же птицы так печальны?
Имеет цвет свой странный медь?
Сегодня веселится небо –
Расселось на нагих ветвях.
Йомена руки полны хлеба
Причастия, полны вина.
В руках своих он освященных
Несет причастия дары,
А фрукты, солнцу обреченно,
Краснеют как бы от ИГРЫ.

Суров же как лик у влюбленных –
Уже ушедших в мир иной!
Взобравшихся на колокольню -
Со звоном обрели покой.
И все же в праведных всем мыслях
Утешится потом душа,
Когда пыльца падет на рыльце
У пестика и не спеша,
Ошеломительно в моменте
Таинственно вдруг проскользнет
Заброшенность... но я же – денди.
Сад, время не идет вперед!
Послушник юный... видишь, видишь?
Чело свое листвой обвил.
Он даже с детства знает идиш
И даже в юности любил.

Теперь же золотом он дышит
Арктическим – так ледяным!
Ему из книг противны вирши,
Он любит над водою дым.
Он руку в древность вод погрУзит,
Все помнит: ей мильярды лет.
Голубизна ее конфузит,
Дед у него был меламед.
Холодной ночью прикоснуться
Ко щёкам белым бы сестер!
Не верит больше своим чувствам,
Как дни изживший Святогор.
Мы в тишине и так согласно
По анфиладе зал идем...
Гостеприимно, но ужасно
В них зеркала под потолком.

В уединеньи шелест кленов
И там еще все поет дрозд...
Здесь жил когда-то в Вас влюбленный,
Но в прошлом месяце замерз.
О, как же человек прекрасен!
И выходя из темноты,
Он ноги двигает, как башни,
А руки держит у ЧЕРТЫ.
Он руки держит восхищенно –
Он причастился Красоты;
Там в темноте живет «Влюбленный»
Вне Пустоты... вне Пустоты.
А в фиолетовых ямИнах
Катаются его глаза;
Небес конец горит кармином
И бирюза... и бирюза.

Дорогой жутко-серпантинной
К нам незнакомец заглянул.
Разглядывал всю ночь картины
И только к вечеру уснул.
Во время ужина терялся
В ноябрьской моей нужде –
Чернела у меня под пальцем,
Как цитадель... как цитадель.
Под ломкими ветвями ивы,
Идет он долго вдоль стены –
Проказа на ее извивах,
Мхом кирпичи ее больны.
Однажды брат святой пустился
Сюда в безумный «для всех» путь;
Потом толпа народа грызла
Здесь кирпичи... не отдохнуть!

Нежнейшей музыкой безумья
Святой тот брат был поглощен.
Вокруг стены родились улья –
Хоть кто-то был в ту ночь спасен!
О, как же одиноко ветер
Здесь затихает... вечер сник.
Кому-то не хватает света,
Под деревом затих старик:
Свою главу он опуская,
Так, под смоковницей, уснул;
Во сне увидел призрак рая –
Ножом по горлу полоснул.
Распад семьи всесокрушающ!
Глаза провидца видят все!
Час времени – и он исшаял.
Лежать на блюдечке яйцо

Осталось. Было незаметно,
Как умер тот в раю старик;
До звезд ему остались метры,
Ментально – он упал в родник.
Глаза провидца наполнялись
Все золотом, а он смотрел
На звезды и они стеснялись.
Не знал пророк – не присмирел.
Вечерний спуск звон колокольни
Вдруг заглушил и в тишине,
Расслышать можно, как полковник
Ругается средь черных стен.
Сам мертвый он – зовет к молитве.
В публичном месте делать он
Решил. Вопит: «Вы все убиты!
А я ваш есть Наполеон!»

Вот, бледный Ангел входит в жило –
Ютился предок его в нем,
И сестрам это очень мило.
Они идут своим путем.
Они вояж свой совершили
Ко древним бледным деревням,
Измерив ночь бытья аршином
И приложив его к гвоздям.
Гвоздям, длинною девять дюймов...
А вроде сестры не при чем;
Не будь, сказали каждой, умной –
Обитель наградит плащом.
Вот, бледный ангел их находит
Всех в коридоре – они спят.
Колонны коридора, своды
Их сон блаженный нам хранят:

Навозом волосы, червями
Испачканы – утомлены.
А ноги в серебре ступали
Его, но были не видны.
Он наступал на тех, кто умер
В тех гулких комнатах, он нес
В сердце своем такую думу,
Чтоб только девушек мороз
Вдруг почему бы-то не трахнул –
Так думал тот архангел дня.
Навоз очистил от рубахи
Он у одной и без огня.
О, пальмы – устремились в полночь
Под жгучим проливным дождем!
Зачем еще про вас я помню!?
Я не при чем... я не при чем.

