Эдгар Аллан По Аннабель Ли

Эдгар Аллан По — Аннабель Ли

Это было давно, это было давно,
В королевстве приморской земли:
Там жила и цвела та, что звалась всегда,
Называлася Аннабель-Ли,
Я любил, был любим, мы любили вдвоем,
Только этим мы жить и могли.

И, любовью дыша, были оба детьми
В королевстве приморской земли.
Но любили мы больше, чем любят в любви,—
Я и нежная Аннабель-Ли,
И, взирая на нас, серафимы небес
Той любви нам простить не могли.

Оттого и случилось когда-то давно,
В королевстве приморской земли,—
С неба ветер повеял холодный из туч,
Он повеял на Аннабель-Ли;
И родные толпой многознатной сошлись
И ее от меня унесли,
Чтоб навеки ее положить в саркофаг,
В королевстве приморской земли.

Половины такого блаженства узнать
Серафимы в раю не могли,—
Оттого и случилось (как ведомо всем
В королевстве приморской земли),—
Ветер ночью повеял холодный из туч
И убил мою Аннабель-Ли.

Но, любя, мы любили сильней и полней
Тех, что старости бремя несли,—
Тех, что мудростью нас превзошли,—
И ни ангелы неба, ни демоны тьмы,
Разлучить никогда не могли,
Не могли разлучить мою душу с душой
Обольстительной Аннабель-Ли.

И всегда луч луны навевает мне сны
О пленительной Аннабель-Ли:
И зажжется ль звезда, вижу очи всегда
Обольстительной Аннабель-Ли;
И в мерцаньи ночей я все с ней, я все с ней,
С незабвенной — с невестой — с любовью моей-
Рядом с ней распростерт я вдали,
В саркофаге приморской земли.

Спящая.

В Июне, в полночь, в мгле сквозной,
                Я был под странною луной.
                Пар усыпительный, росистый,
                Дышал от чаши золотистой,
                За каплей капля, шел в простор,
                На высоту спокойных гор,
                Скользил, как музыка без слова,
                В глубины дола мирового.
                Спит на могиле розмарин,
                Спит лилия речных глубин;
                Ночной туман прильнул к руине!
                И глянь! там озеро в ложбине,
                Как бы сознательно дремля,
                Заснуло, спит. Вся спит земля.
                Спит Красота! - С дремотой слита
                (Ее окно в простор открыто)
                Ирэна, с нею С_у_деб свита.

                О, неги дочь! тут как помочь?
                Зачем окно открыто в ночь?
                Здесь ветерки, с вершин древесных,
                О чарах шепчут неизвестных -
                Волшебный строй, бесплотный рой,
                Скользит по комнате ночной,
                Волнуя занавес красиво -
                И страшно так - и прихотливо -
                Над сжатой бахромой ресниц,
                Что над душой склонились ниц,
                А на стенах, как ряд видений,
                Трепещут занавеса тени.

                Тебя тревоги не гнетут?
                О чем и как ты грезишь тут?
                Побыв за дальними морями,
                Ты здесь, среди дерев, с цветами.
                Ты странной бледности полна.
                Наряд твой странен. Ты одна.
                Странней всего, превыше грез,
                Длина твоих густых волос.
                И все объято тишиною
                Под той торжественной луною.

                Спит красота! На долгий срок
                Пусть будет сон ее глубок!
                Молю я Бога, что над нами,
                Да с нераскрытыми очами,
                Она здесь вековечно спит,
                Меж тем как рой теней скользит,
                И духи в саванах из дыма
                Идут, дрожа, проходят мимо.

                Любовь моя, ты спишь. Усни
                На долги дни, на вечны дни!
                Пусть мягко червь мелькнет в тени!
                В лесу, в той чаще темноокой,
                Пусть свод откроется высокий,
                Он много раз здесь был открыт,
                Принять родных ее меж плит -
                Да дремлет там в глуши пустынной,
                Да примет склеп ее старинный,
                Чью столь узорчатую дверь
                Не потревожить уж теперь -
                Куда не раз, рукой ребенка,
                Бросала камни - камень звонко,
                Сбегая вниз, металл будил,
                И долгий отклик находил,
                Как будто там, в смертельной дали,
                Скорбя, усопшие рыдали.





