Eugene Onegin, chapter 5, strophes 33 - 36

XXXIII
Освободясь от пробки влажной,             Freed finally from the wet cork,
Бутылка хлопнула; вино                The bottle popped; the wine
Шипит; и вот с осанкой важной,            Hisses; with an important outlook,
Куплетом мучимый давно,                Tormented by the verse long time,
Трике встает; пред ним собранье           Triquet gets up; for him the audience
Хранит глубокое молчанье.                Maintains respectfully deep silence.
Татьяна чуть жива; Трике,                Tatiana can scarcely breathe;
К ней обратясь с листком в руке,          Triquet turns to her with paper piece,
Запел, фальшивя. Плески, клики            Sang out of tune. Shouts, applauds
Его приветствуют. Она                Welcome him. And then Tatiana
Певцу присесть принуждена;                Is forced for him to bow down;
Поэт же скромный, хоть великий,           The great poet, but quite modest,
Ее здоровье первый пьет                Is the first to drink her health
И ей куплет передает.                And passes to her the verse.

XXXIV
Пошли приветы, поздравленья;              Tatiana gives thanks to everyone
Татьяна всех благодарит.                For greetings and congrats;
Когда же дело до Евгенья                And when it has come to Eugene,
Дошло, то девы томный вид,                The maiden's look listless,
Ее смущение, усталость                Her embarrassment, fatigue
В его душе родили жалость:                In his soul empathy triggered:
Он молча поклонился ей,                He silently gave her a bow,
Но как-то взор его очей                But the look of his eyes somehow
Был чудно нежен. Оттого ли,               Was indeed wondrously gentle.
Что он и вправду тронут был,              Either because he was touched
Иль он, кокетствуя, шалил,                Or, flirting, naughty engaged,
Невольно ль, иль из доброй воли,          Either instinctive or a good will,
Но взор сей нежность изъявил:             But his gaze tenderness expressed:
Он сердце Тани оживил.                He revived Tanya's heart to relax.

XXXV
Гремят отдвинутые стулья;                Rattle the pushed-back chairs;
Толпа в гостиную валит:                The crowd pours into living room:
Так пчел из лакомого улья                Thus from the tasty hive the bees
На ниву шумный рой летит.                As noisy swarm fly in field blossom.
Довольный праздничным обедом,             Satisfied with the festive dinner,
Сосед сопит перед соседом;                Neighbor sighs in front of neighbor;
Подсели дамы к камельку;                Ladies sit by the fireplace;
Девицы шепчут в уголку;                Girls talk in corner low voice;
Столы зеленые раскрыты:                Open are green cloth tables:
Зовут задорных игроков                They call the perky players
Бостон и ломбер стариков,                Boston and ombre of old fellows,
И вист, доныне знаменитый,                And the whist, still famous,
Однообразная семья,                The family is monotonous,
Все жадной скуки сыновья.                All are greedy boredom' sons.

XXXVI
Уж восемь робертов сыграли                Eight sets already played
Герои виста; восемь раз                The fans of whist; eight times
Они места переменяли;                They places changed;
И чай несут. Люблю я час                The tea is served. I love hours
Определять обедом, чаем                With lunch and tea to determine
И ужином. Мы время знаем                Or with a dinner. We know time
В деревне без больших сует:               In a village without much fret:
Желудок — верный наш брегет;              The stomach is our best breguet;
И кстати я замечу в скобках,              And I to note in parentheses,
Что речь веду в моих строфах              That I talk in my segments
Я столь же часто о пирах,                Quite often about the feasts,
О разных кушаньях и пробках,              Wine corks and various meals,
Как ты, божественный Омир,                Like you, divine Homer,
Ты, тридцати веков кумир!                You, thirty centuries' hero!