Г. Гессе. Сиддхартха. Перевозчик. Раскрытие образо

ПЕРЕВОЗЧИК
...........


     -- Я тут останусь,-- подумал  Сиддхартха.--  Эта та  самая река,  через
которую  я переправлялся когда-то по пути к людям-детям( дети!...). Тут был приветливый такой перевозчик -- пойду и  разыщу его. По  выходе из его хижины и началась тогда  моя  новая  жизнь, теперь  уже  старая  и  поконченная. Пусть  и  мой
теперешний путь, предстоящая мне новая жизнь начнется на том же месте.
     С  нежностью глядел он  на  катящуюся  реку, на  прозрачную зелень,  на
хрустально-чистые   линии   ее   загадочных   очертаний.  Светлые  жемчужины
поднимались  на  его глазах из  глубины( жемчужины подымались, как воздушные пузыри плавали по Зеркалу( Тиферет-,солнце,красота),  тихие воздушные пузыри плавали  по
зеркалу воды,  и в них отражалась  синева неба. Тысячей глаз глядела на него
река -- зеленых, белых, чистых, как хрусталь,  синих, как небо. Как он любил
эту  реку, как  восхищался ею, как он был ей благодарен!
И голос ( Руах-/ сосуд- желания)его сердца,
только  что проснувшийся голос( пробуждение)  говорил ему также: "Люби эту реку. Оставайся близ нее! учись у нее!"( Река соединяющая два суда- небесный и земной...река сияния,книга сияния, молоко Великой матери!) О, да.  Он будет к  ней прислушиваться, будет у  нее учиться( Тора- наполнение росой).  Кто  поймет эту реку  и ее тайны( роза),--  думалось ему,--  тот поймет и
многое другое, перед тем откроется много тайн, все тайны...
     Из тайн же самой реки он в этот день узнал лишь одну, и та поразила его
душу.  Он видел:  эта вода текла и  текла; она текла безостановочно и все же
всегда была тут,  всегда  во всякое время была такою же, хотя каждую  минуту
была новой. О,  если бы постичь, раскрыть эту  тайну! Он еще не понимал,  не
постигал  этого, в нем только  шевелились  догадки, отдаленные воспоминания,
божественные голоса...
     Сиддхартха поднялся с места.  Невыносимым стал  терзавший  его голод( голод- чувство эгоизма, осознать это и принять и статьДаг( руыбка- трепет ,беспокойство или страх- стремление к отдачи, к духовному! Рыбка в вода- Иосиф росток зелёный,рыбка...). С глубоким интересом пошел он  далее по  береговой дорожке,  вверх по течению,
прислушиваясь   к  шуму  воды,( голос воды/ слышать ( ухо) Бина)  прислушиваясь  к  ворчанию  голода  в  своих внутренностях.
     Когда он пришел к перевозу, лодка как раз готова была отчалить, и в ней
стоял  тот самый перевозчик, который  когда-то  перевез через реку  молодого
саману. Сиддхартха узнал его, хотя и он сильно постарел.
     -- Ты перевезешь меня? -- спросил он.
     Перевозчик, удивленный тем,  что  такой знатный господин пришел  один( один- все света целостны в одном) и пешком( моя дочь Ногами ходит по земле,), принял его в свою лодку и отчалил от берега.
     --  Прекрасное занятие ты выбрал  себе,-- сказал Сиддхартха.-- Чудесно,
должно быть, жить всегда у этой реки и ездить по ней.
     С улыбкой( улыбка бога - радуга( радость- Радла: высшая мысль...) качнул головой гребец:
     --  Да, это  чудесно!  Ты верно заметил, господин.  Но разве  не всякая
жизнь, не всякий труд прекрасен?
     -- Возможно. Но мне кажется завидным именно  твое занятие. -- Ну,  тебе
оно  скоро  надоело бы.  Такая работа не подходит  для  хорошо одетых людей.
Сиддхартха рассмеялся.