Перевод .К.Бальмонт.


Эдгар По
Перевод
Константина Бальмонта


                Дорогой темной, нелюдимой,
                Лишь злыми духами хранимой,
                Где некий черный трон стоит,
                Где некий Идол, Ночь царит,
                До этих мест, в недавний миг,
                Из крайней Фуле я достиг,
               Из той страны, где вечно сны, где чар высоких
                постоянство,
                Вне Времени - и вне Пространства.


......
                Страна снов.
               Бездонные долины, безбрежные потоки,
               Провалы и пещеры. Гигантские леса,
               Их сумрачные формы - как смутные намеки,
               Никто не различит их, на всем дрожит роса.
               Возвышенные горы, стремящиеся вечно
               Обрушиться, сквозь воздух, в моря без берегов,
               Течения морские, что жаждут бесконечно
               Взметнуться ввысь, к пожару горящих облаков.
               Озера, беспредельность просторов полноводных,
               Немая бесконечность пустынных мертвых вод,
               Затишье вод пустынных, безмолвных и холодных,
               Со снегом спящих лилий, сомкнутых в хоровод.

               Близ озерных затонов, меж далей полноводных,
               Близ этих одиноких печальных мертвых вод,
               Близ этих вод пустынных, печальных и холодных,
               Со снегом спящих лилий, сомкнутых в хоровод, -
               Близ гор, - близ рек, что вьются, как водные аллеи,
               И ропщут еле слышно, журчат - журчат всегда, -
               Вблизи седого леса, - вблизи болот, где змеи,
               Где только змеи, жабы, да ржавая вода, -
               Вблизи прудков зловещих и темных ям с водою,
               Где притаились Ведьмы, что возлюбили мглу, -
               Вблизи всех мест проклятых, насыщенных бедою,
               О, в самом нечестивом и горестном углу, -
               Там путник, ужаснувшись, встречает пред собою
               Закутанные в саван видения теней,
               Встающие внезапно воздушною толпою,
               Воспоминанья бывших невозвратимых Дней.
               Все в белое одеты, они проходят мимо,
               И вздрогнут, и, вздохнувши, спешат к седым лесам,
               Виденья отошедших, что стали тенью дыма,
               И преданы, с рыданьем, Земле - и Небесам.

               Для сердца, чьи страданья - столикая громада,
               Для духа, что печалью и мглою окружен,
               Здесь тихая обитель, - услада, - Эльдорадо, -
               Лишь здесь изнеможенный с собою примирен.
               Но путник, проходящий по этим дивным странам,
               Не может - и не смеет открыто видеть их,
               Их таинства навеки окутаны туманом,
               Они полу сокрыты от слабых глаз людских.
               Так хочет их Властитель, навеки возбранивший
               Приоткрывать ресницы и поднимать чело,
               И каждый дух печальный, в пределы их вступивший,
               Их может только видеть сквозь дымное стекло.

               Дорогой темной, нелюдимой,
               Лишь злыми духами хранимой,
               Где некий черный трон стоит,
               Где некий Идол, Ночь царит,
               Из крайних мест, в недавний миг,
               Я дома своего достиг.



...................

                Он был страстный и причудливый безумный человек.
                "Овальный портрет"

                Некоторые считали его сумасшедшим. Его приближенные
                знали достоверно, что это не так.
                "Маска красной смерти"
Есть удивительное напряженное состояние ума, когда человек сильнее, умнее, красивее самого себя. Это состояние можно назвать праздником умственной жизни. Мысль воспринимает тогда все в необычных очертаниях, открываются неожиданные перспективы, возникают поразительные сочетания, обостренные чувства во всем улавливают новизну, предчувствие и воспоминание усиливают личность двойным внушением, и крылатая душа видит себя в мире расширенном и углубленном. Такие состояния, приближающие нас к мирам запредельным, бывают у каждого, как бы в подтверждение великого принципа конечной равноправности всех душ. Но одних они посещают, быть может, только раз в жизни, над другими, то сильнее, то слабее, они простирают почти беспрерывное влияние, и есть избранники, которым дано в каждую полночь видеть привидения и с каждым рассветом слышать биение новых жизней.

