1. Характеристика, или одурманенные севером

                ХАРАКТЕРИСТИКА, ИЛИ ОДУРМАНЕННЫЕ СЕВЕРОМ
                -Слушай, мИтис, уже осень, а ты до сих пор
                такой
                бледный? Почему не загорел, ты где живешь?
                -Я?! В Магадане
                -И что, у вас в Магадане лета, что ль, не
                бывает?!!
                -Почему это не бывает? Бывает. Просто я в этот
                день болел.

                1.
    Спасибо сайтам Одноклассники, В Контакте, Фейсбук и всем другим соцсетям. Многие с их помощью нашли старых и новых знакомых и друзей, одноклассников, однокурсников или односадников, а кто то, как например я, даже прекраснейшую спутницу жизни.
Но, встречаясь, списываясь, созваниваясь с бывшими одноклассниками, армейскими или университетскими друзьями и вспоминая школьные приключения и подвиги, неоднократно от них слышал вопрос: «А помнишь, с нами училась… Светка Соколова, у нее сегодня день рожденья…». И не потому, что память плохая, часто вынужден отвечать: «Нет, не помню». Я просто иногда чуточку завидую тем, кто родился, скажем, в Москве, в Перово, пошел в школу в Перово, женился, начал работать, развелся, перешел на другую работу, еще раз женился, и так далее, и все в Перово. Тогда понятно, одноклассников у такого коренного жителя Перово было человек двадцать пять - тридцать, чего их не помнить-то.  В голове необходимо уложить только воспоминания про Перово. Ну, еще столько же однокурсников, немного коллег по работе, друзей жены   или мужа, но опять-таки, все это, как правило, в той же Москве или, к примеру, в Воронеже.

    Мне же Всевышний уготовил совершенно другую судьбу. За десять школьных лет МитислАву пришлось поучиться аж в девяти школах по семи городам, поселкам и деревням Советского Союза от Чукотки до Москвы. Это, не считая совсем пеленочно-манно-горшочного периода, который все одно был точно таким же разъездным, как и вся будущая жизнь. А теперь помножьте девять школ на тридцать человек в классе, потом прибавьте две разные части в армии – инженерно-саперную учебку в Эстонии и войска в славном Ярославле, два разных курса в университете, многочисленные разъезды по стране и места работы, а это несколько десятков поселков, деревень и городов по бывшему Союзу - всю последующую точно такую же скитальческую жизнь. И такая «кругоездь» вовсе не из-за того, что я перекати-поле, хотя эта черта, безусловно, и занимает третье место в моем характере после чувства юмора и жизнелюбия. Объяснение, собственно говоря, простое, как та самая репа после длительного периода кипячения на небольшом количестве воды. И не скажу, что мне такая жизнь не нравится. Благодаря судьбе моментально быстро схожусь почти с любым человеком от бандита, простого работяги или крестьянина до профессора и академика.
       Дед мой по маме, Потылыцын Николай Захарович, после ранения на фронте был демобилизован, вернулся обратно в Сибирь, подлечил плечо и был призван повторно. Уже в офицерском кавалерийском училище Первой конной армии ляпнул что-то ненужное не то стране, не то своему бдительному командиру и получил червонец лагерей плюс пять "по рогам" - т.е. лишение политических прав после отбывания срока на пять лет - и сгинул в декабре 1944-го в каком-то из ИТЛ [1] по 58-10 (антисоветская агитация и пропаганда). Реабилитирован 02.12.2000 военной прокуратурой СибВО, подробностей - за что был осужден - так и не знаю.
          Я из усыновленных, родной отец от меня отказался, даже расписочка в этом сохранилась, мама вновь вышла замуж за красавца, гитариста и умнейшего и образованнейшего человека, геолога, работавшего на моей родине начальником поискового отряда по россыпному золоту. Один из полевых сезонов был в Туве мне было года три. Папа был молод, всего 33 года, начитан, красив, обходителен, и обаятелен, писал стихи, играл на гитаре, но что самое главное для мужчины, безусловно умен. И хотя имел на руках уже двух детей, которых к слову сказать растил, воспитывал и вкладывал уйму времени, энергии и знаний один, без первой жены. Задолго до этого поля они развелись, а малышей по суду, (мыслимое ли дело) оставили отцу.  Короче Сергей Стефанович был по мнению сибирячек «завидный жених». И за ним началась на берегах Малого Енисея самая настоящая охота.  Маме несколько раз другие претендентки на геологическое сердце, по простой, незамысловатой таежной привычке чистили фасад так, что ее приносили на руках отлеживаться домой к баушке Гале. Но мама оказалась намного настойчивей, а, главное красивее других соискательниц. Поскольку родного отца я не помню вообще, то в плане красоты я безусловно в нее ;. Пусть москвички и жительницы других заоблачных городов знают, что к нам в Сибирь за женихами ехать не рекомендуется. Живучесть у них не как у меня и моей матери. Отколошматят все желания. По- нашему, по -простому, по- сибирски…
  И такое редчайшее имя мне придумал батя, Кальниченко Сергей Стефанович, которого я и считаю настоящим своим отцом.