     -- Вот  уже второй раз за сегодняшний  день ко мне  из-за  моего платья
относятся  с  недоверием.  Не хочешь ли ты, перевозчик, принять от  меня это
платье, которое  мне надоело? Ты  должен знать,  что у меня нет денег, чтобы
заплатить тебе за перевоз.
     -- Господин шутит,-- рассмеялся перевозчик.
     -- Я не шучу,  друг ( ядид: друг/ яд- рука/ яд- указка серебряная...для чтения Торы) мой.  Один раз ты уже  перевез  меня в своей лодке
через эту реку и перевез даром. Сделай же это и сегодня и прими взамен платы
мое платье.
     -- Как же господин отправится дальше без платья?
     -- Видишь ли, я предпочел бы не отправляться дальше. Приятнее всего мне
было бы, перевозчик, если бы ты дал мне какой-нибудь старый фартук( фартук: Малхут ( золото) и 12 камней/ родов/ передник первосвященника) и взял бы
к  себе помощником, вернее, учеником( Хрестос/ Христос)( алхимик/ вольный каменщик( фартук/ конверт на груди...), так как  я должен еще  научиться,  как
управлять лодкой.
     Долго и пытливо вглядывался перевозчик в лицо чужого. -- Теперь я узнаю
тебя,-- сказал он наконец.-- Когда-то ты ночевал в моей хижине. Давно уж это
было  -- пожалуй, больше двух десятков лет тому назад.  Я перевез тебя через
реку, и мы распрощались, как добрые друзья. Помнится, ты  был тогда саманой?
Но твоего имени я не могу припомнить.
     --  Меня зовут  Сиддхартхой  и  я был саманой, когда  ты  видел меня  в
последний раз.
     --  Добро  пожаловать,  Сиддхартха! Меня зовут Васудева. Ты и  сегодня,
надеюсь,  будешь  моим гостем и проведешь ночь в моей хижине.  Ты расскажешь
мне, откуда ты идешь и почему твое прекрасное платье так надоело тебе.
     Они выехали на  средину  реки, и Васудева сильнее  приналег  на  весла,
чтобы справиться с  течением. Спокойно работал он  своими  сильными  руками( сила Ка),
следя за острым концом лодки.  Сиддхартха сидел, глядел,  как он работает, и
вспоминал,  как уже тогда, в последний день своей жизни аскета-саманы, в его
           сердце  зародилась любовь к  этому  человеку.
 Он принял с благодарностью его
предложение.  Когда они причалили  к берегу,  он помог ему привязать лодку к
колышку, после чего перевозчик  пригласил его войти в хижину,  предложил ему
хлеба, воды и плодов манго, и Сиддхартха поел всего с наслаждением.
     Потом -- солнце близилось уже к закату -- они сели на древесный пень  у
берега,  и Сиддхартха  рассказал  перевозчику о  своем происхождении и своей
жизни -- изобразив ее  в том самом свете,  в каком он видел ее сегодня в час
отчаяния. До поздней ночи длился его рассказ.
     Васудева  слушал  с глубоким  вниманием.  Все он выслушал  с одинаковым
интересом: о происхождении и детстве Сиддхартхи, о годах учения и исканий, о
радостях и  горестях.  Это было, между  прочим, одним из главных  достоинств
перевозчика -- он умел слушать, как редко кто  умеет.
 Хотя он  не произносил
ни слова,  но  рассказчик все время чувствовал, как  Васудева вбирает в себя
его  слова  -- тихо, откровенно,  терпеливо, не  теряя ни  одного слова,  не
проявляя  нетерпения, не прерывая  ни  похвалой,  ни  порицанием. Сиддхартха
чувствовал,  какое  это  счастье  --  исповедаться  перед таким  слушателем,
раскрыть перед ним всю свою жизнь, все свои искания, все свои страдания.
