Богдан Вроцлавски. Мой старый дом

Богдан Вроцлавски.

Мой старый дом

вчера, а может и намного раньше
я был рядом с моим домом из юности
меня гнало профессиональное безрассудство, какие-то  стихи затерявшиеся
в переулках улиц протянувшихся вдоль Тибра

когда-то на прибрежной скамейке
уснул усталый Густав Херлинг -  Грудзиньский,
и снились ему вещи о которых он никогда не хотел мне рассказать

в этом нет ничего необычного
такие сны всегда ведут нас
к вещам, недоступным проверке прикосновением или дыханием
они умирают быстрее бегущих рядом с нами лучей света

из каждого абзаца буковка по буковке слово за словом
Я всегда пытался выцарапать
все что было внутри кокона

издалека я слышу поющую Эллу Фицджеральд
просеивает её ветер и эстрадная небрежность, которую могут себе позволить
те, кто видел одновременно закат солнца и его восход

так же, как художник что кладёт краски на холст нерв рядом с нервом пульс рядом с пульсом
пока все это  вознесёт нас на вершины художественного извращения

поэтому мы набухаем в темных галереях старых церквей
когда мы просим нашего ангела-хранителя верить в нас, мятежных
вечно блуждающих вдоль каждой строки

и когда мы благодарим за подсказанное нам слово к слову строфу к строфе
в постоянном экстазе и радости осуществления

Я засыпаю но хорошо знаю
в самых отдаленных речных меандрах  холодной поверхность недр
Рима  больше нет

умер

разрывая наше одиночество в клочья
приказывая его фрагментам гулять вдоль и поперёк тела

и дальше над  Тибром Мозелем Сеной и Шпрее
костры горят дым закрывает пейзаж вплоть до горизонта

варвары склоняются к огню
видишь спины напряженные как тетива луков
наблюдаешь как из боковой улочки выходит толпа

скандирует лозунги

этот пейзаж тускнеет во мне, его заклинания опоздали
они прячутся под корой старых сосен
иногда тронет их лунный луч

Элла Фицджеральд заканчивает петь
Я должен проснуться пройти по балкону, выбрать старую пластинку
и   в его  потёртой черноте отыскать

самое важное для меня сегодня

Я сажусь и жду когда вернётся мотив -
вечный странник четвертной нотой
пробегающий внутри партитуры
с равнодушным лицом
обращённым в сторону штормового моря

Я его знаю
помню
называю бездомностью волн  запахом становящегося  безразличным тела

наконец  неохотой

тем временем вернулись сумерки
своей бесцветностью одели ветхую дымовую трубу
старого кирпичного завода
миновали закрытые ставни

запах давно не проветренной комнаты

уселся в этом месте, из которого навязчивая память
представила фрагмент библиотеки
полной вечной пыли
турпистических стихов Сташка Гроховяка
с зубами оскаленными в бесконечное пространство вселенной

с ладонями протянутыми так далеко
что теряются в них все цвета византийских икон
позолот полных торжества хоралов

описывающих наирадостнейшую реальность

я понимаю,
это мой вечный мираж что вращается вокруг луны
и звёзд с распростертыми крыльями
надо всей действительностью

тысячи знаков препинания
тяжело продвигающихся по пустынным пескам

потрескавшиеся  губы погонщиков верблюдов
бурнусы со взвивающимися
в лучах солнца  вопросительными знаками

внезапно касаются самых  светлых мест в Европе

меня пробуждает холод ветра  странствующего вдоль Тибра
приносящего туман падающий на мою скамью

возможно, это тот самый ветер что разбудил Густава
он приказал ему вернуться в солнечный Неаполь

Скоро не с кем будет поговорить
поздороваться

задать ему один из вопросов  обычных для  путешественников
и людей совершенно безразличных друг другу

я понял
это и есть время потерянных предметов

эха
которое потерялось среди своих снов
избавленного от дорожных указателей

отражаемого от горизонта  сотнями вопросительных знаков
которое никогда не возвращается к открытым окнам умирающего Рима.

Из книги стихов « Приговорённый к Периферии»

(Прим. Турпистизм- поэзия эстетизации безобразного
Густав Херлинг-Грудзиньски . (1919-2000)– Википедия :
Автор метафизических новелл, этических притч, нередко с криминальным сюжетом, развивающих линию Эдгара По, Германа Мелвилла, Натаниэля Готорна, Генри Джеймса. Писал рассказы и повести, драмы и эссе, выступал как литературный критик и политический публицист.
Но две его главные книги — это записки о советском лагере Иной мир (Другой мир), которые чаще всего сопоставляют с Записками из мертвого дома Ф. М. Достоевского и Колымскими рассказами В. Шаламова (Лондон, 1951, на англ. яз. c предисловием Бертрана Рассела, 1953 — там же на польск. яз.; в Польше опубл. 1989) и многотомный Дневник, писавшийся ночью, который он вел более чем четверть века (1971—2000).