У него вообще судьба удивительная. Отец у него украинец, мать «кошерная» еврейка, умерла почти сразу после родов. На бабушке Вале Стефан Артемьевич женился во время войны, когда лежал в госпитале. Она там работала, вытаскивая с передовой раненых, перевязывая и делая операции. И швец и жнец и на дуде игрец была, будущий капитан медицинской службы. Имела и ранения, и награды. Боевая баба Валя была, под стать мужу. На лето сорок первого года отца моего отправили на Украину, в деревню Бильковцы Житомирской области, где он, чернокудрый еврейский мальчик, сын коммуниста и красного командира и встретил нацистов. Не успели пацана эвакуировать. Почти три года Сережка Кальниченко, по матери Еленбаум, провел в деревне, занятой гитлеровцами, пока в результате Житомирско-Бердичевской операции не была от гадов освобождена Советская Украина.
И никто, слышите - никто не выдал, хотя, естественно, знала вся деревня, кто у него мать и отец. Убивали детей и командиров, и коммунистов, а за евреев и говорить нечего. А тут тройное счастье мальчонке подвалило. Молчала деревня, не позарилась на награды и пайки, даже крестил его не кто-нибудь, а деревенский староста. Только брили три года отца, чтоб внешность еврейская в глаза не бросалась. И на улицу старались пореже выпускать. Такой вот штрих к тогдашним настроениям на части Українськой Радянськой Соціалістичной Республіки.
Папа меня усыновил и придумал новое имя сам, даже не подозревая, что ему, имени этому, более тысячи лет. До этого я был Дмитрий, с другими отчеством и фамилией. Теперь читаем. Согласно «Энциклопедии славянской мифологии и языческих богов»: «МИТИСЛАВ — обожествлённый эпический персонаж или герой западных славян, почитаемый как мудрый советчик и чародей. Связан с лесным духом Sichisa (лат). Вероятно, был духом-защитником». Опять-таки, скрытая ментальная причина, почему меня все время в тайгу, а не в цивилизованную Европу или любую другую урбанизацию тянет.
          Дед по бате - кадровый офицер Кальниченко Стефан Артемьевич. В Красной Армии с октября 1932 г. Окончил Киевскую артиллерийскую школу в 1935 году. Прошел всю войну, от ее начала, когда 22 июня 1941 «встретил» наглых и уверенных в себе гитлеровцев под Брестом, до 9 мая 1945 года, когда он их, немногих, оставшихся в живых, потерявших наглую самоуверенность, жалких и ободранных, в Берлине «сдал».
Дед был в довольно высоких званиях и чинах, предлагал мне поступать в какое-нибудь высшее командное училище. Но папа по профессии геолог, работал по россыпному золоту, мы часто переезжали с одного места на другое. Бывало, едва успев распаковать десятки коробок и баулов со скарбом, приходилось упаковывать оный заново и двигаться дальше. Именно поэтому геологи – лучшие компактные упаковщики в мире, и пословица «Один переезд равен двум пожарам» их совершенно не пугает, а, напротив, даже радует. Я, привыкнув к такому мотанию нашей семьи по стране, выбрал точно такую же, как у отца, профессию. Хотя, думаю, дело вовсе и не в привычке, а в характере. Скорее всего да, именно в нем, поскольку из всех братьев и сестер многодетной семьи, мотавшейся по Союзу цыганским табором, только ваш рассказчик выбрал себе почти Фёдор-кОнюховскую жизнь. Так что учился я во многих местах и со многими. А имея бурлящий и брызжущий камчатским гейзером, но очень легкий, дурашливый и общительный характер, знакомился везде и всюду почти с любым жизненным попутчиком. Вот поди всех упомни, когда и с кем кривая жизни пути мои пересекала, с кем сидел за одной партой, с кем служил или работал. Не говоря о тех, с кем спал в одной постели. Упомнишь тут. В голове моей безудержной столько полочек не найдется, чтоб всех своих знакомых, друзей, подруг и сокоечниц разложить, пронумеровать и запомнить. ;

                2.
     Но так получилось, что из десяти школьных лет ровно половину посчастливилось прошколярить в небольшом городке, о котором, не смотря на весьма умеренные размеры и всего стотысячное население, слышали абсолютно все жители нашей необъятной Родины. В городе, о котором сложено и ходит столько легенд, песен, а еще больше слухов и небылиц, что хватило бы на Малую Советскую Энциклопедию. Каждый человек хоть раз в жизни, да повторял шутливо фразу из всеми любимого фильма «Бриллиантовая рука»: «Приезжайте к нам на Колыму…». Здесь речь пойдет не столько о Колыме, где мне тоже посчастливилось и пожить, и поучиться, а о городе, являющимся единственными вратами в эту «Райскую планету».


Колыма ты, Колыма,
райская планета,
двенадцать месяцев зима,
а остальное лето.

     Любят, конечно, колымчане приврать. Этого у нас не отнимешь. Но тут, извините, земляки, я вас «сдам» или же «вломлю» крепко. Потому что, уж кто-кто, а я всегда говорю только правду. Все мои друзья и родственники это подтвердят. Не преувеличивайте. Зима на Колыме далеко не двенадцать месяцев, а всего лишь одиннадцать с половиной.
Итак, речь пойдет о городе, о котором знают абсолютно все – о Солнечном Магадане. Впрочем, на всех картах мира слово «Солнечный» опускают. Может быть, потому, что разных Солнечных городов, берегов, поселков и станций в мире много, как и вообще мест с одинаковым названием. Даже, к примеру, населенных пунктов с для кого-то с родным и близким, а для кого-то ненавидимым названием Москва на земном шарике аж двадцать пять штук, а вот Магадан всего один. А может, потому слово Солнечный опускают, что этих самых «Ра»-дней бывает на весь год от силы недели три-четыре, не больше. Остальное - бесконечные снега, сырость, дожди, свистящие Соловьем-разбойником ураганные вьюги и накрывающие весь город, будто бабушкиной периной, туманы. Так что, приезжайте к нам на Колыму….