     Но к концу повествования, когда Сиддхартха заговорил о дереве на берегу
реки, о своем глубоком падении, о священном Ом и о том, как, проснувшись, он
почувствовал такую сильную  любовь  к  реке, внимание перевозчика, казалось,
удвоилось:  он  был всецело  захвачен  рассказом  и слушал его  с
       закрытыми   глазами.!( Израэль спит...)
     Когда же Сиддхартха смолк, и наступила продолжительная тишина, Васудева
сказал:
     -- Так я и думал! Река заговорила  с тобой. И тебе она друг( Ядид), и тебе она
говорит( Маггид/ голос).  Это хорошо, очень хорошо. Оставайся со мной, Сиддхартха, друг мой.
У меня когда-то была жена; ее  ложе было рядом с моим. Но ее уже давно нет в
живых, давно я уже живу один. Будь ты теперь моим товарищем -- места и  пищи
хватит на двоих.
     --  Благодарю  тебя,-- ответил Сиддхартха,-- благодарю и  принимаю твое
предложение. И за  то  благодарю тебя, Васу-дева,  что ты  так хорошо слушал
меня.  Редко встречаются люди, умеющие слушать, а такого, как ты, слушателя,
я не встретил ни разу. И в этом мне придется поучиться у тебя.
     -- Ты  научишься этому,-- сказал Васудева,--  но не у меня.
Я  научился слушать  от реки( Иссус: Ис. .. Сус: молчи слушай); и тебя она научит этому. Река все знает, у нее всему можно
научиться.
 Смотри --  одному уже  тебя научила река -- что хорошо стремиться
   вниз,  спускаться, искать глубины.( Копать ( лопата) колодец)

Богатый и  знатный  Сиддхартха становится гребцом;  ученый брахман Сиддхартха  становится  перевозчиком --  ведь и это внушено тебе рекой.
Она и другому тебя научит.
     --   В  чем  это   другое,   Васудева?   --  сказал  Сиддхартха   после
продолжительной паузы.
     Васудева поднялся с места.
     -- Уже поздно,-- сказал он,-- пора идти  спать. Я не могу тебе сказать,
в чем  это  "другое", друг  мой. Ты  узнаешь  это сам,  а, может быть, и уже
знаешь. Видишь  ли  ты,  я  не ученый, я не  умею  говорить,  не умею  также
размышлять.

 Я умею только слушать  и быть  скромным( Малхут) --  больше  я ничему не
научился.  Если  бы я мог  это объяснить  другим,  я, быть может, прослыл бы
мудрецом. Но  я только перевозчик  и моя  задача --  перевозить людей  через
реку.  Много  народу перевез  я  на  ту  сторону,  тысячи людей, но они  все
смотрели на мою реку, лишь как на помеху в пути. Они отправлялись по делам и
за деньгами, на свадьбы  и на  богомолье,  река  же преграж-дала  им путь, и
перевозчик на то и был тут, чтобы дать  им возможность быстро преодолеть это
препятствие. Только немногие  из этих тысяч, весьма немногие --  четверо или
пятеро -- перестали  видеть в  реке  помеху  --
   они  услыхали ее голос, 
они

        прислушались к нему, и река стала для них священной, как и для меня.

     Сиддхартха остался у перевозчика и научился управлять лодкой, а если на
перевозе нечего было делать, он  работал вместе с Васудевой на рисовом поле,
собирал дрова, срывал плоды с банановых деревьев. Он научился делать  весла,
чинить  лодку,  плести корзины,  радовался всякому приобретенному  навыку, и
время быстро пролетало для него. Но еще больше, чем у Васудевы, он  учился у
реки. 

У  нее  он  учился  слушать  --  прислушиваться  с  тихим сердцем,  с
раскрытой, полной ожидания душой, без увлечения, без желания, без суждения и
мнения.
     Его отношения с Васудевой  были  самые дружеские. От времени до времени
они  обменивались несколькими словами -- немногими, но глубоко продуманными.
