Легенды мира

Есть такая Перуанская легенда. Создатель всех вещей, Конирайя, имел обыкновение проходить по Земле в лохмотьях, так что всякий, кто его видел, мог видеть, что вот это кто-то жалкий и грязный. Блуждая, он влюбился в красавицу Ковиллаку. Он вошел в сад, сделал из семени плод, превратился в птицу, и, когда под деревом, на котором сидела эта птица, села Ковиллака, он сбросил этот плод ей на колени. Она отведала и зачала. Родился у неё ребенок. Прошел год, и все Боги собрались, чтоб установить, кто же отец. Все сошлись, и в богатых одеждах, а в обычных своих лохмотьях пришел и Конирайя. Отцом не признал себя никто, предоставили самому ребенку отыскивать, чей он, и он безошибочно подполз к Конирайе. Ковиллака знала, что её беременность и рождение ею ребенка были чудесны; она могла бы и в эту минуту доверчиво глянуть в глаза Судьбе, ожидая продолжения чуда. Но она оказалась малодушной, недостойной того счастья жертвы, с которым подошла к ней Судьба. Со стыдом и с гневом она обратилась в бегство. А в этот же миг на Конирайе засияла золотая одежда, и Солнце взошло.
                Ковиллака же обратилась в камень.

 В бесплодный — быть может, и красивый, — но бесплодный, мертвый камень.
 (Paul Ehrenreich. Die Mythen und Legenden der S;damerikanischen Urv;lker. Berlin. 1905).

Есть, как бы дополняющая эту легенду, Сиамская сага, до чрезвычайности к ней близкая. Прокаженный, всё тело которого было покрыто нарывами, снискивал свое пропитание, работая в плодовом саду. Он часто бывал около одной яблони, и в соки дерева перешла его сущность, в яблоках было его семя. Поела этих яблок царская дочь, сделалась тяжелой и родила ребенка. По прошествии года захотелось Царю узнать, кто отец. По его повелению собрались в одно место все жители той страны. У каждого были сладости и плоды в руках. К кому мальчик подойдет, проходя по рядам, тот и отец. Подошел-то ребенок — к прокаженному, хоть весь он был в нарывах, а в руках у него был лишь комок холодного риса. Ребенок ухватил его за шею и тотчас начал есть рис. Отец был найден, а Царь разгневан, и обошелся с виновным по-царски — велел и прокаженного и Царевну с ребенком в реку бросить. Но Царевна от таинственного отца своего ребенка не побежала, а прокаженный внезапно обратился в красивого юношу, — сила человеческого доверия сделала то, что начавшееся уродством, кончилось красотой.

В додневности Мира сошлись Боги в том месте, что зовется Теотиуакан, и сказали одни другим: «Боги, кто примет иго быть светом над Миром?» Немедля ответил на те слова один из Богов, чье имя Текуцистекатль, и сказал: — «Я избираю бремя освещать Мир». Тотчас вторично воззвали Боги: «Кто будет другой еще?» Мгновенно взор устремился ко взору и совещались, который будет тот, другой, и ни единый не осмеливался обречь себя тому служению, — все смущались и уклонялись, устрашенные.

Один из Богов, вне счета, и язвенный не говорил, лишь слушал речи других Богов. Другие обратились к нему и сказали: — «Попытайся ты быть светящим, язвененький». И охотно он повиновался и ответил: — «Принимаю, как благосклонность, присуждение. Да будет так».

И тотчас те двое вступили в покаянную четверокружность ночей. После возжгли огонь в жерле скалы, что ныне зовется теутецкалли. Бог, именем Текуцистекатль, принес жертву, и всё было драгоценно: ибо вместо ветвей, принес он цветистые ценные перья, что зовутся манкветцалли; вместо шаров из сена — золотые ядра; вместо шипов магея, — шипы из самоцветных камней; вместо окровавленных шипов — алый коралл; и копал, что принес он, был весьма хорош. Язвенный, чье имя Нанагуатцин, возложил жертву, и вместо ветвей были зеленые камыши(Египет:зелёный тростник) , связанные три по три, всех их было девять, принес шары из сена и шипы магея, и окровавил их собственною кровью, а вместо копала приношением его были язвенные струпья. И каждому воздвигли башню, подобную горе. Внутри тех гор свершали они покаяние четыре ночи, и ныне те взгорья зовутся тцаквалли.