         Правда, изначально перебралась наша семья все-таки не в Солнечный Магадан. Приехали не куда-нибудь, а прямо к берегу океана. Очень хорошо помню, как я еще совсем мальцом ходил по прибрежной гальке, выискивая среди множества полуокатанных волнами голышей синевато-черные кусочки агата, темно-гранатовую яшму и полупрозрачную радугу халцедона. Батя их потом распиливал под видимым только специалисту углом и после рабочего дня (главным геологом Шмидтовской ГРЭ [2]) вручную неделями полировал на стекле абразивами и пастой ГОИ, превращая буро-серо-желтые непривлекательные булыжники в причудливую, переливающуюся каменной радугой красотищу. У меня ни на единый камень терпения не хватило, хотя вон, видите, кое-что на полке над телевизором стоит – отцовские подарки. Убегать на берег океана взрослые, естественно, не разрешали – редко море бывало спокойным, но иногда удавалось смыться от родительского контроля и побродить возле поселка, вдыхая этот удивительный, пропитанный йодом запах ламинарии, а по-простому - морской капусты, наступать на выброшенный на берег хищнический оскал желтой лилии гелиометры и наслаждаться хрустом по детской любопытной наивности растоптанных морских звезд и рачков бокоплавов. Шляясь по берегу океана, я представлял себя не то флибустьером, не то первооткрывателем далеких неизведанных земель. Во всяком случае, в прошлой жизни я точно был пиратом, потому что только таким образом можно объяснить мою тягу к золоту, дракам, рому, женщинам, безделью и путешествиям.
Почему именно к дракам, рому, женщинам, безделью и путешествиям, свидетельствуют строчки из биографии знаменитейшего пирата Генри Моргана, современным воплощением которого я и являюсь. «Еще с самого детства Генри был непоседой, что и сказалось в его взрослой жизни».
А вот с золотом не столько Морган, сколько батя – Сергей Стефанович Кальниченко - постарался. Думается, что папа, сам того не осознавая, дал мне больше, чем кому-либо из остальных своих четверых детей. Он говорил с людьми, вел беседы, дискуссии, убеждал, спорил на совершенно непонятном стороннему человеку геологическом языке, в конце концов приходил к соглашению или нет, а я слушал, впитывал, КАК он это делает. Он разжигал костер, работал лотком, кайлом или лопатой, удивительно ровно и остроконечно затачивал карандаши, составлял геологические карты, заполнял полевой дневник, камерАлил [3] или просто играл на гитаре, пел флибустьерские или бродяжнические геологические песни, а я смотрел, учился. Он молчал, я тоже старался это делать, но в те юные годы помолчать у меня очень плохо получалась. Поэтому стократно слышал от него короткую фразу «Митя, не суетись». Умение молчать и впитывать тишину, как и многое, очень многое другое, взятое, перехваченное от отца, придет много позже, но научил меня всему этому именно он. Благодаря папе я и «знаки» золотые свои первые намыл в четырнадцать лет на Камчатке, на реке Бухтовой. Обыкновенной солдатской миской намыл, поскольку лотки, колода [4], лопаты, ломы и прочая нужная амуниция для нашего маленького отряда прибыла чуть позже из Анадыря, на тяжелом вертолете МИ-6м, вместе с вездеходом, продуктами и остальными тремя полевиками [5]. Под рукой из промприборов, кроме железных кружек и мисок, больше ничего не было, вот ими и намыл свое первое золото.
Благодаря отцу, на Камчатке, в Пеньжинской губе, на берегу Охотского моря мне посчастливилось научиться работать, радоваться намытым золотым «знакам», ловить разнообразную рыбу, стрелять из ружья и из армейского карабина КО-44. Подфартило добыть свою первую дичь, попробовать свежедобытого оленя, снежного барана и медвежатину. В дожди, когда на один – два дня маршруты отменялись, наловчиться вырезать перочинным ножиком из промытых рекой коряг причудливые морды и разные поделки, ходить в болотниках по тундре «по кочкЕ» так, чтобы не свернуть ногу (а это не так-то просто), в многокилометровые маршруты и много что еще делать и постигать впервые и головой, и руками. Впоследствии ой как мне это пригодилось. Но первые мои детские воспоминания – это, конечно же, как я бегал по берегу океана.
    Завидно вам, хотелось бы тоже детство свое провести на берегу океана?! Вот то-то же. Но кто, собственно, сейчас туда вам попасть мешает. Тем более, что океан был наш, советский. Северный Ледовитый. И море, соответственно, тоже наше - Чукотское. В Арктику мы приехали.