Васудева был  не  словоохотлив. Редко  Сиддхартхе  удавалось вызвать  его на
разговор. -- Ты также,-- спросил он его однажды,--  узнал от реки  ту тайну,
что время не существует? Лицо Васудевы просияло улыбкой.
     --  Да,  Сиддхартха,--  сказал  он.--  Ты  хочешь  сказать,  что   река
одновременно находится в разных  местах -- у  своего источника, и в устье, у
водопада, у перевоза,  у порогов, в  море, в горах  -- везде в одно  и то же
время, и что  для  нее существует лишь настоящее --  ни  тени прошедшего, ни
тени будущего?
     -- Ты верно понял  меня,-- ответил Сиддхартха.-- И  когда я познал это,
то  оглянулся на  свою жизнь и увидел, что и  жизнь  моя похожа на реку, что
мальчика  Сиддхартху отделяют от мужа Сиддхартхи и старика Сиддхартхи только
тени, а  не реальные вещи. Точно так же и прежние  воплощения  Сиддхартхи не
были  прошедшими,  а  его  смерть и  возвращение  к  Брахме не  представляют
будущего. Ничего не было, ничего не будет: все есть, все имеет реальность  и
настоящее.
     Сиддхартха  говорил все  это с восторгом  --  это  снизошедшее  на него
откровение  доставляло  ему  глубокое счастье.  Разве  всякое  страдание  не
существовало во  времени,  разве все душевные терзания и  тревоги не были во
времени? И  разве  все  тяжелое,  все  враждебное в  мире  не  исчезало,  не
оказывалось побежденным, как только человек побеждал время,  как  только  он
отрешался умом от времени? Сиддхартха проговорил  это с  восторгом. Васудева
же  улыбнулся ему с  сияющей улыбкой и кивнул утвердительно  головой. Кивнул
безмолвно,  провел  правой рукой  по плечу Сиддхартхи  и  снова принялся  за
работу.
     В другой  раз, когда  река  в  период  дождей вздулась и сильно шумела,
Сиддхартха заметил:
     -- Не  правда  ли,  друг,  у  реки  много голосов, очень  много?  Ты не
находишь, что у нее бывает то голос царя или воина, то голос быка или ночной
птицы,  то  голос, напоминающий  крик  женщины  во  время  родов  или вздохи
несчастного, и еще тысячи других голосов?
     -- Это верно,-- кивнул головой Васудева,-- все голоса в  мире заключены
в голосе реки.
     -- И знаешь,-- продолжал Сиддхартха,-- какое слово она
     произносит, когда тебе удается услышать одновременно все ее
     десять тысяч голосов?
     Со счастливой улыбкой  Васудева склонился к Сиддхартхе и шепнул ему  на
ухо священное слово Ом. Его-то именно и расслышал Сиддхартха в шуме реки.
     И со дня на день улыбка  последнего  становилась  все более похожей  на
улыбку  перевозчика,  становилась почти такой  же  сияющей,  почти столь  же
светилась счастьем;  так  же,  как и  у Васудевы,  она  светилась  в  тысяче
морщинок, была такая же детская и такая же старческая. Многие проезжие, видя
обоих перевозчиков, принимали их за братьев.  Часто, по  вечерам, они сидели
рядом на пне  у берега и молча прислушивались  к шуму воды, который  был для
них не простым шумом,  а голосом жизни, голосом сущего,  вечно образующегося
вновь.  И  подчас  случалось,  что оба, слушая  реку, одновременно думали об
одном и том же: о недавнем разговоре, об одном из проезжих, заинтересовавшем
их своей наружностью или судьбой, о смерти, о своем детстве, и оба они, если
река говорила  им что-нибудь хорошее, одновременно взглядывали друг на друга
с  одной и  той же  мыслью,  одинаково осчастливленные одинаковым ответом на
один и тот же вопрос.
