Одиночество примитивиста

В заржавленном поле бродили цветы,
а волны печатались лбами о скалы.
В степи у дороги на камне сидел
уродливый отпрыск, потомок пустынных
колдуний, и что-то под нос напевал,
качался, ощупывал ветер руками,
жалел, что ветрам раздарил он всех птиц
и мёд с молоком без остатка растратил.

Ушли пророки, чудеса,
герои, боги – больше не вернуть трагедий.
Жильцов лишились небеса,
и плёнка зелени – на громкой меди.

Пусть добрые камни научат меня
безжалостным временем плакать беззвучно.
Но камни, как прежде, сурово молчат
и холод веков источают в пространство.
Я ей посвящал все свои волоски,
я родинки, строчки и шрамы делил с ней,
но зоркость мою притупила она.
Уродство – мой грех – искупить невозможно.

Её глагольные плоды
сокрыты в облаках моей души песочных.
Уходят буквы в гладь воды
и в тени ломких кошек худосочных.

Когда-то привязан я был к небесам
багровою нитью, но знал досконально,
что идолы, призраки бродят вокруг –
сработан Я с Ними из разных керамик.
Безумец, волшебник, отрёкшийся сын
на выжженных землях заклятия строил.
Как все, он тащил свой безвыходный крест,
но самый увесистый крест мне доверен.

Им не суметь поднять креста,
ведь Их он больше, чем Меня к земле придавит.
Да, лишь весна и пустота –
и больше ничего – нас ожидают.

Я выбрал свой путь, и влечёт он меня
к сырой и безропотной ранней могиле.
Я знаю, что в рыжую ночь возведу
себе эшафот из гранёных стаканов.
Не вспомнит никто под суконной луной
дурного скитальца земных сновидений,
а я растворюсь в неземной пустоте –
ведь нет никакого в посмертии ада.

Лишь из полночной пустоты
заупокойные псалмы затянут дети
и выползут на свет кроты,
забытые в тревожном лунном свете.