На север (вот понесло-то) переехали мы году в семьдесят втором - семьдесят третьем двадцатого соответственно века. Не пугайтесь, я еще не такой старый. Мне было лет пять-шесть. А родился маленький Митя почти на самом юге СССР, но на юге очень своеобразном. В верховьях Малого Енисея, на границе с Монголией, в Туве, на 51-й широте. На этой широте расположены такие прекрасные города, с мягким уютным климатом как Лондон и Киев. Но в отличии от этих мест с весьма приятным климатом в Туве у нас летом бывает плюс пятьдесят – пятьдесят пять, а зимой ровно столько же, только минус. И подтвержденный температурный минимум, (жители среднерусской полосы, не говоря о европейцах и прочих заокеанских смельчаках, наберите в легкие воздуха) был зафиксирован за год до моего рождения, в тысяча девятьсот шестьдесят шестом, - аж минус 63.8.  Поэтому переселение на Чукотку, к берегу океана, в плане зимней температуры можно сравнить с обменным процессом колющего сапожного инструмента на продукт одной из щелочных реакций. Поменял шило на мыло. На Колыме, правда, бывали недельки и похолоднее, чем на моей Родине - в Сарыг-Сепе. С тех пор я придерживаюсь принципа: сибиряк, или колымчанин -  это не тот, кто морозов не боится, а тот, кто тепло одевается. Как известно, во-первых, ошпаренных намного меньше, чем обмороженных, а во-вторых, жареных альпинистов еще пока никто не находил. И вообще, опять завидуйте - во многих местах, где я взрослел, жил и работал, порой бывало адски холодно, именно потому, наверное, и божественно красиво….
         Переехав прямо в подмышку к Северному Сиянию, вначале семья Кальниченко жила на Чукотке. В первый год летом с непривычки на ночь занавешивали вечером одеялами окна - полярный день лупил как днем, так и ночью солнечным прожектором в глаза, спать было невозможно. В июне, весной цвела и переливалась махровым радужным полотенцем тундра. Да, да, весна там начинается в июне, а осень заканчивается в августе. В коротенький окурок лета осенних курток не снимали даже и не помышляя о ситцевых платьях, панамках, шортах и футболках.
Обычный   житель среднерусской полосы такого даже близко представить себе не может.
Деревья там не растут, зато всевозможных цветков, с миллионами оттенков и разновидностей, ровно в полтора раза больше, чем на сегодня во всемирном каталоге флоры описано.
Там Черный лиман своими черными лапами-заливами обхватил и прижал поселок Мыс Шмидта к Северному Ледовитому океану. Ветра не прекращались двадцать пять часов в сутки и триста шестьдесят семь дней в году. Но эти ветра помогали нам, мальчишкам, запускать высоко над тундрой самосделашных змеев, держа конец капроновой нитки в маленьких руках. Мастерили драконов из разукрашенной рисунками кальки, натянутой на квадратную деревянную рамку. А уж хвосты для тех Змей Горынычей приделывали кто из чего горазд. От украденных у сестер ленточек для волос до песцовых хвостиков, втихаря срезанных с маминой шапки.  Вечные ледовитые ветра почти двенадцатимесячной зимой - детишкам в радость, взрослым в грусть - с помощью снегов и своей фантазии сооружали специально для малышни заносы-выкрутасы до четырех-шести метров высотой. Помню — вот счастье то, мы копали в настовых обрывах многокомнатные хоромы с ходами-перелазами и хвастались друг перед дружкой, у кого больше и красивее берлога. В Полярную ночь там тянулись поля бескрайних уходящих в океан торосов, здорово было меж ними в прятки и войнушку играть.
Телевидения, кстати, тогда на Чукотке не было вообще, единственным источником внешней информации были только радиоприемники, да время от времени прилетающие с Большой Земли командировочные или отпускные друзья. Зато в поселке стояли четыре воинские части, куда мы раз в неделю, по субботам, ходили и смотрели вместе со служивыми привезенные на год вперед одни и те же фильмы. Что совершенно не мешало нам расти, нормально развиваться и радоваться жизни. Например, фильм «Зорро» я с восхищением посмотрел раз пятьдесят или больше, зная наперед каждый удар клинком, взгляд или реплику. Потом мы на самодельных шпагах сражались, каждый воображая себя Аленом Делоном. Или с выструганными нашими отцами из досок по незнанию называемыми автоматами ППШ и «Шмайсерами», деревянными пистолетами и револьверами играли в войнушку, делясь перед этим на русских и фрицев.
Чуть за лиманом возвышалась округлая Черная сопка, с которой зимой взрослые, встав на дефицитнейшие деревянные лыжи «Karjala», выписывали кренделя по снегу. А мелкота на самодельных катамаранах, переделанных из таких точно лыж, будто на деревянных крыльях, почти с самой макушки сопки до ее подножия летала. Разгонялись мы до скорости Айртона Сенна или Шумахера с такими визгами, что страх, смешанный с восторгом, из горла куда-то в пятки убегал. Потом вставали, выплевывали и вытряхивали отовсюду набившийся за спуск снег и сызнова тащили за веревку каждый свой катамаран почти на вершину сопки, где было чукотское кладбище.
Кроме карликовых берез или ив, а это всего лишь прутики с карандаш или спичку толщиной, на берегах Чукотского моря ничего не росло, и чукчи своих усопших, за неимением в тундре стланика или листвяшек, не сжигали, как это принято у их более южных собратьев, и не хоронили, как пришлые бледнолицые - выдалбливая в вечной мерзлоте могилы. А просто после обряда «кЕле» клали одетого в праздничную, расшитую кухлянку ушедшего в «Верхний мир людей и оленей» близкого человека на макушку сопки, закладывая от песцов и леменгов камнями. Помогало это слабо - раскапывали «белые лисички» каменную кладку, а все, что под ней, порой растаскивали по всей сопке. Можно было вполне себе наткнуться на выбеленные зверушками, ветрами и солнцем не только звериные кости. Чукчи разумнее нас. Как, впрочем, и любой народ, живущий на своей земле и не потерявший с ней связи, не разрушивший тонкие связующие ниточки своими собственными урбанизированными руками. Поэтому в «Верхний мир людей и оленей» близкого человека представители северного рассудительного этноса обычно провожают весело и непринужденно, с угощениями Юколой [6] и копАльхеном [7], чаепитием, с играми и песнями, чтобы на том свете у него все сложилось так же легко и сытно. Мудро поступают чукчи, эвенки и другие народы Ледяного Безмолвия.
