Шарль Бодлер. Добрые псы

Господину Жозефу Стевенсу

Мне никогда не доводилось краснеть, даже перед юными писателями моего столетия, за восхищение Бюффоном, но  я не стану призывать себе на помощь душу этого певца величественной природы. Нет.
С куда большей охотой я обратился бы к Стерну, я бы ему сказал: «Спустись с небес, принесись ко мне из Элизия, чтобы вдохновить на создание песни о добрых псах, бедных псах, песни, достойной тебя, сентиментальный шутник, шутник несравненный! Вернись, восседая на достославном осле, с которым ты неразлучен в памяти потомков, да чтобы осёл изящно нёс в губах незабвенное миндальное пирожное».
Долой музу академическую! Нет у меня ничего общего с этой старой ханжой. Я призываю музу свойскую, музу городских улиц, музу, полную жизни, чтобы она помогла мне воспеть добрых псов, бедных псов, чумазых псов, которых всякий избегает, как вшивой заразы, всякий, кроме бедняка, коему они сродни, да поэта, что видит в них собратьев.
Какая гадость самодовольная собака, фатоватое четвероногое, датский дог, болонка, мопс, да и любой прихвостень, так очарованный собственной персоной, что, ничтоже сумняшеся, кидается под ноги или на колени гостю, словно тот непременно будет рад собаченции, шумной как ребёнок, глупой как лоретка, а то и сварливой да нахальной как прихлебала! Ещё гаже змеюки о четырёх лапах, дрожащие ленивицы, которых зовут левретками, в чьих острых носах нет чутья, чтобы  друга сыскать, в чьих плоских головёнках нет умишка, чтобы в домино сыграть!
Долой в конуру докучливых паразитов!
Пусть отправляются восвояси в обитую шёлком будку! Я воспеваю чумазого пса, бедного пса, бездомного пса, пса-фланёра, пса-фигляра, пса, чей инстинкт, как у нищего, цыгана или комедианта, чудесным образом обостряется под влиянием нужды, сей доброй матушки, сей подлинной покровительницы разума.
Я воспеваю несчастных псов, и тех, что одиноко блуждают по извилистым недрам огромных городов, и тех, что однажды, помаргивая, сказали покинутому человеку душевным взглядом: «Возьми меня с собой, и из двух наших несчастий мы, может быть, соорудим какое-никакое счастье!»
«Куда уходят псы?» говорил когда-то Нестор Рокплан в бессмертном фельетоне, о котором сам он, несомненно, забыл, а я да, быть может, ещё Сент-Бёв помним и по сей день.
Куда уходят псы, спросите вы, не очень-то внимательные люди? Они уходят по своим делам.
На деловые свидания, на любовные свидания. В туман, в метель,  в слякоть, под палящими лучами, под секущим дождём, они уходят, они приходят, они бегут, они подныривают под экипажи, подстрекаемые блохами, соблазном, нуждой или долженством. Как и мы, они встают на заре и устремляются на поиски пропитания или уносятся в погоню за удовольствиями.
Среди них есть такие, что ночуют в развалинах где-нибудь на окраине и каждый день в урочный час приходят требовать суточного пропитания к дверям кухни Пале-Рояля, есть и другие, которые стаями мчатся далее чем за пять лье, чтобы разделить между собой трапезу, которую им приуготовили из милосердия шестидесятилетние девицы, чьи незанятые сердца теперь принадлежат братьям меньшим, поскольку глупым мужам они больше не нужны.
Есть и те, что подобно беглым рабам, обезумев от любви, покидают порой свои убежища и спешат в город, чтобы повертеться часок вокруг собаки-красавицы с некоторой небрежностью в туалете, однако благородной и благодарной.
И все они весьма пунктуальны, все обходятся без блокнотов, без заметок, без портфелей.
Знакомы ли вы с праздной Бельгией, любовались ли вы, подобно мне, всеми этими крепкими псами, запряжёнными в тележку мясника, молочницы или булочника и победным лаем свидетельствующими о горделивой радости, которую доставляет им соперничество с лошадьми?
А вот двое, что поднялись на ещё более высокую ступень цивилизации. Позвольте я проведу вас в комнату фигляра, которого нет дома. Крашенная деревянная кровать без занавесей, загаженные пятнами от раздавленных клопов простыни подметают пол, два соломенных стула, чугунная печь, один-другой расстроенный музыкальный инструмент. Ого! Прискорбная обстановка! Однако, прошу вас, поглядите на этих двух интеллигентных особ в истрёпанных, но всё ещё пышных нарядах, в шляпах на манер то ли трубадурских, то ли генеральских, которые  сосредоточенно, ни дать ни взять колдуны, наблюдают за медленным кипением в растопленной печи чего-то неудобопроизносимого, а в центре варева - вволю потрудились - высится черпак подобием флагштока, возвещающего: всё, готово, каменщики своё дело сделали.
Разве по справедливости не следовало бы дать этим ретивым комедиантам перед дорогой наполнить желудок наваристым сытным супом? И разве не простили бы вы некоторую откровенность в чувствах двум бедным бестиям, которым всякий день приходится переносить безразличие публики и несправедливость владельца цирка, что забирает себе большую часть денег и один съедает супа больше, чем четверо комедиантов?
Сколько раз созерцал я с растроганной улыбкой этих четырёхлапых философов, любезных невольников, покорных ли, преданных ли, которых республиканский словарь мог бы поименовать вольнонаёмными, если бы Республика, которую слишком занимает счастье человеческое, располагала временем проявить участье к жизни собачьей.
А сколько раз я думал, что, возможно, есть где-нибудь (в самом деле, кто знает?) в награду за такую смелость, такое терпение и такой труд особый рай для добрых псов, бедных псов, чумазых и очумелых псов. Утверждает же Сведенборг, что есть свой рай для турок, и свой - для голландцев.
Пастухи Вергилия и Феокрита ожидали в награду за состязания в пении голову вкусного сыра, флейту самой искусной работы или козу с набухшими сосцами. Поэт, воспевший бедных собак, получил в награду чудный жилет цвета роскошного и в то же время приглушённого, навевающего думы об осеннем солнце, о цветущих дамах, о ясных погодах перед днём Святого Мартина.
Никто из тех, кто был тогда в таверне на улице Града Прекрасного, не забудет, как стремительно художник скинул с себя этот жилет, чтобы отдать его поэту: так глубоко художник осознал, сколько доброты и справедливости потребовалось, чтобы воспеть добрых псов.
Так почтенный итальянский тиран старого доброго времени преподносил божественному Аретино то украшенный драгоценными каменьями кинжал, то плащ придворного в обмен на изысканный сонет или забавную сатиру.
И всякий раз, когда поэт надевает этот жилет, он волей-неволей думает о добрых псах, о псах-философах, о тёплых днях накануне Святого Мартина и о пышно цветущих дамах.