Дети зверя Мааны

Дети зверя Мааны
Сказы Алтая.

В стародавние времена жила на Алтае чудо-зверь Мааны. Была она, как кедр вековой, большая. По горам ходила, в долины спускалась — нигде похожего на себя зверя не нашла. И уже начала понемногу стареть:
«Я умру, — думала Мааны, — и никто на Алтае меня не вспомянет, забудут все, что жила на земле большая Мааны. Хоть бы родился у меня кто-нибудь…»
Мало ли, много ли времени прошло, и родился у Мааны сын — котенок.
— Расти, расти, малыш! — запела Мааны. — Расти, расти.
А котенок в ответ:
— Мрр-мрр, ррасту, ррасту…
И хоть петь-мурлыкать научился, но вырос он мало, так и остался мелким.
Вторым родился барсук. Этот вырос крупнее кота, но далеко ему было до большой Мааны, и характером был он не в мать. Всегда угрюмый, он днем из дома не выходил, ночью по лесу тяжело ступал, головы не поднимая, звезд, луны не видя.
Третья — росомаха — любила висеть на ветках деревьев. Однажды сорвалась с ветки, упала на лапы, и лапы у нее скривились.
Четвертая — рысь — была хороша собой, но так пуглива, что даже на мать поднимала чуткие уши. А на кончиках ушей у нее торчали нарядные кисточки.
Пятым родился ирбис-барс. Этот был светлоглаз и отважен. Охотился он высоко в горах, с камня на камень легко, будто птица, перелетал.
Шестой — тигр — плавал не хуже Мааны, бегал быстрее барса и рыси. Подстерегая добычу, был нетороплив — мог от восхода солнца до заката лежать притаясь.
Седьмой — лев — смотрел гордо, ходил высоко подняв свою большую голову. От его голоса содрогались деревья и рушились скалы.
Был он самый могучий из семерых, но и этого сына Мааны-мать играючи на траву валила, забавляясь, к облакам подкидывала.
— Ни один на меня не похож, — дивилась большая Мааны, — а все же это мои дети. Когда умру, будет кому обо мне поплакать, пока жива — есть кому меня пожалеть.
Ласково на всех семерых поглядев, Мааны сказала:
— Я хочу есть.
Старший сын — кот, мурлыча песенку, головой о ноги матери потерся и мелкими шагами побежал на добычу. Три дня пропадал. На четвертый принес в зубах малую пташку.
— Этого мне и на один глоток не хватит, — улыбнулась Мааны, — ты сам, дитя, подкрепись немного.
Кот еще три дня птахой забавлялся, лишь на четвертый о еде вспомнил.
— Слушай, сынок, — сказала Мааны, — с твоими повадками трудно будет тебе жить в диком лесу. Ступай к человеку.
Только замолчала Мааны, а кота уже и не видно. Навсегда убежал он из дикого леса.
— Я голодна, — сказала Мааны барсуку.

Тот много не говорил, далеко не бегал. Вытащил из-под камня змею и принес матери.
Разгневалась Мааны:
— Ты от меня уйди! За то, что принес змею, сам кормись червями и змеями.
Похрюкивая, роя землю носом, барсук, утра не дожидаясь, в глубь черного леса побежал. Там, на склоне холма, он вырыл просторную нору с восемью входами-выходами, высокую постель из сухих листьев взбил и стал жить в своем большом доме, никого к себе не приглашая, сам ни к кому в гости не наведываясь.
— Я хочу есть, — сказала Мааны росомахе.
Семь дней бродила по лесу кривоногая росомаха, на восьмой принесла матери кости того оленя, чье мясо сама съела.
— Твоего, росомаха, угощенья ждать — с голоду умрешь, — сказала Мааны. — За то, что семь дней пропадала, пусть потомки твои по семь дней добычу выслеживают, пусть они никогда не наедаются досыта, пусть едят с голоду все, что придется…
Росомаха обвила кривыми лапами ствол кедра, и с тех пор Мааны не видала ее.
Четвертой пошла на охоту рысь. Она принесла матери только что добытую косулю.
— Да будет твоя охота всегда так же удачлива, — обрадовалась Мааны. — Твои глаза зоркие, уши чуткие. Хруст сухой ветки ты слышишь на расстоянии дня пути. Тебе в непроходимой чаще леса хорошо будет жить. Там, в дуплах старых деревьев, ты детей своих будешь растить.
И рысь, неслышно ступая, той же ночью убежала в чащобу старого леса.
Теперь на ирбиса-барса посмотрела Мааны. Еще слова сказать не успела, а барс одним прыжком уже вскочил на островершинную скалу, одним ударом лапы повалил горного теке-козла.
Перебросив его через плечо себе на спину, барс на обратном пути поймал быстрого зайца. С двумя подарками мягко прыгнул он вниз к жилищу старой Мааны.
— Ты, ирбис-сынок, всегда живи на высоких скалах, на недоступных камнях. Живи там, где ходят горные теке-козлы и вольные аргали [Аргали — дикий горный баран (азиатский).].
Взобрался барс на скалы, убежал в горы, поселился между камней.
Куда пошел тигр, Мааны не знала. Добычу он принес ей, какую она не просила. Он положил к ее ногам убитого охотника.
Заплакала, запричитала большая Мааны:
— Ой, сынок, как жестоко твое сердце, как нерасчетлив твой ум. Ты первый с человеком вражду начал, твоя шкура полосами его крови на вечные времена окрашена. Уходи жить туда, где полосы эти будут мало приметны, — в частый камыш, в тростники, в высокую траву. Охоться там, где ни людей, ни скота нет. В хороший год питайся дикими кабанами и оленями, в плохой — лягушек ешь, но не трогай человека! Если в этих гиблых местах ты первый увидишь охотника — это твое счастье, — беги! Если человек первый тебя заметит — это его счастье, — он не остановится, пока тебя не настигнет.
С громким жалобным плачем полосатый тигр в тростники ушел.
Теперь отправился на добычу седьмой сын — лев. В лесу охотиться он не захотел, спустился в долину и приволок оттуда убитого всадника и мертвую лошадь.
Мааны-мать чуть ум не потеряла:
— Ох-ох! — стонала она, царапая свою голову. — Ох, жаль мне себя, зачем родила я семерых детей! Ты, седьмой, самый свирепый! На моем Алтае не смей жить! Уходи туда, где не бывает зимней стужи, где не знают лютого осеннего ветра. Может быть, жаркое солнце смягчит твое твердое сердце.
Так услала от себя всех семерых детей жившая когда-то на Алтае большая Мааны.
И хотя под старость осталась она одинокой, и хотя, говорят, умирая, никого из детей своих позвать не захотела, все же память о ней жива — дети зверя Мааны по всей земле расселились.
Давайте же споем песню о Мааны-матери, сказку о ней всем людям расскажем.