Вот, нежные глаза крапивой
Стегают слуги – пятна, кровь...
На опустевшие могилы
Надежда смотрят и Любовь.
На опустевшие могилы –
Покинули что три сестры,
Плоды глядели мальвы с силой
Идущей Веры изнутри.
А луны, те, что угасают,
Все, до единой, уплывут
Над простыней – под ней пылает
Мальчишка по прозванью Вук.
Все уплывут в зимы молчанье.
Все уплывут над ним серпы.
Под простыней умрет отчаянье,
А замок обратится в пыль.

На берегу реки Кедрона,
Великий ум был погружен
В мир внутренний себя достойный.
В поток смотрел как бы ружОм.
Под деревом он – нежным кедром,
Прилег под синий взгляд отца;
Да и отец его заметил, 
Того Еноха–мудреца.
Пастух ночами гонит стадо
На пастбища. Пастух не спит.
Рожна какого миру надо?
В котором как Иов сидит
Зачем-то каждый в нечистотах...
Был прав как, все же, Вильям Блейк!
Мудрец не слышал о заботах
И для него Кедрон – ручей.

Есть крики, что сон отрывают!
Железный ангел есть во тьме;
Как тать в нощи, он приближаясь
По роще, душит своих жертв.
Святого мужа плоть на углях
С ним начинает истекать.
ТОТ ангел начинает нюхать,
Мозг свой водою поласкать.
Пурпурное вино разлито
По домику из глины, в нем
Початки на полях убитых
Колосьев злака – жар с огнем.
Снопы увядшей кукурузы,
Жужжанье пчел, полет шмеля,
Воскресших души от конфуза
Петь начинают: ля-ля-ля.
 
Воскресших души соберутся
На тех тропинках, что в камнях;
Журавль, Бог, в твои он руце
Взлетит. Езикиль кликнет прах.
Все прокаженные свой образ
Увидят в темной там воде.
Поднимут вретища, как грозди:
«Не быть на свете нам беде!»
В навозе пусть у них одежды.
На встречу ветру плакать им.
Но ветр течет с холма Надежды,
Как розовый и робкий дым.
Стройны как девушки сегодня!
По узким улочкам в ночи
Идут по милости Господней.
От умиленья кирпичи

Слезами будто бы исходят;
Бог-пастырь девушек блюдет.
В ночи сей кирпичи неплодны,
Днем станет все наоборот.
По выходным из хижин песни
Доносятся. Поди успей
От нежности здесь не исчезнуть,
Даймонов добрых не быть злей.
Мальчонке уваженья песня
Дань, все-таки, свою воздаст:
Его безумию и чести,
Что сохранил пройдя сквозь ад.
Его бровям и переходу
По трупу... труп открыл глаза:
В них неба синь и цвет природы
В слиянии, цвет – бирюза.

О, как печально здесь слиянье!
Соединение в тоске!
На дне Великой самой Тайны.
Уже, увы, не на земле.
В покоях черных тень безумья,
Да лестница в матриархат;
Хвостом виляет Черный пудель.
Мальвина приглашает в ад.
Открыта дверь, тень Матриарха,
Увидел Хелиан свое
Там отраженье... Ситра Ахра
И зеркало взялось огнем.
С чела тек снег, текла проказа.
Сверчки запели. Свет погас.
Все потому что звезды сразу
Укрыли стены от трех глаз.

Так стены погасили звезды,
Так погасили белый свет.
Зашевелись вскоре кости,
Поднялся от ковра скелет.
Потом все больше поднималось
Их из могил. Кресты, как хлам. 
А в ветре чувствовался ладан,
Пурпурный тек он по холмам.
О, вы, разваленные очи,
Над бездною провальной рта.
Из всех возможных одиночеств,
Внук выбрал... стал он сирота.
И вот, в безумии нежнейшем
Провидит мрачный свой финал.
Безмолвный бог – враг добрых женщин,
Похоже, от него устал.
Свои бог веки опускает
Вот, на него... Георг забыт.
Вэльтсшмэрц когда-то отпускает...
Не им, как жаль, что я убит.

                По произведению Георга Тракля "Хелиан"
                23 лунный день в Близнецах
                секстилиса 2777 г. от основания Рима