     От этого перевоза и от обоих перевозчиков исходило что-то особенное,  и
оно ощущалось многими из проезжих. Случалось иногда, что  проезжий, взглянув
в лицо одного  из перевозчиков,  начинал вдруг рассказывать про  свою жизнь,
про  свое  горе,  сознавался  в  содеянном зле,  просил утешения  и  совета.
Случалось, что иной просил позволения провести у них  вечер,  чтобы  слушать
реку. Случалось также, что к  ним приходили любопытные, прослышавшие, что  у
этого перевоза живут двое мудрецов, или волшебников,  или святых. Любопытные
забрасывали их вопросами, но не получая ответов, приходили к заключению, что
тут нет никаких волшебников или мудрецов, а просто два приветливых старичка,
казавшиеся немыми, немного странные и придурковатые. И любопытные смеялись и
толковали  между  собою  о  том,  до  чего  глупы  и легковерны те,  которые
распространяют подобные слухи.
     Годы уходили,и никто  не  считал их.  Но  вот  однажды  пришли  монахи,
последователи Гаутамы  Будды,  и просили перевезти  их через  реку.  От  них
перевозчики  узнали,  что  они  спешат  к  своему великому учителю,  так как
распространилась весть, что Возвышенный опасно болен и скоро в последний раз
умрет человеческой смертью,  дабы достигнуть  окончательного  искупления.  В
скором времени пришла новая партия монахов, потом еще одна. Все  они, как  и
большинство проезжих и стpанников, не говорили ни о чем ином,  как о Гаутаме
и его близкой кончине. И подобно тому, как при известии о военном походе или
предстоящем  венчании какого-нибудь  царя со  всех  сторон стекаются  люди и
собираются в кучи, подобно муравьям, так точно, словно  привлеченные чарами,
стекались монахи  туда,  где  великий Будда  ждал  смерти,  где должно  было
совершиться событие неизмеримой  важности, где великий Совершенный того века
должен был почить в блаженстве.


Совсем иными глазами  глядел он теперь на  людей --  менее  рассудочно,
менее гордо,  зато с  большей теплотой,  с большим интересом  и сочувствием.
Когда  он  перевозил  людей обычного  типа -- людей-детей, дельцов,  воинов,
женщин,  то  они уже не  казались  ему  чуждыми, как  бывало: он понимал их,
понимал  и  сочувствовал  их жизни, руководимой  не мыслями и умозрениями, а
инстинктами и желаниями. Он чувствовал себя таким же, как они. Уже близкий к
совершенству, переживая  свое последнее личное горе, он  все  же смотрел  на
этих людей,  как на  своих братьев.  Их суетные, мелкие желания и вожделения
перестали  казаться  ему  смешными -- они были ему теперь понятны,  достойны
любви,  даже уважения. Слепая любовь матери к своему ребенку, глупая  слепая
гордость  отца,  восторгающегося  воображаемыми достоинствами своего  сынка,
слепая неукротимая страсть к украшениям и жажда восхищенных мужских взоров у
молодой  тщеславной женщины -- все эти ребячества, все эти простые, нелепые,
но  необыкновенно  сильные,   живучие  и  властно  требующие  удовлетворения
инстинкты и страсти уже не казались Сиддхартхе ребячеством. Он убедился, что
люди живут ими, что  ради них они  совершают бесконечно многое-предпринимают
путешествия, ведут  войны, претерпевают всевозможные лишения и страдания.  И
он  научился теперь их любить за это. Он видел жизнь, живое, неуничтожаемое,
видел  Брахму  в каждой  из  человеческих страстей,  в каждом  че ловеческом
поступке. Достойными  любви и удивления казались  ему  теперь  люди  в своей
слепой верности, слепой силе и упорстве. Mичем они не стояли ниже, ни одного
преимущества  не   имел   над  ними  ученый  и  мыслитель,   кроме   одного,
единственного: сознания,  сознательной мысли  о единстве  всего живущего.  И
подчас  у Сиддхартхи даже возникало сомнение,  действительно ли это  знание,
эта мысль имеют такую высокую ценность, не представляет ли и это знание одно
из ребячеств мыслящих людей-детей.  Во всем прочем, на его  взгляд,  мирские
люди стояли не ниже, а  часто  даже  и  выше мудреца,  подобно  тому, как  и
животные, в своем упорном, не уклоняющемся в сторону стремлении к достижению
необходимого им, подчас кажутся стоящими выше людей.