То, чем закончилась четырехночная покаянность, совершилось на грани, на истечении её. Когда ночь наклонилась к полночи, приступили к совершению обрядов; несколько до преломления её поднесли им одеяния их. Того, чье имя Текуцистекатль, облекли в перистый убор, ацтакомитль, и тканый льняной кафтан. Язвенному, чье имя Нанагуатцин, обвили голову бумагой, амацонтли, и облекли его в ниспадающую одежду из бумаги, и макстли подобную же.

Сомкнулась полночь, все Боги вошли в круг костра, что зовется теутескалли. Там рдел огонь четыре ночи. Два ряда Богов по две стороны огня; и двое, выступив, с лицами, устремленными в огонь, средь двух рядов Богов восставших, воззвали к Текуцистекатлю и сказали: — «Так что ж, Текуцистекатль, входи в огонь ты». И тотчас устремился тот, дабы предаться пламени; но велик был огонь и весьма горюч, — ощутил жгучесть и боль Текуцистекатль и не осмелился опрокинуться и вернулся обратно. Вторично направился, мужаясь, но, достигнув, замедлил, не отважился погрузиться в костер. Четыре раза пытался, ни разу не осмелился. И было постановлено — никому не приступать к испытанию больше четырех раз. Когда исполнилось четверократное испытание, возговорили Боги к Нанагуатцину: — «Так что ж, Нанагуатцин, попытайся ты». И едва провозвестили его Боги, осененный, замкнув глаза, взметнулся он и низринулся в пламя, и тотчас затрещал и заискрился на огне, как тот, кого сжигают. Когда увидал Текуцистекатль, что опрокинулся тот и горит в огне, устремился и бросился в костер. И говорят, вошел за ним орел, и также сгорел, потому и перья его коричневые или черные. Следом вошел тигр, но не сгорел, лишь опалился, и через то кратен черным и белым. Отсюда возник обычай — мужей проворно-метких в войне называть Кваутльоселётль, Орел-Тигр, и первым называют Кваутли, ибо первый Орел вошел в огонь и после говорят Оселётль, ибо Тигр за Орлом последовал в огонь.

Едва те двое погрузились в огонь и сгорели, стали Боги ждать и надеяться, что быстро взойдет Нанагуатцин. Был великий миг, ожидания, заалело Небо, и со всех сторон занялось зарево Зари. Говорят, после того, преклонили Боги свои колена, дабы ожидать, где взойдет Нанагуатцин, ставший Солнцем. Смотрели по всем сторонам, кругом обращали взоры, но не могли утвердиться, ни мыслью, ни словом, с которой стороны взойдет, — ни на чём не остановились.
 Одни думали, что придет в стороне Путеводной Звезды, и направляли взгляды к ней; другие — в противоположную сторону; со всех сторон подозревали восход, ибо всюду было воссияние Зари; иные устремлялись в сторону, что стала зваться Востоком, и утверждали, что здесь, в этой стороне, взойдет Солнце. Сказанное теми было истинно. Говорят, смотревшими к Востоку были — Кветцалькоатль и Тецкатлипока, и Меницкоа, которые неисчислимы.
И когда взошло Солнце, предстало весьма многоалое, и, казалось, покачивилось(?), и никто не мог смотреть на него, ибо лишало глаза; — зрения, сверкало, и чрезмерность лучей низвергало, и повсюду разливалась лучезарность.
И после взошла Луна, с той же Восточной стороны, рядом с Солнцем. Первым взошло Солнце, а за ним — Луна. В том самом порядке, как вошли в огонь, пришли, преобразившись.