М. Ю. Лермонтов. Валерик. Перевод на английский

Mikhail Lermontov
Valerik
(Translated into English by Vyacheslav Chistyakov)

Why do I write to you? – not quite,
To tell the truth, am in the know, –   
It seems I have lost such a right.
What can I say? – from long ago
I’m always keeping you in mind?
But it, I guess, be cannot new, – 
Besides, – is all the same to you.

You hardly want to be aware
Where I am now, in what the sticks. 
Our souls are apart, – can ever
Of souls be a stainless mix?
In view of all the former years,    
While weighing them without tears   
By wits which currently are cold,          
I’m losing faith in all the lot: 
Before yourself you can’t dissemble
About the past put in the mist, –   
These things the smart set won’t resist! –    
What’s more – it’s no use be able
To fall for what does not exist! 
Be absent – and to wait for love?   
All feels are speedy nowadays.   
But I recall you, – all above, –    
To fail you I have no ways, 
While being fond of, and again, –   
With you in love I’m being yet;
And then, by suffering and pain 
I paid for bliss that I had had;
And then I in a vain repentance
Was dragging chain of heavy strife 
With a cold mind imposing sentence 
To bump off flowers of life. 
Reluctant making friends anew 
I did not like more pranks to get,      
Left love and poetry, but you 
I was not able to forget.

Accustomed to this thought I bare
My cross without any grumble:    
Whatever an acquired trouble,      
Of life I now am aware.
Like a Tatar, or Turk, I can
Obediently fate obtain,
Do not seek favors from the God;    
Aloofness to the vice I’ve got. 
It seems I to their Prophet’s teaching
Became more close – quite unwitting –
Under the heavens of the East,
With heavy labors to this day
Of a nomadic life; at least
It could my soul, ill and grey,
Leave softly in a sound sleep
By making thinking not too deep
In absence of imagination…      
When out of work is left the head…
But then you can be in the mead 
Stretched out with a fascination
Under the shadowy plane trees   
And look at Cossack’s horses lean,   
And glimpse at – shining in the green –   
Here and there white marquees.
At copper guns the crew is sleeping,
While their fuses barely puff;   
The chain is standing right enough
With bayonets in the sun glinting.
A talk of old can hear I
Under the canvas nearby.
They speak about former actions      
In mountains of Caucasus –   
Ermolov’s victories, great tensions,
Defeats, – and friends as thick as thieves.
At banks of straits new scenes arise – 
With a Tatar of no harm 
Who now, raising not his eyes,
Sends up a prayer of Islam;
Some more are sitting in a circle, – 
Their yellow faces are to me
Amiable, can pleasant be
Their hats, all poor clothes local,
As well as foxy looks of each
And throaty manners of free speech.
Hark! – here is a shot! A bullet
Has whizzed by… A proper din…, 
A cry… again a calm within
The camp is – still it’s not to lull it;
The infantry begins to stir,
The horses are drawn for watering,
It is not quiet anymore!
Some voices, noises, wondering! –   
– What’s captain? – Load? To fit the bill
The drum strikes a reveille,
A call of music fills the valley;   
– Savelyich, where is the steel?
– Pull carts ahead! The guns are jingling,
Into the earth their heels are grinding 
The crews. The general ahead
Is riding out with his set…
The Cossacks in the field have scattered
Like bees, with their loud whoop;
Among the horsemen cock-a-hoop
Appeared flags, hooves pitter-pattered. 
Now over there a murid, – 
A turban, red Circassian coat,
On a chestnut vivacious steed, –   
Calls out a brave man for a combat: 
Who’d fight against him tooth and nail?
A Cossack is for such a matter:
Does opportunity avail,
He wants to show who is better – 
Starts out and pulls out a rifle;
It’s close… Wounded? It’s a trifle! – 
He rides ahead, – in his black hat;
Commences shooting after that…

This show is a common run,
Still, rather short of proper features –    
We watched those pathetic creatures
And used to see in them a fun,
Without murderous commotions – 
Like gestures of a ballet kind;
Though here I’ve felt extreme emotions
In theatres you cannot find. 