     Медленно развивалось и  созревало  в Сиддхартхе сознание,  что такое, в
сущности, мудрость, в чем  заключалась цель его многолетних исканий. Ведь, в
конце концов, она сводилась лишь к готовности души,  к способности к тайному
искусству  --  во   всякую   минуту,   среди  всяких   переживаний  мыслить,
чувствовать, вдыхать в себя единство. Медленно, словно  цветок, распускалось
в нем это сознание, и на старом детском лице Васудевы он находил отблеск его
сияния: гармонию, уверенность в вечном совершенстве мира, улыбку, единство.
     Но  рана  в  душе  все  еще  горела --  с тоской  и  горечью  вспоминал
Сиддхартха своего сына, лелеял  в сердце  свою любовь и нежность, растравлял
свое  горе,  совершал  все  безумства  любви. Вовек неугасимым казалось  это
пламя.
     И  вот  однажды,  когда  рана  горела  особенно  сильно,  Сидд  хартха,
снедаемый тоской,  переправился через реку, вышел из лодки и  готов  был уже
отправиться в город, чтобы разыскать сына. Река текла медленно и тихо -- это
было  в  сухое время года --  но голос  ее звучал как-то странно, словно она
смеялась!  Река  звонко   и  явственно  смеялась  над  старым  перевозчиком.
Сиддхартха  остановился, склонился  над  водой,  чтобы лучше  слышать,  и  в
медленно протекавшей  воде  увидел свое  лицо. В  этом  отраженном лице было
нечто, напомнившее ему о чем-то позабытом. Он  подумал и вспомнил: это  лицо
походило на  другое, которое он когда-то знал, любил и вместе с тем  боялся.
Оно походило на лицо его отца, брахмана. И Сиддхартха вспомнил, как некогда,
юношей, вынудил отца отпустить его к аскетам,  как он простился  с  ним, как
ушел  и  никогда  не  возвращался.  Не заставил ли  он  своего отца страдать
столько  же,  сколько он  страдал теперь из-за своего  собственного сына? Не
ожидает  ли  и его,  Сиддхартху,  такая же  участь?  Не  комедия  ли это, не
странная и глупая вещь -- это повторение, этот бег в роковом круге?
     Река  смеялась.  Да, это  так  --  все  повторяется,  все,  что не было
выстрадано  до  конца и  искуплено.  Одни и те же  страдания повторяются без
конца. И Сиддхартха  снова сел в  лодку и вернулся в свою хижину,  вспоминая
своего отца  и  сына, осмеянный  рекой, борясь  с  самим  собой,  близкий  к
отчаянию и  в  то же самое время  склонный громко хохотать  над собой и всем
миром. увы,  еще  не зацвела его рана, еще не примирилось  сердце с судьбой,
еще  не засияла  радость победы  из  его страдания.  Но все  же  в  нем  уже
шевелилась   надежда,  и  когда  он  вернулся  в   хижину,  то  почувствовал
непреодолимое желание раскрыть свою душу перед Васудевой, все  показать, все
высказать другу, с таким совершенством умевшему слушать.
     Васудева сидел в хижине и плел корзинку. Он  уже не работал у перевоза;
его зрение ослабело, и  не только зрение, но и  руки. Неизменным и  цветущим
оставалось только ясное, исполненное благожелательности выражение его лица.