У бледнолицых гостей, обезбоженных тем временем и властью, считалось модным иметь дома человеческий череп. Подбирали некоторые в тундре такие «сувениры» и притаскивали в поселок.  У нас, например, кем-то из дальних знакомых подаренные, на полках перед тысячами книг, среди отполированных отцом агатов, яшм, халцедонов, аметистовых и морионовых друз и многих других минералов стояло аж два. Уезжая с Чукотки, похоронили мы их по-нашему, по русскому обычаю - закопали в землю.
     По поселку, расположенному на мысе, впервые описанном и нанесенном на карту в 1778 году английским исследователем и картографом Джеймсом Куком (тем самым, которого, может быть, за это ровно через год и съели далекие горячие южные друзья наших абсолютно миролюбивых чукчей) и носящему имя прославленного советского полярного исследователя Отто Юльевича Шмидта, белые медведи вместо почтальонов разносили почту.
На расстоянии карабинного выстрела от нашего ПГТ [8] жил своей жизнью крохотный поселок Рыркайпий, что в переводе с чукотского означает «Лежбище моржей». О нем тоже еще напишу. Была одна очень поучительная история про белого медведя и снятый добродушным Рыркой с пацаненка скальп. Не волнуйтесь, жив и здоров остался пацаненок, только с рваным шрамом на лбу и наукой на всю жизнь, что не нужно палкой дразнить русского медведя. Да и без палки не рекомендуется. Именно там, в поселке Мыс Шмидта, на берегу Северного Ледовитого, я и садик закончил, и в школу пошел. 
         Продукты на Чукотку доставлялись только раз в году, по Северному морскому пути. Где-то в конце июня - начале июля под предводительством мрачного и насупившего от пронизывающего ледяного ветра брови ледокола, приходил на Чукотку с Большой Земли караван, состоявший из нескольких пароходов, орущих друг на друга прорезающим льды матом. Караван становился вдалеке на рейде, и неторопливые, как тяжеловесные пингвины, плашкоуты (плоскодонные баркасы) ковыляли от него, расталкивая друг дружку резиновыми боками, к лоснящемуся от агатной жирности гальки берегу. Покряхтывая, будто портовые грузчики, они сваливали на берег десятки тонн груза, предназначенного для охраняющих Великую Страну Советов всевозможных военных, немногочисленных мирных жителей и многотысячных воинственных геологических отрядов, партий, старательских артелей и прИисков вокруг.
Разведывались и добывались на Чукотке ранее или промышляются уже в наше время найденные еще в те, семидесятые годы и ранее природный газ, каменный уголь, киноварь, касситерит, сурьма, вольфрам, совсем немного платиноидов и, конечно же, оно - россыпное золото. Именно россыпным золотом папа и занимался.
Он был начальником Центральной геологоразведочной партии. Там же, на Чукотке, мудрый отец, поскольку абсолютно никаких витаминов в поселке отродясь не бывало - все овощи и фрукты доставлялись только в больших жестяных банках, в сухом виде - приучил нас к сырому мясу и рыбе, или же строганине. В ней все необходимые человеку витамины, минералы и микроэлементы есть. Потому чукчам, эвенкам, эскимосам и всем другим коренным северным народам такая зараза, как цинга, унесшая тысячи белокожих глупых жизней, просто неведома. И отучиться от строганины я до сих пор не могу, да и не хочу. Вкусно, знаете ли, тут, на Большой Земле, взять отрезанный острым ножом тонюхонький, свернувшийся от мороза трубочкой пластик телятинки или хорошей красной рыбки, положить внутрь мясной трубочки ветку зеленого, желательно дикого лучка, посыпать все это гурманство перчиком, специями, солью. Да под сто пятьдесят и рассыпчатую, политую пахучим, домашним растительным маслом картошечку…. Но в те далекие юные годы, естественно, оленья строганина, да под сто пятьдесят доставались только папе. Мы же, трое детей, я и двое старших, Дима и Люся, радовались только витаминному мясу с хлебом. Но к строганине я привык тогда прочно – на всю мою долгую или не очень жизнь. Бог его знает, сколько еще Всевышний отмерил Его грешному сыну. Как говорится, поживем – увидим.
       Караван, привезший на год вперед многотысячный груз, будто знаменитый тяжелоатлет того времени Василий Иванович Алексеев, взявший и продержавший над собой положенные три секунды штангу, сбрасывал на разноцветный галечный берег-помост эту неподъемную тяжесть.
Потом с облегчением выдыхал из себя прокисший от многомесячной натуги воздух. Поорав на прощание напутственное «Удаачной зимо-ооовки», вереница кораблей уходила до следующего лета.
А мы оставались наедине с торосами, Черной сопкой, нависающим над отчаянными посельчанами низким полярным небом, ленивыми моржами, глупыми шустрыми нерпами и нередкими, заходившими в гости к нерпам, моржам и посельчанам белыми медведями. Кто-то же должен был почту разносить по Мысу Шмидта, правда?!
 
                3.