Near Giche one day we moved   
Through a dark forest while the skies
Breathed out fire on the wood; 
It’s then we came to realize   
That there’ll be a ruthless battle.
From far Ichkeria to grapple
Came to Chechnya bold daring men –    
To a fraternal call – and then
A lot of beacons there were sending
Their grayish smokes to the skies –   
Which here and there would arise   
And to the valleys were descending;   
Then all the woods became alert:
Under the trees and by the verd
Barbarous voices were expanding.
When we came to a narrow glen 
The battle really began:
The rearguard’s needing cannons now,
The noise continues to grow,
There are already dreadful knocks
And somebody is calling docs, 
All our people are on the move
While foes hurry from the grove
And shoot out of the bushes green.
But quiet is the wood ahead, –    
And no one is there seen, – 
A stretch of water, – still we get      
Some grenades readily to hand; –
We could not see there any band.
Soon over logs of an obstruction,      
As a successive introduction
Into the fight, – appeared rifles, –   
They seemed not be sheer trifles, – 
And silence was then deadly hanging,
All neighborhood fell into it,
The hearts for a strange thing waiting
Were getting rapidly to beat.
A sudden salve…, – in rows they lay; 
Well, our ranks were quite adept…
“At bayonet!” – without delay      
All soldiers rushed ahead,   
The officers did their best:   
The blood was burning in the breast!
When to obstructions came the horsemen –   
They were extorted to jump off; –
Hooray! – the daggers, – mind the postern! –
A carnage started; hereof
Two hours the battle lasted, –   
And there were lots of the blasted, –   
Like beasts they fought in the fast stream,   
The brook was with dead bodies dammed, –   
And fighters of the either team   
Were shoulder to shoulder jammed, –   
I’d drunk some water from it but   
It lethal red was from the blood.

There in the oak shade were standing 
Some soldiers in a morose ring
Around the chief, – the poor thing
Was dying with great suffers, – shedding
And brushing their tears off;
He lied on the greatcoats stuff      
With his back pressed to the oak; –
The soldiers’ faces so rough,      
Strange seemed tears of the tough.
There were two holes in his cloak –    
Blood’s dripping feebly out of them,
The chest was heaving up, and then
It seemed he’s seeing dreadful visions:   
He whispered, – and his eyes were mad:   
“They drag me to the nether regions...
Save, brothers… General is dead…”.    
All phrases sounded like that, –
He wanted something more to say,
But quietened and passed away. 
About him in circle they stood, –   
The men with mustaches, – and cried… 
They had not a long time to brood,
And by that item to abide.   
All silenced in the smoked wood;
They took away the poor stiff, –
I motionlessly felt fatigue.
People counted the fallen, – all
Were sighing in exasperation. 
Still, no grief was in my soul, 
And I was feeling not vexation.
Dead bodies placed on a deck 
Were dragged in a single pack;   
All words were said in hushed tones,
Still blood did flow by the stones, 
And there was an awful smell;
And tiredly sitting on a drum 
Received briefs the general
Determining the outcome, – 
Undaunted, courageous and shrewd.
Above that scenery were seen 
Eternal mountains, serene
They stood, and proud Kazbek’s head
Shined brightly in the clear sky, – 
And I was thinking sadly: Why
People use to fight? They can be glad
With what they have! What do they want?
There is a lot of room for them, –   
No need to be out of a bond, –   
Instead, they fight, each other damn!      
Then a Chechen imposed a train
Of my dark thoughts, – kunak, my friend, –
He tapped on my shoulder, – and 
I asked him what’s the river’s name;
– We call it Valerik, – that means
A brook of death; ….to me it seems
It named been long time ago.
– How many fighters were today?
– Them seven thousand or so.
– And how many have lost they?
– Don’t know – why you did not count?
And while we speaking it about   
Someone maliciously said:
They would resemble this bloody day.
The Chechen did not want a say,
Took a sharp look and shook his head. 

Now, you are tired, – I prohibit
Myself to mention more of war – 
In the smart set it is a bore, 
And you are not in the bad habit
To think about bitter ends, –
With it one always has the bends.
You are another kind of girl –   
For whom a fun is just to whirl
At balls; you aren’t used at all   
To see how people have to die, – 
Let you don’t know it! Oh my, –   
A lot of problems life’s creating.
What if to loosen the life’s grip –   
As if you’re falling in a sleep
With dream about soon awaking?

