Бабушка - Альфред Теннисон

Альфред Теннисон


         БАБУШКА


Ах, Энни, покинул меня старший сын, ушёл навсегда Вилли мой!
В плечах он широк был, румян, белолиц, силён, как бычок молодой.
Жена написала мне… Вилли моим советам внимать не хотел,
Что в жёны ему не годится она – Господь ей ума пожалел.

Отец той девицы был буен и дик, и глуп, и упрям, как осёл;
Таких не спасти. И от выпивки он до срока в могилу сошёл.
А дочка – красотка, да только совсем не парою Вилли была.
Но сын даже слушать меня не желал. Ну что я поделать могла?

Ах, Вилли, мой старший, услада души, красавец, сынок мой родной!
Никто его в схватке не мог одолеть, стоял он недвижной скалой.
«Да он – как трёхмесячный!» – доктор сказал, впервые увидев его.
И верно: в округе подобных ему в тот год не нашлось никого.

И крепкие руки, и ноги сильны, и скромен на редкость в речах.
Уйти я должна была раньше, чем он; безвременно Вилли зачах.
Ах, Энни, я плакать о нём не могу. Но скоро настанет мой срок,
И снова мы встретимся с ним, а сейчас мой сын бесконечно далёк.

Ты думаешь – я холодна и черства? Читаю в глазах приговор…
Но все мои дети ушли в мир иной, а я вот живу до сих пор!
Оплакать их надо, да только душа от горя застыла моя.
Ах, было б мне столько же, сколько тебе – рыдала б безудержно я.

Как странно… Отчётливо вспомнилась вдруг, хоть семьдесят лет пронеслось,
История с Вильямом, дедом твоим, что стоила мне горьких слёз.
Да, если тебя замарал клеветник – страдания не избежать.
Негодная Дженни, кузина моя, решила меня оболгать.

Когда-то она оступилась, и я хранила молчанье о том.
Но Дженни-мерзавка забыла добро, за всё отплатила мне злом:
Меня принялась перед Вилли срамить, в различных проступках винить.
Ты знаешь: язык – это нож и огонь, он может обжечь и убить.

Я слышала – проповедь пастор читал, твердя постоянно всё то ж:
«Запомните: полуправдивая ложь – вот самая страшная ложь.
С беспримесной ложью мы смело в борьбу вступаем за правду и честь,
Но ложь многократно трудней одолеть, коль капелька правды в ней есть».

И Вилли неделю не видела я, нигде не встречала его.
Вокруг бушевала и пела весна, а в сердце всё было мертво.
Да, Дженни пыталась меня погубить, обрушив поток клеветы,
Но, милая Энни, пороча других, не сможешь очиститься ты.

И плакала я бесконечно, от слёз едва не ослепнув. И вот
Стемнело. Тогда я прошла через сад и встала, дрожа, у ворот.
Сияла луна, будто огненный шар, и отсвет на листьях мерцал,
И где-то, о горе не зная моём, вовсю соловей распевал.

И Вилли внезапно возник у ворот, и Дженни под ручку с ним шла.
Меня не заметили оба, но я безмолвно стоять не могла.
И вышла на свет, преграждая им путь, и что-то пыталась сказать…
Ах, если любимый оставил тебя, то разум легко потерять!

И Вилли в молчании гордом застыл, ни слова не вымолвил он.
А Дженни-гадюка с ухмылкой ушла, отвесив ехидный поклон.
«Расстанемся, Вилли,  – промолвила я. – Что толку мучения длить?
Ты лгунье поверил – и, значит, меня отныне не сможешь любить».

И Вилли взглянул на меня, и луна в его отразилась очах.
«Любимая, – молвил с улыбкой, – не плачь. Забудь навсегда этот страх.
Лжецам я не верю, тебя лишь люблю. Хочу, чтоб моею женой
Ты стала как можно скорей, и тогда мы счастливы будем с тобой!»