       Потом мы жили в нескольких местах на Колыме, на Тенькинской трассе, или «Дороге на костях». Где, по слухам, из земли время от времени вымывало-выбрасывало черепа и кости виноватых, не очень виноватых и совершенно безвинных узников, погибших и похороненных в ней же заключенных, строивших когда-то и трассу, и лагеря, и поселки, золотые, платиновые и урановые рудники на благо страны и Великой Победы.
    В поселке Заречном, близ Усть-Омчуга, где мама работала врачом на золотодобывающем прииске, было это и вправду не в диковинку. Он стоял как раз на месте одного из бывших лагерей для колымских заключенных. При вскрытии бульдозером торфОв [9] для последующей добычи из пескОв [10] драгоценного желтого металла, случалось, появлялись на свет божий вымороженные, но наполовину еще целые из-за вечной мерзлоты человеческие останки. Правда, это совсем уже другая, грустная страница нашей с вами общей истории, а я все больше о веселом пишу.
    В Усть-Омчуге папа работал главным геологом ГРЭ, потом жили в заснеженном и не по-колымски теплом Стекольном, но в конце концов отца перевели в Магадан. Мне повезло попасть учиться в школу номер один. Об уровне и качестве преподавания говорит ее порядковый номер - первый из двадцати трех существовавших на тот момент в Столице Колымского края.
В свободное от учебы и маминых порок время Митя, как и ранее, занимался спортом, много читал, прыгал по гаражам, фехтовал на самодельных шпагах, подражая Зорро или Д’Артаньяну из «Трех мушкетёров». После детских ссор бывали и драки на кулаках, которые проходили под присмотром своих и чужих друзей, собиравшихся «посмотреть на мАхач». Драки были по-мальчишески честные и безопасные - «до первой крови», максимум нос расквасят, так он и без драк «квасился» сколько раз, во время разных приключений.
Делал я и испытывал рогатки, самострелы и пОджиги, соревнуясь, кто из нас с друзьями-хулиганами больше стекол в соседних домах выколотит или на демонстрациях, в шествующих колоннах, полопает у радостных магаданцев ярких надувных шариков. 
Как-то в школьной химлаборатории мы свистнули нужные реактивы, и я, неплохо знающий в органической химии раздел «Взрывчатые вещества», приступил к производству самодельных бомб, в результате чего «чуть глаз не решился» - взорвалось в руках пиротехника-самоделкина завернутая в фольгу смешанная с магниевой крошкой бризантная смесь. Недели три провалялся, почти ослепший, в центральной городской больнице, в ожоговом отделении. Друг Кирилл, присутствовавший при испытаниях «адской машинки», но не задетый взрывом, оттащил меня на себе в больницу, после чего побежал к Кальниченко домой сообщить «радостную» новость. Я попросил его изложить причину, где и почему нахожусь, крайне деликатно и максимально уравновешенно, без пугающих подробностей, поскольку мама лежала пластом с тяжелейшим приступом радикулита и встать не могла. Как известно, в древности гонцам, принесшим плохую весть, отрубали голову, а принесшим хорошую пришивали вторую. Кирилл знал об этой традиции, поэтому, чтобы обезопасить себя как от первого, так и от второго, зашел в квартиру к нам на Вострецова и сказал: «Тетя Таня, ты только не волнуйся, но вашему Митьке глаза вышибло». Приступ радикулита у мамы прошел в три секунды. Мама встала.
Исходя из этого, можно предложить и запатентовать революционный метод борьбы с радикулитом. А также сделать единственно правильный, хотя и неугодный некоторым современным европейским и нашим доморощенным либеральным воспитателям вывод – мало меня мама в детстве порола! Мать была коренная сибирячка и методы для обуздания характера собственного сына применяла соответствующие, сибирские - суровые, но справедливые. Как в той же «Бриллиантовой руке» говорил великий Папанов – била аккуратно, но сильно. Но опять-таки, все в жизни не случайно, и Всевышний, с интересом наблюдая за молодым Митей и видя тягу к подрывному делу, чуть позже направил меня служить в Эстонию, именно в инженерно-саперные войска. Подрывное дело я знаю неплохо.
        Также я следопытствовал, плотно увлекался фотоделом, ходил на лыжах зимой за двадцать километров до знаменитой «Снежной Долины», рыбачил, охотился, обходил бухты Нагаева, Гертнера и вообще многое, в пятнадцати - двадцати километрах от города. Короче, выкрутасничал и делал все, на что хватило сил и энергии у молодого разгильдяя-спортсмена. То есть вел нормальную для тех времен мальчишескую жизнь, совершенно непонятную и увы, неприемлемую современному комьютерно-замкнутому в четырех стенах поколению. И, к слову о мудрости моих родителей, они совершенно в этом сыну не препятствовали. Правда, если ловили за той или иной попыткой угробить собственное здоровье или имущество соседей, то доставалось мне крепко. От мамы доставалось. Папа за всю жизнь с моей дурной головы волос не сдул. Но мама старалась отработать за двоих.
  Три лета я выезжал с батей в поле, на Камчатку, в Корякию и на Чукотку, постигая азы своей будущей профессии. Но об этом позже.  Сейчас коротко, легким мазком, о природе тех мест. 
