Киевская, 139

                Брату Сереже
На Киевской сто тридцать девять жарко,
а если зябко – топится голландка,
но чаще жарко,  потому что юг.
Раскрыты окна настежь: слева –варка
сливового варенья, справа – сладко
вздыхая паром, греется утюг.

На Киевской сто тридцать девять тени
зелёнкой мажут сбитые колени.
Я в центре Кишинёва - средостенье
мне, данного зачем-то, бытия.
Здесь носится сестра с собачкой Пальмой.
Мелькают бантики, дворняжий хвост спиральный.
В качалке старой бабушка моя.

Серёжка, брат двоюродный и младший,
доев котлету с гречневою кашей :
«Айда под крышей побежим!» - зовёт.
Зашнуровав  с подковками ботинки,
мимо соседской прошмыгнув Бастинды,
кричим дворовым: «Эй, постройся, взвод!»

Потом, взобравшись на чердак, в погоню
пускаемся, невидимые кони
несут нас друг за дружкой по всему,
что там под кровлею обречено валяться :
обломкам черепицы (восемнадцать
 и два нуля потом в музей снесут).

По доскам, сваленным крест-накрест, как попало.
по битому стеклу, ух как достало –
осколками стреляет, жмурься, люд!
Орёт Бастинда снизу : «Чтоб вы сдохли!»
Но тут вступает пианино, в окнах
свет загорается то там, то тут.

Мне десять лет, я к тёте Кате в гости
пришла и память детская запостит
асфальтовый тот двор и щели в нём,
в котором одуванчики пасутся,
а сколько лет над ними пронесутся -
не сосчитать заросшие быльём.

Ну а пока мы носимся под крышей,
и собираем синяки и шишки,
они  нам  пригодятся  – ещё как! -
в чердачной и не только дольче вите.
Бастинды, вии, спите-спите-спите!
Пусть дети обегут сперва чердак.