Саломо Фридлендер Минона. - Про облако

VON DER WOLKE, WELCHE SO GERN GEREGNET HÄTTE
("Ach! Wie zufrieden war die Welt. Gelber Sonnenschein...")

ПРО ОБЛАКО НЕ РАССТАВАВШЕЕСЯ С МЕЧТОЙ О ДОЖДЕ

 Ах! Каким довольным был мир. Желтый солнечный свет заливал все как яичный соус. Коровы паслись на лугу, небо расплывалось в улыбке. Сотни роз, увивавших решетки, переговаривались с ласковым ветром на этом пиру. Седовласые старики прохаживались по улицам. Пожилые дамы усаживались, складывая руки на животе, точно выпеченные из пряничного теста. А один малыш, совсем еще несмышленыш, чихал время от времени каким-то таким своим излюбленным манером, что курица взвивалась с насеста и принималась нервно кудахтать; все пребывало в согласии, и даже пьянчужка, который вертелся и тут и там, делал это с видом самым безобидным, счастливым и идиллическим, так что без него этой картине благости чего-то бы недоставало.
Вдалеке за горами покойно и медлительно тянулось, как бы не сразу о самом себе что-то припоминая, пригнанное сюда неторопливым ветром бродячее светлосерое облако. Оно угрюмо и неприметно набрасывало свои бесцветные тени на всю эту веселость, и тенями этими словно бы призадумывалось над совершеннейшим счастьем этого пригожего края. Помыслы же его устремлялись к одному: Как бы мне спуститься к тому, что устроено так ладно?
С безучастной печалью в блуждающем взоре скользило оно своим путем всего поверх; ветер подталкивал его, подзадоривая, и трубил в его отверстые уши: а ну-ка сюда, сюда, сюда! Оно однако не давало сбить себя с толку, но все искало и искало чего-то. Нечасто являлось такое мнительное, такое чрезвычайно добросовестное, раздумчивое облако. Как же быть, спуститься мне или нет, все не могло оно решиться и делалось то тоньше, то поплотнее. Где-то там внизу скопивший к преклонным годам капиталец Здороживёшь протягивал свою смекалистую руку булочнику Волынке и капитальным своим басом взывал к нему: Уж сделай милость, дорогой сосед, обойдемся без глазури. Облако мимолетом пыталось, это было заметно по его теням, улыбнуться; оно прям утирало солнцу его внушительный нос; причем солнце еще и подмигивало, так что весь этот край заставляло просиять, будто б озаренный остроумной догадкой; вскоре за этим все снова выглядело по-сказочному безмятежным. Теперь приходил черед почувствовать себя несчастным облаку с его нерешительностью и понемногу собиравшейся в нем влагой.  А задумчивое облако большая редкость. Ведь главный секрет, если подумать о дожде, заключается, собственно, в том, чтобы тому, что решительно, как можно сильнее выходя из себя, изливается, ответом  - в этом-то весь фокус! -  выходило что-то другое, вроде веселой потехи или веселого гнева. Одним, быть может, казалось, что облако ластится к ним сенью, другим, что оно обдает их колючим холодом; но тенями своими еле касаясь всего, поверяя все земное, сохраняло оно себя в отрешенном равновесии. Ни лоснящиеся, плюшевые спины коров, которые оно поглаживало своей хмурью, ни малыш в коляске, чье светлое чело оно слегка омрачало, ни пастор Блотегель, который всегда был для изголодавшегося облака настоящим пиршеством, не рассеивали его сомнений. Напротив, тронутое всеобщим согласием, становилось оно сентиментальным: вкусив этой повсеместной идиллии,  напитавшись ею, ощущало оно единственно только себя ее нарушителем. Облако поглядывало на корову Клаудину, и одна только мысль о том, что придется окатить почтенное животное с головы до копыт, приводила его в трепет. Ветер, этот Мефистофель облаков, выворачивался наизнанку от негодования: душа у облака, шипел он, все равно что сыр в форме ландыша. Облако нахмурилось и дозволило одной капле упасть на нос Блотегеля из-за его всегдашней рассеянности, так что пастор возвел очи горе и елейным голосом залепетал: "О, небесная влага! охрани служителя своего пока тропинка над ручьем не препроводит его к его жилищу."
Облако не посмело ему препятствовать, повисев над пастором некоторое время и ослепив его небольшой молнией, тут же исчезнувшей, оно смиренно продолжало свой безрадостный путь. Думают обычно, что солнце ни о чем не печалится и предоставляет своему свету сиять невозбранно, не больно-то беспокоясь, куда он упадает. Какое заблуждение! Солнце, к примеру, знало все облака по именам. Как часто оно находило удовольствие в том, чтобы поднять одно из них повыше на своих волосах, расцеловать его, утолить жажду его влагой и после уж отпустить. Солнце, которое сегодня особенно хорошо себя чувствовало, нежно ухватило облачко, только вот по тому пробежала дрожь, оно прижалось к солнечному боку и взмолилось: "Милый дядюшка**, тебе, быть может, неприятна  слякоть, что я развожу в этом счастливом краю под нами? Пожалуйста, разреши мне в виде исключения разок полить дождем и небо."
Солнце расхохоталось, да так громко, что ветер сложил свои крылья и нахохлился, как сова днем. Солнце же вынуло из кармана лучистый гребень: "Нужно причесать тебя, племянничек***, коли ты собираешься взлететь повыше." И уложило влажные волосы облака изящными струящимися локонами, к тому же перевив их тончайшими золотыми нитями, так что снизу их было прекрасно видно, и все детишки, идя из школы задирали кверху носы: это были последние взгляды, брошенные на облако, растрогавшие его до слез: так безоглядно зашлось оно в рыданье, что буквально в нем растворилось, испустило еще один неземной вздох и, облекшись им, потекло сквозь солнечный свет, преобразивший и озаривший его, в чистейшую лазурь небес. - Все же довольно редко попадаются столь чувствительные облака.


*Salomo Friedlaender (4 May 1871 in Go;a;cz – 9 September 1946 in Paris) was a German-Jewish philosopher, poet, satirist and author of grotesque and fantastic literature. He published his literary work under the pseudonym Mynona, which is the German word for “anonymous” spelled backward. He is known for his philosophical ideas on dualism drawing on Immanuel Kant, and his avant garde poetry and fiction.

**Немецкое Солнце - тетушка  (fem.; "liebste Tante...")

***Немецкое Облако - доченька/племянница (fem.; "mein Töchterchen...")