     Описать весь север, весь его характер, душу, натуру, аромат и естество просто-напросто невозможно, даже если еще раз накатать такую же горную гряду литературы, что числится за человечеством, начиная еще с доноевских времен. У Всевышнего и то с трудом хватило во всей Его многотысячной палитре красок для иконографии такого восьмого Чуда света, как Север. Да, чуть не забыл, друзья. В данном конкретном рассказе под словом «Север» я представляю вам места в России от Магадана до Чукотки и Северной Камчатки, где я рос. Об остальных северах, где я тоже местами побывал, тех, что где-то более, где-то самую чуточку менее прекрасных, чур в других моих и не моих рассказах читайте, добрые люди.
    В этом же коротеньком эссе я хочу лишь едва приоткрыть вселенскую тайну. Чуть коснуться легким перышком рябчика, падающего с чахлой, закрученной северными морозами и ветрами листвяшки на горсть сочной брусники, подмигивающей вам своими красно-бордовыми глазами: «Приезжайте к нам, добрые люди, взгляните на эту поэзию Бога сквозь зеркало души своей. Глазами и сердцем взгляните, и вы навсегда забудете про красоту всех остальных мест на нашей планете. Да и на других планетах красоту тоже навсегда забудете»
Север – это отдельная Галактика, или, точнее, даже отдельная Вселенная, где каждый цветок, каждый кустарник, лишайник, деревце, птица, зверь, букашка, или вообще любой организм так цепляются за трудно достающуюся в тех краях жизнь, что выплескивают на свет божий весь экстаз от торжества своего выживания. Именно поэтому каждая клеточка Света и Бытия там так солнечно приветствует любое другое проявление жизни. Так делает, к примеру, благородный белый эдельвейс, или «Цветок любви», салютуя улыбкой своей проходящим мимо него к вершине Эвереста редким путникам. На севере всё настолько искренне, от души, раздаривает налево и направо безунывность, страсть и пожелания настоящей, полноценной жизни, что и люди, родившиеся, выросшие или жившие много лет в тех краях, так похожи на эти благородные и щедрые эдельвейсы. Ведь северяне в других местах нашей Матушки Земли редки, как высокогорные «Цветы любви», потому так же светлы и радушны…   
     Я не буду вам в этом рассказе описывать, что такое магаданские зимние ветра, которые валят и тащат за собой на аркане пурги взрослого человека.
Вьюга зимой, в январе – феврале хлещет по лицу ледяным веником льда и крошева снега, одновременно с четырех сторон. Можно обойти дом по периметру все время лицом против ветра.
И если среднегодовая скорость ветра на побережье Охотского моря составляет семь – восемь метров в секунду, то зимой порой превышает сорок и даже пятьдесят. Представьте каково продираться сквозь пургу все время наклоняясь вперед под углом 45 градусов, еще и все время заглядывая вверх, чтоб на голову не свалился кусок оторванной металлической крыши или того хлеще забытый летом строителями кирпич, а то и обрезок водопроводной трубы.
А летние заунывные охотские дожди и туманы?! Когда ты не видишь пальцы собственной вытянутой руки. Конечно, на свете есть места и похлеще. Но как написал Козьма Прутков: «Нельзя объять необъятное» поэтому пишу я о разном севере.
       Можно подробно рассказывать про совершенно не чукотский, не колымский и не магаданский климат поселков Палатки, Стекольного, и всех других многочисленных бывших и настоящих лагерей или приисков, что расположены уже не на задуваемом штормовыми ветрами побережье, но еще и не на лютом колымском материке. А уж тем более про чудаковато-удивительный климат «Снежной Долины», - редчайшего и уникального на весь мир зимнего курорта. Там взрослые в январе-феврале-марте стелют на пуховую снежную перину войлочные одеяла и до черноты загорают вместе со своими старшими детьми, а часто и почти грудными. Очередное чудо матушки-природы.
Не буду описывать, как с северным даже не упорством, а ледяным упрямством на Колымской трассе перед «Долиной смерти», названной так из-за большого количества погибших там от холода, голода и ветров заключенных, торчала косорукая коряга, которую с завидной регулярностью водилы-дальнобойщики вновь и вновь наряжали в милицейскую форму. Проезжавшие мимо колымчане сигналили и, отдавая этой дубине-упырю честь, вспоминали остоколымившего гаишника Дёмина. И, как бы власть вылизывающие не старались её раздеть, через пару недель форма с фуражкой на высохшей от ветров деревяшке появлялась снова.
    Не буду вам повествовать, как выглядит бочка красной икры, вагон кеты, нерки, кижуча или самосвал крабов, кого этим удивишь в наше хищническое время. Хотя, да, кое-что веселое осталось в моей памяти. Со временем некоторые слова иногда чуть, а иногда кардинально меняют свои значения. Например, в те самые 70-е и сейчас слово «голубой», а тем более выражение «Я сегодня встал с петухами» воспринимается слегка по-разному, правда?! Вот какие, к примеру, какие у вас возникают ассоциации при слове заказ?! Разницы в ваших зрительных образах о менеджере и киллере недостаточно. Для молодого поколения и людей с неважной памятью проясню и напомню. В эпоху дефицита всего вообще, и красной икры в частности, почти на всех предприятиях, школах, больницах и институтах к празднику, можно было приобрести набор продуктов, где лежал индийский чай, растворимый кофе, гречка, иногда финский сервелат, и, если уж совсем повезет – одна баночка красной икры. В нагрузку вы получали, например, килограмм пшена или морской капусты. Блистательную миниатюру Жванецкого «На складе» в исполнении Ильченко и Карцева помните?! Вот именно про это и есть.