К числу таких немногих избранников принадлежал величайший из поэтов-символистов Эдгар По. Это - сама напряженность, это - воплощенный экстаз - сдержанная ярость вулкана, выбрасывающего лаву из недр земли в вышний воздух - полная зноя котельная могучей фабрики, охваченная шумами огня, который, приводя в движение множество станков, ежеминутно заставляет опасаться взрыва.

В одном из своих наиболее таинственных рассказов, "Человек толпы" Эдгар По описывает загадочного старика, лицо которого напоминало ему образ Дьявола. "Бросив беглый взгляд на лицо этого бродяги, затаившего какую-то страшную тайну, я получил, - говорит он, - представление о громадной умственной силе, об осторожности, скаредности, алчности, хладнокровии, коварстве, кровожадности, о торжестве, веселости, о крайнем ужасе, о напряженном и бесконечном отчаянии". Если несколько изменить слова этой сложной характеристики, мы получим точный портрет самого поэта. Смотря на лицо Эдгара По и читая его произведения, получаешь представление о громадной умственной силе, о крайней осторожности в выборе художественных эффектов, об утонченной скупости в пользовании словами, указывающей на великую любовь к слову, о ненасытимой алчности души, о мудром хладнокровии избранника, дерзающего на то, перед чем отступают другие, о торжестве законченного художника, о безумной веселости безысходного ужаса, являющегося неизбежностью для такой души, о напряженном и бесконечном отчаянии. Загадочный старик, чтобы не остаться наедине с своей страшной тайной, без устали скитается в людской толпе; как Вечный Жид, он бежит с одного места на другое, и когда пустеют нарядные кварталы города, он, как отверженный, спешит в нищенские закоулки, где омерзительная нечисть гноится в застоявшихся каналах. Так точно Эдгар По, проникнувшись философским отчаяньем, затаив в себе тайну понимания мировой жизни, как кошмарной игры большего в меньшем, всю жизнь был под властью демона скитания и от самых воздушных гимнов серафима переходил к самым чудовищным ямам нашей жизни, чтобы через остроту ощущения соприкоснуться с иным миром, чтобы и здесь, в провалах уродства, увидеть хотя серное сияние. И как загадочный старик был одет в затасканное белье хорошего качества, а под тщательно застегнутым плащом скрывал что-то блестящее, бриллианты и кинжал, так Эдгар По в своей искаженной жизни всегда оставался прекрасным демоном, и над его творчеством никогда не погаснет изумрудное сияние Люцифера.

Это была планета без орбиты, как его назвали враги, думая унизить поэта, которого они возвеличили таким названием, сразу указывающим, что это - душа исключительная, следующая в мире своими необычными путями и горящая не бледным сияньем полуспящих звезд, а ярким, особым блеском кометы. Эдгар По был из расы причудливых изобретателей нового. Идя по дороге, которую мы как будто уже давно знаем, он вдруг заставляет нас обратиться к каким-то неожиданным поворотам и открывает не только уголки, но и огромные равнины, которых раньше не касался наш взгляд, заставляет нас дышать запахом трав, до тех пор никогда нами не виданных и, однако же, странно напоминающих нашей душе о чем-то бывшем очень давно, случившемся с нами где-то не здесь. И след от такого чувства остается в душе надолго, пробуждая или пересоздавая в ней какие-то скрытые способности, так что после прочтения той или другой необыкновенной страницы, написанной безумным Эдгаром, мы смотрим на самые повседневные предметы иным, проникновенным взглядом. События, которые он описывает, все проходят в замкнутой душе самого поэта; страшно похожие на жизнь, они совершаются где-то вне жизни, out of space - out of time, вне времени - вне пространства, их видишь сквозь какое-то окно и, лихорадочно следя за ними, дрожишь, оттого что не можешь с ними соединиться.

