Герман Гессе. Игра в бисер

Герман Гессе. Игра в бисер.


"Истина есть, дорогой мой! Но «учения», которого ты жаждешь, абсолютного, дарующего совершенную и единственную мудрость, — такого учения нет. Да и стремиться надо тебе, друг мой, вовсе не к какому-то совершенному учению, а к совершенствованию себя самого. Божество в тебе, а не в понятиях и книгах. Истиной живут, её не преподают."


" Стремиться надо вовсе не к какому-то совершенному учению, а к совершенствованию себя самого."



        Предисловие Е. Маркович.
"Уже  в  названии  этой книги умная и горькая ирония.
"Игра в бисер". Не дело, а игра в пустые стекляшки. Ведь не что
иное, как духовные устремления ученых и художников, их  штудии,
их  занятия  теорией,  науками  и  искусствами, автор осмелился
назвать игрой. Что же такое эти устремления? -- как  бы  задает
вопрос  Гессе.  Действительно,  всего  лишь  игра или жизненная
необходимость? А может быть, разновидность  новой  религии  для
интеллектуалов?  Чему  должна  служить  духовная  деятельность,
чтобы не превратиться в  пустую  игру?  Как  связаны  хранители
высшей  духовной  культуры  с  теми,  кто  создает материальные
ценности? Какова основа и роль истинной "духовности" в наш век?
     Перед нами глубокое  философское  произведение  одного  из
крупнейших  немецких  писателей  XX  столетия,  раздумья  его о
судьбах мира и цивилизации, о судьбах того,  что  ему  особенно
близко,  -- о судьбах искусства. И это не холодные размышления:
за внешне спокойным  повествованием  скрывается  сокровеннейший
вопрос:  "Что же будет с духовностью, что же будет с искусством
в современном мире?" А значит, и с человеком, ибо для гуманиста
Гессе судьба наук  и  искусств  неразрывно  связана  с  судьбой
человека, с условиями развития человеческой личности..."

"Игра  в  бисер"  имеет посвящение -- "Паломникам в страну
Востока": автор как бы отсылает читателя к  своему  предыдущему
произведению, подчеркивает их родство.
   Имя  главного  героя  "Кнехт" означает "слуга", герои трех
вставных новелл  --  жизнеописаний,  якобы  принадлежащих  перу
самого Кнехта, -- это вариации того же образа в разные века и в
разных странах, как бы подчеркивающие его "вневременной" смысл.
Это  вариации  того же служения -- в "разных одеждах", с разным
финалом, Продолжая сравнение  с  музыкой,  можно  сказать,  что
основной   "мотив"  как  бы  несколько  раз  "проигрывается"  в
различных тональностях.
     "Игра   в   бисер"   требует   внимательного,   вдумчивого
прочтения, многое в ней зашифровано, глубоко спрятано. Писатель
обращается  в  своем  произведении  к  идеям  и  образам разных
народов: касталийцы восприняли европейское средневековье с  его
символикой,  для  них живы древний Китай, Индия с ее йогической
мудростью,  им   близки   математические   знаки,   музыкальные
обозначения  и т.д. Перебирание духовных ценностей, накопленных
человечеством, не становится, однако, для автора самоцелью, той
бессмысленной и безрезультатной, хотя и  виртуозной,  требующей
колоссальной  подготовки  и  эрудиции  Игрой  в  бисер, которой
занимаются жители его Касталии. Спокойная и внешне отстраненная
манера  изложения,  ироничность  и  любимая   Гессе   интонация
бесстрастного историка прикрывает блестящий критический анализ,
умение  писателя различить и зафиксировать симптомы неизлечимой
болезни своей эпохи и  в  то  же  время  непонимание  глубинных
причин     этой    болезни,    внутреннюю    неуверенность    и
противоречивость.
     Роман состоит из трех, неравных по объему частей: вводного
трактата -- "популярного" очерка  истории  Касталии  и  Игры  в
бисер,  жизнеописания  главного  героя  и  произведений  самого
Кнехта -- стихов и трех прозаических опусов,  имеющих,  в  свою
очередь, форму жизнеописаний."


Цитаты:

" Это не мое и не твое дело — выступать против веры того или иного человека с утверждением, что верит он в ложь и галиматью."

" Везде боролись, убивали, разрушали, и каждая сторона делала это с верой, что борется за бога и против дьявола."


" В любом начале волшебство таится,
Оно нам в помощь, в нём защита наша."

" Всё стало опять новым, таинственным, многообещающим, всё, что было когда-то, могло вернуться, и могло произойти ещё много нового. Счастье свободы и независимости пробирало его, как крепкий напиток; как давно не знал он этого ощущения, этой великолепной и прелестной иллюзии."

" Мир, весь мир имеет ко мне отношение и вправе притязать на мою причастность к его жизни. Ведь мир с его жизнью был бесконечно больше и богаче, он был полон становления, полон истории, полон попыток и вечно новых начал, он был, может быть, хаотичен, но он был родиной всех судеб, всех взлётов, всех искусств, всякой человечности, он создал языки, народы, государства, культуры и увидит, как всё это умрёт, а сам будет существовать и тогда."