Now, farewell! – I will be pleased       
If you had got some interest   
At my sincere artless story;   
If not – consider it a prank; –
Or even may be feeling sorry   
And softly whisper: What a crank!

Original text:

М.Ю. Лермонтов
Валерик

Я к вам пишу случайно; право
Не знаю как и для чего.
Я потерял уж это право.
И что скажу вам? — ничего!
Что помню вас? — но, Боже правый,
Вы это знаете давно;
И вам, конечно, все равно.

И знать вам также нету нужды,
Где я? что я? в какой глуши?
Душою мы друг другу чужды,
Да вряд ли есть родство души.
Страницы прошлого читая,
Их по порядку разбирая
Теперь остынувшим умом,
Разуверяюсь я во всем.
Смешно же сердцем лицемерить
Перед собою столько лет;
Добро б еще морочить свет!
Да и при том что пользы верить
Тому, чего уж больше нет?..
Безумно ждать любви заочной?
В наш век все чувства лишь на срок;
Но я вас помню — да и точно,
Я вас никак забыть не мог!
Во-первых потому, что много,
И долго, долго вас любил,
Потом страданьем и тревогой
За дни блаженства заплатил;
Потом в раскаяньи бесплодном
Влачил я цепь тяжелых лет;
И размышлением холодным
Убил последний жизни цвет.
С людьми сближаясь осторожно,
Забыл я шум младых проказ,
Любовь, поэзию, — но вас
Забыть мне было невозможно.

И к мысли этой я привык,
Мой крест несу я без роптанья:
То иль другое наказанье?
Не все ль одно. Я жизнь постиг;
Судьбе как турок иль татарин
За все я ровно благодарен;
У Бога счастья не прошу
И молча зло переношу.
Быть может, небеса востока
Меня с ученьем их Пророка
Невольно сблизили. Притом
И жизнь всечасно кочевая,
Труды, заботы ночь и днем,
Все, размышлению мешая,
Приводит в первобытный вид
Больную душу: сердце спит,
Простора нет воображенью…
И нет работы голове…
Зато лежишь в густой траве,
И дремлешь под широкой тенью
Чинар иль виноградных лоз,
Кругом белеются палатки;
Казачьи тощие лошадки
Стоят рядком, повеся нос;
У медных пушек спит прислуга,
Едва дымятся фитили;
Попарно цепь стоит вдали;
Штыки горят под солнцем юга.
Вот разговор о старине
В палатке ближней слышен мне;
Как при Ермолове ходили
В Чечню, в Аварию, к горам;
Как там дрались, как мы их били,
Как доставалося и нам;
И вижу я неподалеку
У речки, следуя Пророку,
Мирной татарин свой намаз
Творит, не подымая глаз;
А вот кружком сидят другие.
Люблю я цвет их желтых лиц,
Подобный цвету наговиц,
Их шапки, рукава худые,
Их темный и лукавый взор
И их гортанный разговор.
Чу — дальний выстрел! прожужжала
Шальная пуля… славный звук…
Вот крик — и снова все вокруг
Затихло… но жара уж спала,
Ведут коней на водопой,
Зашевелилася пехота;
Вот проскакал один, другой!
Шум, говор. Где вторая рота?
Что, вьючить? — что же капитан?
Повозки выдвигайте живо!
Савельич! Ой ли — Дай огниво! —
Подъем ударил барабан —
Гудит музыка полковая;
Между колоннами въезжая,
Звенят орудья. Генерал
Вперед со свитой поскакал…
Рассыпались в широком поле,
Как пчелы, с гиком казаки;
Уж показалися значки
Там на опушке — два, и боле.
А вот в чалме один мюрид
В черкеске красной ездит важно,
Конь светло-серый весь кипит,
Он машет, кличет — где отважный?
Кто выйдет с ним на смертный бой!..
Сейчас, смотрите: в шапке черной
Казак пустился гребенской;
Винтовку выхватил проворно,
Уж близко… выстрел… легкий дым…
Эй вы, станичники, за ним…
Что? ранен!..— Ничего, безделка…
И завязалась перестрелка…

Но в этих сшибках удалых
Забавы много, толку мало;
Прохладным вечером, бывало,
Мы любовалися на них,
Без кровожадного волненья,
Как на трагический балет;
Зато видал я представленья,
Каких у вас на сцене нет…

