Ветер, дуй сильнее

Никифор натянул верёвки для сушки белья, разной длины и толщины, и слушал, как играл на них ветер. Звуки казались цветными – красными, жёлтыми, голубыми, но синих было больше. А может быть, это небо просвечивало сквозь листву, напоминая о своём существовании?

Ноги от долгого сиденья затекли, но покидать скамейку не хотелось. Когда слушаешь музыку, время течёт незаметнее. А его был избыток, и время стягивало тело ремнём, рождало в голове мысли.

Никифор перевесил рубашку с одной верёвки на другую, и ветер заиграл задушевнее. Что-то про русскую тоску, вечное ожидание и далёкий город Москву, куда уезжали на заработки местные жители. Было хорошо, потому что вспоминалось. А ещё потому, что покусывали комары. Щекотали и без того напряжённые нервы и улетали в кусты, на комариную сходку.

Время иногда всё же приходило. И тогда цвели васильками глаза, летали жуки и стрекозы. Никифор начинал дрожать, волосья на его груди шевелились, и запах нагретой солнцем соломы бил ему в нос. И Никифор начинал просить ветер дуть сильнее. И вновь забывался в музыке.

Под ногами загоготали гуси, возвращаясь с пруда. И время, уже готовое уснуть, передумало. Упало в траву, заблестело осколками стекла. «Приманка для кур, – подумал Никифор и усмехнулся. Но тут же тревожно задышал: «Порежутся ещё…» Куры клевали всё, что блестело.

Хрипло залаяла собака – должно быть, прошёл по улице чужой. С кладбища, расположенного на краю села, потянуло молодой крапивой. И чем-то ещё, о чём сказать было трудно, да и не нужно. Стояли весенние дни, не так давно отпраздновали радуницу. И муравьи, как и ветер, наполняли траву шевеленьем.

Время снова вернулось, на этот раз бабьим каблуком. Просыпало семечки на траву, вдавило их во влажную ещё землю. Никифор завертел головой, но тут же схватил её руками. Зажал крепкими пальцами как чугунок, заставил слушать ветер.

– А почему я не слышу поле, его птиц? И как ползёт за рекой змея и пищит суслик? – думал Никифор. – Должно быть, нужны другие уши. Большие как облака, плывущие по небу. Тогда бы и слышал, и прозревал, и знал бы все новости в округе! Вон солнце греет спину, и ей хорошо. А греет потому, что большое. Со всех концов его видно!

Никифор взбрыкнул ногою, словно конь. И положил на другую ногу, давая возможность ослабнуть мышцам живота. И время скользило как мыло в руках, смоченное водой ожидания.

– А вдруг я всю жизнь так просижу? – забеспокоился Никифор. – И осени будут скакать, как белки, одна за другой. Ты хотел обмануть время? Ан, и оно – обманщица. И понесут тебя на кладбище в домовине, на трёх полотенцах, твои друзья!

Стало легче дышать, когда проехала телега. И голос соседа словно упал с потолка: «Но-о! Чаго плятёшься, как Бонапарт в отступлении!»

– И что такое ожидание? – продолжал рассуждать Никифор. – Наверное, корзина. И в ней, как грибы, хранятся деньки. И если их много – тяжёлый груз, и трудно поднять его в одиночку!

Тут скрипнула калитка в саду, и мысли рассыпались, перемешались. Стали звуком, травой, первыми одуванчиками. Никифор вскочил, обернулся, пытаясь разглядеть сквозь листву, кто же к нему идёт?

На цыпочках приближалось его счастье. Которое нужно долго ждать, которое всегда с тобою!

– Настюня, это ты? – заволновался Никифор.

– А кто же ещё? Или ждёшь другую?

Нежные руки скользнули по горячим плечам, обвили шею Никифора. Солнце пятнисто и масляно светило в девичьих волосах. Время было побеждено и перестало существовать вовсе.