Язык, замыслы, художественная манера - все отмечено в Эдгаре По яркою печатью новизны. Никто из английских или американских поэтов не знал до него, что можно сделать с английским стихом - прихотливым сопоставлением известных звуковых сочетаний. Эдгар По взял лютню, натянул струны, они выпрямились, блеснули и вдруг запели всею скрытою силой серебряных перезвонов. Никто не знал до него, что сказки можно соединять с философией, он слил в органически - цельное единство художественные настроения и логические результаты высших умозрений, сочетал две краски в одну и создал новую литературную форму, философские сказки, гипнотизирующие одновременно и наше чувство, и наш ум. Метко определив, что происхождение поэзии кроется в жажде более безумной красоты, чем та, которую нам может дать земля, Эдгар По стремился утолить эту жажду созданием неземных образов. Его пейзажи изменены, как в сновидениях, где те же предметы кажутся другими. Его водовороты затягивают в себя и в то же время заставляют думать о боге, будучи пронизаны до самой глубины призрачным блеском месяца. Его женщины должны умирать преждевременно, и, как верно говорит Бодлер, их лица окружены тем золотым сиянием, которое неотлучно соединено с лицами святых.

Колумб новых областей в человеческой душе, он первый сознательно задался мыслью ввести уродство в область красоты и, с лукавством мудрого мага, создал поэзию ужаса. Он первый угадал поэзию распадающихся величественных зданий, угадал жизнь корабля как одухотворенного существа, уловил великий символизм явлений моря, установил художественную, полную волнующих намеков связь между человеческой душой и неодушевленными предметами, пророчески почувствовал настроение наших дней и в подавляющих мрачностью красок картинах изобразил чудовищные - неизбежные для души - последствия механического миросозерцания.

В "Падении дома Эшер" он для будущих времен нарисовал душевное распадение личности, гибнущей из-за своей утонченности. В "Овальном портрете" он показал невозможность любви, потому что Душа, исходя из созерцания земного любимого образа, возводит его РОКОВЫМ восходящим путем к идеальной мечте, к запредельному первообразу, и как только этот путь пройден, земной образ лишается своих красок, отпадает, умирает, и остается только мечта, прекрасная, как создание искусства, но - из иного мира, чем мир земного счастья. В "Демоне извращенности", в "Вильяме Вильсоне", в сказке "Черный кот" он изобразил непобедимую стихийность совести, как ее не изображал до него еще никто. В таких произведениях, как "Нисхождение в Мальстрем", "Манускрипт, найденный в бутылке" и "Повествования Артура Гордона Мима", он символически представил безнадежность наших душевных исканий, логические стены, вырастающие перед нами, когда мы идем по путям познания. В лучшей своей сказке, "Молчание", он изобразил проистекающий отсюда ужас, нестерпимую пытку, более острую, чем отчаяние, возникающую от сознанья того молчания, которым окружены мы навсегда. Дальше, за ним, за этим сознанием, начинается беспредельное царство смерти, фосфорический блеск разложения, ярость смерча, самумы, бешенство бурь, которые, свирепствуя извне, проникают и в людские обиталища, заставляя драпри шевелиться и двигаться змеиными движениями, - царство, полное сплина, страха и ужаса, искаженных призраков, глаз, расширенных от нестерпимости испуга, чудовищной бледности, чумных дыханий, кровавых пятен и белых цветов, застывших и еще более страшных, чем кровь.

Человек, носивший в своем сердце такую остроту и сложность, неизбежно должен был страдать глубоко и погибнуть трагически, как это и случилось в действительности.

Отдельные слова людей, соприкасавшихся с этим великим поэтом, характеризующие его как человека, находятся в полной гармонии с его поэзией. Он говорил тихим, сдержанным голосом. У него были женственные, но не изнеженные манеры. У него были изящные маленькие руки и красивый рот, искаженный горьким выражением. Его глаза пугали и приковывали, их окраска была изменчивой, то цвета морской волны, то цвета ночной фиалки. Он редко улыбался и не смеялся никогда. Он не мог смеяться, для него не было обманов. Как родственный ему Де-Куинси, он никогда не предполагал - он всегда знал. Как его собственный герой, капитан фантастического корабля, бегущего в полосе скрытого течения к Южному полюсу, он во имя открытия спешил к гибели, и хотя на лице у него было мало морщин, на нем лежала печать, указывающая на мириады лет.

Его поэзия, ближе всех других стоящая к нашей сложной и больной душе, есть воплощение царственного сознания, которое с ужасом глядит на обступившую его со всех сторон неизбежность дикого хаоса.