" Минуты огромной боли или потрясений, и в мировой истории тоже, обладают убедительной силой необходимости, они зажигают в душе чувство щемящей актуальности и щемящего напряжения. Потом, как следствие потрясения, может произойти нечто прекрасное и светлое или нечто безумное и мрачное; в любом случае, то, что произойдёт, будет казаться великим, необходимым и важным и резко отличаться от происходящего повседневно."

" Каплями золотого света падали в тишину звуки, падали так тихо, что сквозь них было слышно пение старого фонтана, бившего во дворе. Мягко и строго, скупо и сладостно встречались и скрещивались голоса этой прелестной музыки, храбро, весело и самозабвенно шествуя сквозь пустоту времени и бренности, делая комнату и этот ночной час на малый срок своего звучания широкими и большими, как мир."

" Взгляд на звёздное небо и наполненный музыкой слух перед сном — это лучше, чем все твои снотворные снадобья."

" Когда я говорю с тобой, ты слышишь язык, выражения которого знакомы тебе только наполовину, а нюансы и прихоти незнакомы совсем, ты слушаешь истории о неведомой тебе жизни и форме существования; большая часть их, даже если тебя это интересует, остаётся для тебя чужой и в лучшем случае полупонятной."

" Отвлечённый и с виду вневременной мир Игры был достаточно гибок, чтобы реагировать на ум, голос, темперамент и почерк определённого человека, личности сотнями оттенков."



" То, что он излучал, или то, что волнами равномерно вздымалось и опускалось между ним и мною, я ощущал определённо как музыку, как ставшую совершенно нематериальной эзотерическую музыку, которая всякого, кто входит в этот волшебный круг, вбирает в себя, как вбирает в себя многоголосая песня вступающий голос."


" Далеко не каждый способен быть должностным лицом, как не каждый, например, хороший филолог способен быть учителем."


" В нашем искусстве, как и во всяком искусстве, конца развитию нет."

" Отчаяние Бог посылает нам не затем, чтобы убить нас, он посылает нам его, чтобы пробудить в нас новую жизнь."

" Первые же аккорды аккомпанемента ошеломили меня радостью узнавания: они словно пахли, как пахла срезанная ветка бузины, так же горьковато-сладко, так же сильно и всепобеждающе, как сама ранняя весна! С этого часа для меня ассоциация — ранняя весна — запах бузины — шубертовский аккорд — есть величина постоянная и абсолютно достоверная, стоит мне взять тот аккорд, как я немедленно и непременно слышу терпкий запах бузины, а то и другое означает для меня раннюю весну. В этой частной ассоциации я обрёл нечто прекрасное, чего я ни за какие блага не отдам."


" Ибо пожертвовать любовью к истине, интеллектуальной честностью, верностью, законами и методами духа ради каких-либо иных интересов, будь то даже интересы отечества, есть предательство."

" С виду-то размышлять учатся все, но не всегда это проверишь."

"– Миряне – это дети, сын мой. А святые – те не приходят к нам исповедоваться. Мы же, ты, я и подобные нам, схимники, искатели и отшельники, – мы не дети и не невинны, и нас никакими взбучками не исправишь. Настоящие грешники – это мы, мы, знающие и думающие, мы, вкусившие от древа познания, и нам не пристало обращаться друг с другом как с детьми, которых посекут посекут да и отпустят побегать. Мы ведь после исповеди и покаяния не можем убежать назад в детский мир, где справляют праздники, обделывают дела, а при случае и убивают друг друга, грех для нас – не короткий, дурной сон, от которого можно отделаться исповедью и жертвой; мы пребываем в нем, мы никогда не бываем невинны, мы все время грешники, мы постоянно пребываем в грехе и в огне нашей совести и знаем, что нам никогда не искупить своей великой вины, разве что после нашей кончины бог помилует нас и простит."

" Каждый из нас лишь человек, лишь попытка, лишь нечто куда-то движущееся. Но двигаться он должен туда, где находится совершенство, он должен стремиться к центру, а не к периферии."


" Узнал он и то, что человек предпочитает пострадать и внешне покаяться, чем измениться в душе."


Непонимание, пожалуй, не такая уж страшная вещь. Спору нет, два народа и два языка никогда не будут друг другу так понятны и близки, как два человека одной нации и одного языка. Но это не причина отказываться от взаимного общения. И между людьми одного народа и языка стоят барьеры, мешающие неограниченному общению и полному взаимопониманию, барьеры образования, воспитания, дарования, индивидуальности. Можно утверждать, что любой человек на свете способен в принципе объясниться с любым, и можно утверждать, что нет в мире двух людей, между которыми возможно настоящее, без пробелов, непринуждённое общение и взаимопонимание, — то и другое одинаково верно."


" Если мы можем сделать человека счастливей и веселее, нам следует это сделать в любом случае, просит он нас о том или нет."


" У великой идеи нет начала, как идея, она существует всегда."


Когда в мире мир, когда все вещи пребывают в покое, когда всё в своих действиях следует за своим началом, тогда музыка поддаётся завершению. Когда желания и страсти не идут неверными путями, музыка поддаётся усовершенствованию. У совершенной музыки есть своё основание. Она возникает из равновесия. Равновесие возникает из правильного, правильное возникает из смысла мира. Поэтому говорить о музыке можно лишь с человеком, который познал смысл мира."