Раз — это было под Гихами,
Мы проходили темный лес;
Огнем дыша, пылал над нами
Лазурно-яркий свод небес.
Нам был обещан бой жестокий.
Из гор Ичкерии далекой
Уже в Чечню на братний зов
Толпы стекались удальцов.
Над допотопными лесами
Мелькали маяки кругом;
И дым их то вился столпом,
То расстилался облаками;
И оживилися леса;
Скликались дико голоса
Под их зелеными шатрами.
Едва лишь выбрался обоз
В поляну, дело началось;
Чу! в арьергард орудья просят;
Вот ружья из кустов выносят,
Вот тащат за ноги людей
И кличут громко лекарей;
А вот и слева, из опушки,
Вдруг с гиком кинулись на пушки;
И градом пуль с вершин дерев
Отряд осыпан. Впереди же
Все тихо — там между кустов
Бежал поток. Подходим ближе.
Пустили несколько гранат;
Еще продвинулись; молчат;
Но вот над бревнами завала
Ружье как будто заблистало;
Потом мелькнуло шапки две;
И вновь всё спряталось в траве.
То было грозное молчанье,
Не долго длилося оно,
Но в этом странном ожиданье
Забилось сердце не одно.
Вдруг залп… глядим: лежат рядами,
Что нужды? здешние полки
Народ испытанный… В штыки,
Дружнее! раздалось за нами.
Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди…
Верхом помчался на завалы
Кто не успел спрыгнуть с коня…
Ура — и смолкло.— Вон кинжалы,
В приклады! — и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть…
(И зной и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна.

На берегу, под тенью дуба,
Пройдя завалов первый ряд,
Стоял кружок. Один солдат
Был на коленах; мрачно, грубо
Казалось выраженье лиц,
Но слезы капали с ресниц,
Покрытых пылью… на шинели,
Спиною к дереву, лежал
Их капитан. Он умирал;
В груди его едва чернели
Две ранки; кровь его чуть-чуть
Сочилась. Но высоко грудь
И трудно подымалась, взоры
Бродили страшно, он шептал…
Спасите, братцы.— Тащат в торы.
Постойте — ранен генерал…
Не слышат… Долго он стонал,
Но все слабей и понемногу
Затих и душу отдал Богу;
На ружья опершись, кругом
Стояли усачи седые…
И тихо плакали… потом
Его остатки боевые
Накрыли бережно плащом
И понесли. Тоской томимый
Им вслед смотрел я недвижимый.
Меж тем товарищей, друзей
Со вздохом возле называли;
Но не нашел в душе моей
Я сожаленья, ни печали.
Уже затихло все; тела
Стащили в кучу; кровь текла
Струею дымной по каменьям,
Ее тяжелым испареньем
Был полон воздух. Генерал
Сидел в тени на барабане
И донесенья принимал.
Окрестный лес, как бы в тумане,
Синел в дыму пороховом.
А там вдали грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы — и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: жалкий человек.
Чего он хочет!.. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он — зачем?
Галуб прервал мое мечтанье,
Ударив по плечу; он был
Кунак мой: я его спросил,
Как месту этому названье?
Он отвечал мне: Валерик,
А перевесть на ваш язык,
Так будет речка смерти: верно,
Дано старинными людьми.
— А сколько их дралось примерно
Сегодня? — Тысяч до семи.
— А много горцы потеряли?
— Как знать? — зачем вы не считали!
Да! будет, кто-то тут сказал,
Им в память этот день кровавый!
Чеченец посмотрел лукаво
И головою покачал.

Но я боюся вам наскучить,
В забавах света вам смешны
Тревоги дикие войны;
Свой ум вы не привыкли мучить
Тяжелой думой о конце;
На вашем молодом лице
Следов заботы и печали
Не отыскать, и вы едва ли
Вблизи когда-нибудь видали,
Как умирают. Дай вам Бог
И не видать: иных тревог
Довольно есть. В самозабвеньи
Не лучше ль кончить жизни путь?
И беспробудным сном заснуть
С мечтой о близком пробужденьи?

Теперь прощайте: если вас
Мой безыскусственный рассказ
Развеселит, займет хоть малость,
Я буду счастлив. А не так? —
Простите мне его как шалость
И тихо молвите: чудак!..