Таня Калистратова, 101 солдат, ENGL

Посвящается солдатам узбекам, зверски замученным и расстрелянным фашистами в концлагере 9 апреля 1942 г.

Шли первые недели той войны,
Их не обстрелянных и пороха не знавших,
Приговорили  вовсе без вины,
Внеся их в список, заживо пропавших.

Они попали в плен, но не сломить,
У них в домах ещё свежа лепёшка,*
Перед уходом лишь успели надкусить,
Чтоб женщинам напоминать о прошлом.

Все верят – что вернётся чей-то сын,
Муж, брат, отец, а может быть товарищ,
Повалит в казане от масла дым,
И чай покрепче  напоить заваришь.

Лепёшку эту он потом доест.               
И возвестят тягучие карнаи.
Чтоб  ветер разносил ту весть окрест,
Что радость воцарилась в нашем крае.

А тех солдат всего лишь  сто один,
Из Средней Азии, наверное узбеки.
Они держались из последних сил,
Но не смыкались лишь надежды веки.      

Им не давали долго есть, и пить,
Коварный план придумали нацисты.
Их гордость унижением сломить,
Всё сделать изощрённо очень быстро.

Европе захотели показать,
Что варвары они, «нечеловеки»
И как за хлеб друг друга будут рвать.
Но в плане обнаружились прорехи.
 
По главной улице они их провели,
В концлагерь там, где проволока в токе.
Но нелюди, одно лишь не учли –
Что солнце то восходит на Востоке.

Они тут приготовились снимать,
И кинули для них буханку хлеба.
Но им урок сумели преподать –
Что человек это не скот из хлева.

Спокойно хлеб один из них берёт,
И ложкой делит ровно всем на части.
И каждый его медленно жуёт,
Как будто голода не испытал напасти.
 
Сорвался  тот нацисткий зверский план,
Недооценен хитрый  «унтерменшен»**
Садисты угодили в свой капкан,
И сделали паёк намного меньше.
 
Как удавалось зверства им сносить,
Для лагеря всего была загадка,
Им оставалось  слишком мало жить,
И каждый день всё меньше от остатка.
 
Их расстреляли в утреннем лесу,
По-братски породнила их могила.
И встретили последнюю весну,
Так, не сказав кому-нибудь  — «Помилуй!»

Их постарались с памяти стереть,
Сожгли при отступлении архивы.
Но к телу лишь приходит всегда смерть,
Они на небе и для нас всех живы.

А сто одна семья не дождалась,
И в камень превратилась та лепёшка.
И эта боль совсем не улеглась,
Пока бесценна хлеба даже крошка.

* такой обычай перед походом или отъездом мужчина должен надкусить лепёшку и ту лепёшку вешают на стену и смотрят на след и вспоминают об ушедшем
**«унтерменшен» – «недочеловеки» по-немецки



П Е Р Е В О Д



101 soldiers

That brutal war had darkened the first season,
They, so unbloodied, tested not a day,
Were sentenced all together with no reason,
Put in a list entitled ‘M.I.A.’*

*MIA (missed in action) – без вести пропавший

Now captured, but with their heads held high.
At home the parting bread’s still fresh and steaming. **
They hardly bit it, leaving with a sigh
On-wall reminders of the past to their women.

Back home they all expect a dear mate,
A husband, sons, a brother, or a neighbor,
A hot strong tea again is on the grate,
You fuss to finish quickly kitchen labor.

They’ll finish later this homemade flatbread.
There’ll be long sounds of glorifying brasses.
And winds will bring this hailing news ahead
For joy to reign on waters, sands and grasses.

The count of them was just one hundred one,
They might be Uzbeks, the sons of Central Asia,
With their last strengths they stayed, were nearly gone,
But hope lived on, to it there was no measure.

They were deprived of drink and food for days,
A tricky plan the fascists had invented.
To sting their pride and make them lose their face,
To do it all quick, sharp, unprecedented.

To Europe it was firstly planned to show
Barbarians, just cattle, slaves for selling,
That for a loaf they’d rip each other, so…
But Nazi’s plan was surely doomed to failing.

Up the main street they draggled in a string
To the death-camp with loaded wires around.
The fascists failed to count just one thing,
It’s in the East the Sun to rise is bound.

The monsters started their inhuman shoot,
A loaf was thrown to make the Uzbeks battle,
But the unpeople scarcely understood,
A Man is no cow-house cattle.

One calmly picks the bread and with a spoon
Splits it in equal parts among the others,
And each of them enjoys it slowly soon,
As if the pains of hunger were no bother.

Defeated was those Nazi’s brutal plot,
And so misjudged was cunning ‘Untermenschen’,
The tormenters themselves were fairly taught,
But smaller rations were their new ‘invention’.

All those tortures were impossible to bear,
For the whole camp the Uzbeks were a riddle,
How they lived through – of a soon death aware -
Enjoying their life’s just every little.

Into kin brothers turned by their grave,
They were shot down in the morning garden.
They met last spring remaining calm and brave,
Not begging anyone to save them or to pardon.

The memories of them had to survive,
Achieves burnt at setbacks out of town.
It’s to their bodies only that death was to arrive,
They are in heaven and for us are never down.

Their families were waiting on in vain,
Into a stone turned the ‘reminding’ pastry.
No little bit relieved is burning pain,
As long as even crumbles can’t be wasted.


3.0