     Сиддхартха подсел к  старику и  начал медленно рассказывать. Все, о чем
они до сих пор ни разу не заговаривали, все рассказал он  теперь: о том, как
он побежал  вслед  за  сыном  в город,  о своих жгучих  страданиях, о  своей
зависти  при  виде   счастливых  отцов,  о  том,  что  он  сам  сознает  всю
безрассудность своих  желаний и  о  тщетности  своей  борьбы с ними. Все  он
поведал своему другу  -- обо всем он мог  теперь свободно говорить,  даже  о
самом  мучительном.  Он раскрыл  перед ним  свою рану,  рассказал и о  своем
сегодняшнем  бегстве, о своей ребяческой  затее отправиться в город и о том,
как его высмеяла река.
     И в то время, как он  говорил, а Васудева  спокойно  слушал, Сиддхартха
сильнее,  чем  когда-либо,  ощущал,  как  благотворно на  него действует это
свойственное его другу умение слушать. Он чувствовал, как все его страдания,
тревоги  и  тайная  надежда  переливаются  в  слушателя,  и только последняя
возвращается  к  нему назад.  Показать  такому слушателю свою рану было  все
равно,  что  купать  и охлаждать ее  в реке,  пока жар  не спадет  и она  не
сольется с рекой.
     И, продолжая говорить  и  исповедоваться, Сиддхартха все более  и более
чувствовал, что тот, кто слушает его, уже не  Васудева, не человек, что этот
неподвижно сидящий слушатель всасывает в себя его  исповедь,  как  всасывает
дерево дождевую  воду, что  этот  неподвижно  сидящий  --  сама  река,  само
божество, само  вечное.  И по мере того, как Сиддхартха переставал  думать о
себе и  о  своей ране, сознание происшедшей  с  Васудевой перемены все более
овладевало им.  Но чем более он чувствовал эту  перемену, тем  менее она его
удивляла,  тем яснее  он  сознавал, что  все это совершенно естественно, что
Васудева  уже  давно,  почти всегда был  таким,  только  он, Сиддхартха,  не
замечал  этого, мало того,--  что  он и сам  почти  ничем  не  отличается от
Васудевы. Он понял, что видит теперь старого Васудеву в таком свете, в каком
народ видит богов, и что это не может долго  продолжаться. В своем сердце он
уже начал прощаться с Васудевой. Но при всем том он продолжал рассказывать о
себе по-прежнему.
     Когда он кончил свою исповедь, Васудева поднял  на  него свои ласковые,
несколько ослабевшие  глаза, и молча, без  слов, озарил его взглядом, полным
любви, радости, понимания  и знания. Он взял руку Сиддхартхи, повел его к их
обычному месту на берегу, сел рядом с ним и улыбнулся реке.
     -- Ты слышал, как она  смеялась,-- сказал  он.-- Но  ты не все  слышал.
Давай прислушиваться, ты услышишь еще многое.
     Они стали слушать. Мягко  звучало  тысячеголосое пение реки. Сиддхартха
глядел  в  воду,  и в текущей  воде  перед  ним  проходили  образы:  сначала
показался  отец,  одинокий, оплакивающий своего  сына, потом он увидел себя,
также одинокого, также прикованного цепями тоски к далекому сыну.  Прошел  и
этот  сын,  такой же, как он, одинокий,  бурно стремящийся вперед по горючей
стезе  своих  молодых желаний -- все они стремились к одной цели, каждый был
словно одержим своей целью, и  каждый страдал. Река пела голосом, в  котором
звучали страдание и страстная тоска. Со страстным нетерпением она стремилась
к своей цели, страстной жалобой звучал ее голос.
