Стивенс - Идея лада в Ки-Уэсте

Казалось, голосом её звучал весь океан.
Движение воды никак улечься в мысли или слове
Не могло, как масса целиком, что вечно
Взволнована, без устали колышется и бьётся,
Но при том ей подражанье
Плач непрестанный вызывало,
Да, неумолчный плач – не наш,
Хотя он нам понятен был –
Нечеловечий плач доподлинного океана.

Личиною не скрыт был океан. Она – тем паче.
Смысл её песни не смешивался с голосом воды, пускай
И вторил он тому, что слышалось из волн –
Ведь разделён был на слова.
Казалось, что вода
Валы в нём воздымает кропотливо,
Дыханье перехватывая ветра,
Но слушателям ясно было,
Чей голос перед ними.


Той песни авторство принадлежало ей.
А под покровом вечным океан, ристалище
Трагичных жестов, всего лишь сценой был
Её прогулки с песней. Чей это дух звучит? –
Мы вопрошали то и дело, зная,
Что без духа здесь не обошлось.
Его искали мы, осознавая,
Что песнь её пока звучит, должны мы
Всё вновь и вновь вопросом этим задаваться.


Ах, если б то был только мрачный глас пучин,
Пусть скрашенный слегка игрою волн,
Иль глас небес средь облаков,
Иль глас коралла, скрытого на дне воды стеной, –
Такой прозрачный, словно из глубин,
Из самых недр воздушных раздавался он –
Как воздуха высокий разговор,
Как лета звон, исполнивший собой весь год,
Или просто одинокий звук. Но нет –
Тот гимн печальный всё превосходил:
Её и наши голоса среди
Порывов тщетных и пустых воды и ветра,
Гротеска расстояний, бронзовых теней,
Встающих над раздольем горизонта
Громадами высокогорий моря и небес.


То её голос был, что гибели небес
Пронзительный оттенок грусти придавал мерилом
Пустынности мгновения.
И миру, её слогом сотворённым,
Она единственной была причиной.
И в ее гимне моря естество,
Каким бы ни было оно,
Вдруг становилось частью песни –
Так происходит у творцов. И вот тогда,
Узрев, как в одиночестве бредёт,
Уразумели мы, что этот свет не существует для неё,
Реален лишь один – что создаёт, когда поёт.


Скажи, Рамон Фернандес, объясни,
Зачем, когда затихла песнь, и в город мы направили стопы,
Зачем тогда прозрачные огни
Рыбацких шкун, уснувших до поры,
Когда сгустилась мгла, преобразили ночь,
Всё море поделив орнаментом гирлянд,
Сверкающих неистово – вот так
Лад обозначился, родилась глубина,
И ночь пленилась, очарована.


О, бледный мой Рамон,
Благословенна к ладу страсть творца,
То исступление, чтобы привесть
К гармонии слова – слова морей,
Слова благоуханных врат,
Сияние их смутно, но ведут
К истокам нашим, к самой сути нас,
Очерчены границей призрачной, они
Гнездятся дивных звуков посреди.

(с английского)


Wallace Stevens
The Idea of Order At Key West

   She sang beyond the genius of the sea.
   The water never formed to mind or voice,
    Like a body wholly body, fluttering
    Its empty sleeves; and yet its mimic motion
    Made constant cry, caused constantly a cry,
    That was not ours although we understood,
    Inhuman, of the veritable ocean.

   The sea was not a mask. No more was she.
   The song and water were not medleyed sound
   Even if what she sang was what she heard,
   Since what she sang was uttered word by word.
   It may be that in all her phrases stirred
   The grinding water and the gasping wind;
   But it was she and not the sea we heard.

   For she was the maker of the song she sang.
   The ever-hooded, tragic-gestured sea
   Was merely a place by which she walked to sing.
   Whose spirit is this? we said, because we knew
    It was the spirit that we sought and knew
    That we should ask this often as she sang.
               
    If it was only the dark voice of the sea
    That rose, or even colored by many waves;
    If it was only the outer voice of sky
    And cloud, of the sunken coral water-walled,
    However clear, it would have been deep air,
    The heaving speech of air, a summer sound
    Repeated in a summer without end
    And sound alone. But it was more than that,
    More even than her voice, and ours, among
    The meaningless plungings of water and the wind,
    Theatrical distances, bronze shadows heaped
    On high horizons, mountainous atmospheres
    Of sky and sea.

    It was her voice that made
    The sky acutest at its vanishing.
    She measured to the hour its solitude.
    She was the single artificer of the world
    In which she sang.
    And when she sang, the sea,
    Whatever self it had, became the self
    That was her song, for she was the maker. Then we,
    As we beheld her striding there alone,
    Knew that there was never a world for her
    Except the one she sang and, singing, made.

    Ramon Fernandez, tell me, if you know,
    Why, when the singing ended and we turned
    Toward the town, tell why the glassy lights,
    The lights in the fishing boats at anchor there,
    As the night descended, tilting in the air,
    Mastered the night and portioned out the sea,
    Fixing emblazoned zones and fiery poles,
    Arranging, deepening, enchanting night.

    Oh! Blessed rage for order, pale Ramon,
    The maker's rage to order words of sea
    Words of the fragrant portals, dimly-starred,
    And of ourselves and our origins,
    In ghostlier demarcations, keener sounds.