«Женой? – я воскликнула. – Вилли, а вдруг ты сплетни услышишь опять,
И станешь жестоким и грубым со мной, и станешь меня ревновать?»
Но Вилли лишь обнял покрепче меня и твёрдо ответил: «О нет,
Такого вовеки не будет»… С тех пор прошло целых семьдесят лет…

И мы обвенчались. В тот радостный день я в платье лиловом была.
И не умолкали на свадьбе моей церковные колокола!
С надеждой мы первенца ждали… Увы, он мёртвым явился на свет.
Ах, милая Энни, нет роз без шипов, нет счастья без горя и бед.

В тот вечер о смерти задумалась я, хотя с ней встречалась не раз.
Дитя бездыханным на свет родилось, огонь его жизни угас.
С венчанья не плакала я, но теперь скорбь камнем на сердце легла.
Младенец боролся за жизнь что есть сил, и слёз я сдержать не могла.

На личике крошечном, как на холсте, застыла страданий печать.
Заранее было ему суждено сраженье за жизнь проиграть.
О сыне не плачу я, милая Энн, мы вскоре увидимся с ним.
Но плакала горько, когда мой малыш лежал предо мной недвижим.

Но Вилли безмерной своей добротой мне слёзы помог осушить.
Да, муж мой был добрым, однако всегда знал твёрдо, как следует жить.
И ревности не было в нём ни на грош, и редко он спорил со мной…
Мы долго и счастливо жили, но вдруг оставил меня Вилли мой.

И снова не плакала я, но была с ним рядом готова уснуть.
Казалось, от тяжких житейских забот пришла мне пора отдохнуть.
Уже десять лет миновало с того злосчастного, тяжкого дня,
Но дети навеки остались со мной, они не уйдут от меня.

Вот топает по полу младшая, Энн – ей было два года всего.
Болтает она так же быстро, как ты; порой не поймёшь ничего.
Как только захочет, и ночью, и днём ко мне прибегает она,
А Гарри – на пашне до первой звезды, а Чарли – в саду дотемна.

Весь день за работой проводят они, а к ночи приходят домой:
То рядом с улыбкой на стульях сидят, то тихо парят надо мной…
И тяжек вопрос, на который подчас найти не могу я ответ:
Уйдут ли они, коль открою глаза? Живые они или нет?

Очнулась – и память вернулась ко мне, и снова уснуть не даёт:
Все умерли… Гарри ушёл в шестьдесят, а Чарли был старше на год,
А старшему, Вилли – под семьдесят лет... Я помню младенцами их,
И странно мне было их видеть теперь – серьёзных, седых, пожилых.

Теперь я на ферме отцовской живу; незыблема дней череда.
И в гости соседи приходят ко мне, я рада их видеть всегда.
То новость, то сплетня, то шутка, то смех – такая беседа у нас.
И знаешь – я вместе с другими смеюсь; смеяться могу и сейчас.

Нам пастор грозит: «За грехи предстоит вам в жизни иной отвечать!»
Но скромно и тихо я нынче живу, спокойно могу смерти ждать.
И что мне бояться любого суда, коль будет Господь мне судьёй?
Бог милостив к грешным – так Книга гласит, и сжалится он надо мной.

Ах, Энни, я заново жить не хочу, хоть счастливо жизнь прожила.
Вот было б мне столько же, сколько тебе – я много бы слёз пролила.
А так – пусть уйти скоро мне суждено, но я не горюю ничуть.
Я просто немного  устала, и всё. И очень хочу отдохнуть.

Мой сын, мой красавец покинул меня, иссяк животворный родник.
Но как я оплакивать Вилли могу, когда он ушёл лишь на миг?
В соседнюю комнату вышел, и дверь не стал за собой закрывать.
Я тоже последую вскоре за ним. Что толку рыдать и стонать?

Жена написала… Что ж делать, коль Рок бедняжку умом обделил?
Подай-ка очки – милосерден Господь, что зрение мне сохранил.
Останутся жалкие крохи тебе, когда я уйду в дальний путь.
Ах, Энни, немного ещё потерпи, побудь со старухой чуть-чуть…