     -- Слышишь? -- спросил немой взор Васудевы. Сиддхартха
     кивнул головой.  --  Слушай  лучше! -- прошептал  Васудева.  Сиддхартха
напряг все свое  внимание.  Образ отца, его собственный и образ сына слились
вместе; один за  другим всплывали образы Камалы, Говинды и других  людей, но
все расходились, растворялись в реке и, вместе с нею тоскуя, желая, страдая,
стремились  к цели. И голос реки  зазвучал тоскою,  жгучей болью, неутолимым
желанием. Сиддхартха  видел,  как  спешила к своей  цели река, состоявшая из
него, его  близких  и всех  когда-либо  виденных им людей.  Все волны и воды
стремились к какой-нибудь цели --  к водопаду, озеру,  к стремнине,  к морю;
все  цели достигались, а  взамен их являлись новые цели. Вода превращалась в
пар,  поднимавшийся  к  небу;  пар  становился  дождем  и устремлялся  вниз,
становился источником, ручьем, рекой и снова  начинал стремиться, катиться к
цели. Но вот звучавший страстным томлением голос реки изменился. Он слышался
теперь, горестный и ищущий, но другие голоса присоединились к нему -- голоса
радости  и  горя,  добрые  и  злые,  смеющиеся  и печальные,  сотни,  тысячи
голосов...
     Сиддхартха  все  слушал. Он  теперь весь  превратился  в  слух.  Словно
совершенно пустой, он впитывал в себя все звуки и  чувствовал, что теперь  и
сам  изучил вполне  искусство слушать.  Он и раньше  не раз  слышал все  эти
многочисленные голоса в реке, но сегодня они звучали как-то особенно. Уже он
не мог больше  различать  одни голоса  от других  --  радостные от плачущих,
детские --  от  голосов  взрослых.  Все  сливалось теперь в  одно --  жалобы
тоскующих и смех умудренных, крики гнева и стоны умирающих -- все составляло
одно, все сочеталось  вместе, все переплеталось в тысячекратном сплетении. И
все вместе -- все голоса, все цели, все порывы и страдания, все наслаждения,
все доброе и злое -- все вместе взятое составляло их. Все вместе взятое было
потоком  событий,   было  музыкой  жизни.  А  когда  Сиддхартха  внимательно
прислушивался  к  реке,  к  ее  тысячеголосой  песне,  когда он  не  обращал
преимущественного внимания  ни на  жалобы, ни на смех, не уходил  своим  Я в
один какой-либо голос,  а  слушал их все одновременно, внимал всему и слышал
единство, тогда эта великая песнь, распеваемая тысячами голосов, оказывалась
состоящей из одного единственного слова;  это было слово Ом -- совершенство.
--  Слышишь?  -- снова спросил глазами Васудева. Ярко сияла улыбка Васудевы;
она светилась над всеми морщинками его старого лица, как парило Ом над всеми
голосами реки. Ярко  светилась его  улыбка, когда он взглядывал на  друга, и
так же  ярко засияла теперь такая же  улыбка  и на лице Сиддхартхи. Его рана
зацвела, его горе стало излучать свет, его Я слилось с вечностью.
     В  этот час  Сиддхартха перестал бороться с судьбой, перестал страдать.
На  лице  его расцвела  радость  знания,  которому не  противится  уже воля,
которое познало совершенство, примирилось  с течением  событий -- с  потоком
жизни, которое страдает и радуется  вместе со всеми, отдается общему потоку,
входит в единство.
     Когда Васудева поднялся со своего сиденья на берегу и, взглянул в глаза
Сиддхартхи,  увидел в них  радостный свет знания, он слегка, со свойственной
ему нежной и осторожной манерой, коснулся рукой его плеча и сказал:
     -- Я ждал этого часа, мой милый. Теперь, когда он наступил, позволь мне
уйти. Долго я ждал  этого часа,  долго я был перевозчиком Васудевой.  Теперь
довольно. Прощай, хижина, прощай, река, прощай, Сиддхартха!
     Сиддхартха низко склонился перед уходящим.
     -- Я это знал,-- тихо проговорил он.-- Ты уходишь в леса?
     --  Я ухожу  в леса,  я ухожу в Единство! --  сказал Васудева с сияющим
лицом.
     И все с  тем же сияющим видом он ушел. Сиддхартха провожал его глазами.
С глубокой радостью и глубокой серьезностью он смотрел ему вслед, видел  его
полную мира походку, его озаренную сиянием голову, его светящуюся фигуру....