Затяжная баллада о предательстве

                И убаюкала меня,
                И на холодной крутизне
                Я все забыл в глубоком сне,
                В последнем сне.

                Дж. Китс

Перевернулись нА смех тополя,
и фонари давно с ума сошли,
но есть она среди седых лачуг,
разбросанных в пристанище живых.

В горячий шёпот темноты
она спускается к нему.
Он любит новую волну,
панк-рок и искры из-под век.
Он знает: море – не лощина,
хотя и кажется лощёным.
Он ловит песни в облаках
и бранные псалмы плетёт.

Его судьба, как и моя – игра.
Он плодом рабства, плодом декабря
когда-то был, но кости так легли,
что нарекли «любимым» и его.

И ночь за ночью шла без сна,
а Бог на троне из сердец
не видел этих эскапад,
ведь ночью Он надёжно спит.
Но вскоре сделалась порванка
холодной, как глухая рыба,
и, рассмеявшись, уплыла
в лилово-шёлковую тьму.

Я тоже постигаю морок дней,
вникаю в буквы строгого дождя.
Я просветлён, как снеговик, и всё ж
я не один, а значит он – не я.

Он просто голем из песка
арабских спутанных пустынь,
лишь джинн из жгучего дымка
шальных весёлых папирос.
Ему не суждена прогулка
по бархатным зелёным тучам.
Колодец с ядом – рок его,
надтреснутый, что твой графин.

Его судьба стеклянна. Он теперь,
как голый камень, куц и одинок,
один для проданных шершавых снов,
один для скучных гипсовых небес.

Он просто голем из песка,
бессмысленный, как портсигар,
и будет съеден, как десерт,
его дырявый эпилог.
Ему не суждена прогулка
по взбалмошным пурпурным тучам.
Он слышит стук шагов извне,
что в звёздах растворят его.