Eugene Onegin, chapter 2, strophes 25 - 28

XXV
Итак, она звалась Татьяной.                So, she was called Tatyana.
Ни красотой сестры своей,                Neither by her sister's loveliness,
Ни свежестью ее румяной                Nor by her freshness of sanguine
Не привлекла б она очей.                She won't allure attentiveness.
Дика, печальна, молчалива,                Savage, sorrowful, silent,
Как лань лесная боязлива,                Like a forest deer timid,
Она в семье своей родной                She is in the family of her own
Казалась девочкой чужой.                Looked like a girl alien.
Она ласкаться не умела                She didn't know how to caress
К отцу, ни к матери своей;                Neither to her Dad, nor Mom;
Дитя сама, в толпе детей                Child herself, in children swarm
Играть и прыгать не хотела                She didn’t want to play and bounce
И часто целый день одна                And often all day long alone
Сидела молча у окна.                She silently sat by the window.

XXVI
Задумчивость, ее подруга                Thoughtfulness, her real friend
От самых колыбельных дней,                From the early days of lullabies,
Теченье сельского досуга                Leisure flow in rural field
Мечтами украшала ей.                Ornamented to her with dreams.
Ее изнеженные пальцы                Her delicate thin fingers
Не знали игл; склонясь на пяльцы,            Knew no embroidery needles;
Узором шелковым она                She with a fancy silk pattern
Не оживляла полотна.                Never made the canvas brighten.
Охоты властвовать примета,                Sign of desire to be in power,
С послушной куклою дитя                When with obedient doll a child
Приготовляется шутя                Is getting ready at play ground
К приличию — закону света,                To decency - the society law,
И важно повторяет ей                And strictly repeats to the doll
Уроки маменьки своей.                Lessons from her mother' moral.

XXVII
Но куклы даже в эти годы                But a doll even in those years
Татьяна в руки не брала;                Tatyana didn’t take in hands;
Про вести города, про моды                About fashion, city news
Беседы с нею не вела.                Didn't talk to it head-to-head.
И были детские проказы                Were children's prank maneuvers
Ей чужды: страшные рассказы                Of her no interest: scary stories
Зимою в темноте ночей                In winter in the dark of nights
Пленяли больше сердце ей.                Captivated more her heart.
Когда же няня собирала                When the nanny gathered in flock
Для Ольги на широкий луг                For Olga on a spacious bawn
Всех маленьких ее подруг,                All her little girl companions,
Она в горелки не играла,                She didn't play at barley-break,
Ей скучен был и звонкий смех,                She bored by the ringing laughs,
И шум их ветреных утех.                And by noise of flighty delights.

XXVIII
Она любила на балконе                She loved on the terrace
Предупреждать зари восход,                To await the dawn rise,
Когда на бледном небосклоне                When on a pale heaven space
Звезд исчезает хоровод,                Disappears the stars round dance,
И тихо край земли светлеет,                Quietly the earth edge brightens,
И, вестник утра, ветер веет,                And, morning' herald, wind blows,
И всходит постепенно день.                And day comes slowly to view.
Зимой, когда ночная тень                In winter, when the night shadow
Полмиром доле обладает,                Possesses longer half the world,
И доле в праздной тишине,                And longer in the idle silence,
При отуманенной луне,                Under the moonlight scarce,
Восток ленивый почивает,                The lazy East sleeps uncloud,
В привычный час пробуждена                Awakened at the hour right
Вставала при свечах она.                She got up by candlelight.