А теперь закройте глаза и представьте, где-то 1982-1983 год, когда неважно, в Москве, Свердловске или Кызыле, если удавалось прихватить в таком заказе девяносто пять граммов «красных рыбьих яиц», их ни в коем случае не съедали, а хранили порой несколько месяцев до Нового Года.
Чтоб под салют и шипение «Советского шампанского» достать заветные бутерброды с маслом, лежащими на желтоватом сливочном слое десятью икринками, и хвастаться перед гостями - вон у нас что на праздничном столе есть, завидуйте! Мы же с батей с полевых сезонов привозили столько литров этих красных яиц, да еще и своего, изумительного посола, что и раздаривая знакомым, не могли до следующего лета от икры избавиться. С сестренкой Тюшей, на Колыме же и родившейся, по утрам, за завтраком, заявляли матери: «Опять эта икра?! Обрыдла…».
Вспоминая этот случай, до сих пор смеюсь. У поселка Манилы дело было, на Пеньжинской губе, Северная Камчатка. Поехал с поисковой экспедицией явно не за рублем - откуда рубли у геологов тех лет, все заработки с профессии Кукурузный Плясун поснимал. Поехал с нами явно за романтикой один студентик из Москвы. Александр, кажется. Самое начало полевого сезона.  Первый «съем» красной рыбы из сетей. Поставили перед Сашей почти полный эмалированный таз только что засоленной в тузлуке свежайшей икры, своего, домашнего, а не магазинного засола, а он ой как сильно отличается от заводского. Сунули в руку кусман испеченного в буржуйке вкуснючего полевого хлеба и разукрашенную цветными узорами деревянную ложку. Помню его выпученные от такого немыслимого великолепия остекленевшие нерпичьи глаза и комариный протянутый голос-писк: «Что, прям ложкой?! И прям из тазика?!!» Опытные полярные волки, гордо усмехнувшись кто в бороду, кто в не отросшие еще усы, подтвердили, что да, прям ложкой и прям из тазика. После чего Сашка оторвался на деликатесе и за всех своих родственников (чтоб было потом что им из области мифов рассказать), и за всех голодных студентов Белокаменной, да и других вечно недокормленных студентов Советского Союза тоже. Дня четыре в маршруты москвич не ходил, мы наблюдали только его голову, торчавшую пестиком из кустов то с одной стороны от палаток, то с другой.  И до конца сезона Александр к икре больше не притронулся от слова «вообще». Наелся если и не на всю жизнь, то наполовину ее точно. Ей Богу, не со зла ему пожелали, что «ешь прям ложкой и прям из тазика», а именно из северного радушия. Кто ж мог знать, что гость от эмалированного тазика из голодной жадности столичной ровно половину отожрет?!
    Про то, что корюшка, только-только выловленная из моря, на весь берег пахнет свежими огурцами, наверное, слышали, а вот что у морского магаданского налима после приготовления из него ухи кости становятся салатово-зеленого цвета, знаете?!
Ну и, наконец, самое главное. Как и чем пахнет Море на Севере, представляете?! Не на полуострове Крым, в Сочи, Одессе или на Балтике, не говоря уж о разных Кипрах и Тенерифе, при всем громадном к ним и к другим морям уважении. Там пучина морская пахнет вкусным терпким вином, яркими фруктами, совершенно бессмысленным, ничем не оправданным бездельем, красивыми, загорелыми девушками, амнезией по жене и поисками адюльтера.
Я о Настоящем Море, на Севере знаете, как и чем оно пахнет?!
Пахнет оно, Охотское море, или Северный ледовитый океан, морскими звездами, ежами, оранжево-зелеными громадными клешнистыми камчатскими крабами, или мелкими раками-отшельниками, таскающими за собой домики-раковины, оставшиеся от сбежавших морских улиток, которые эти шустрые членистоногие меняют на все бОльшие и бОльшие по мере своего взросления. Смешно наблюдать, когда приходит время смены домика, как это делают, торопливо суетясь, черноглазые раки, чтоб мягкую незащищенную попу рыбы не откусили. А и то. Кому из нас нравится, когда нас за попу кусают, и особенно без спроса?!!
Еще дурманящей морской капустой, мидиями, медузами и кораллами Северное Море пахнет. Пахнет и гигантом – синим китом, касатками, белухами и любопытными глупыми тюленями или нерпами. Обжигающим ветром от нетающих даже летом льдин. Всевозможной нежной красной и белой рыбой, например, мойвой, по-местному уйкОм, которого, забредая в яркооранжевых непромокаемых ОЗК [11] прямо у прибоя Нагаевской и бухты Гертнера, смелые мужики вылавливают громадными самодельными подсаками. Потом уйка солят и сушат у себя на кухнях. И позже, пригласив друзей, его, жирненького, с причмокиванием съедают под знаменитое магаданское пиво. Конечно же, море пахнет криками сотен тысяч чаек, бакланов, чистиков, кайр, ипаток, буревестников и гусей. И еще миллиардом живых, радостных звуков и запахов. Но, самое главное, эти моря пахнут одновременно и флибустьерством, и отчаянной удалью, и отвагой северян. Добротой оно пахнет.
Помните, как зимой две тысячи десятого - одиннадцатого годов на Охотском море в ледовый плен попали сразу пятнадцать судов, на которых находились около семисот человек? Как в течении месяца проводилась редчайшая в мире спасательная операция?!
Там, в местах ледяного безмолвия до сих пор, как и в прежние времена, уносит каждую весну зимних дурней-рыболовов. И их каждый год спасают, добродушно матерясь, капитаны тех самых небольших плашкоутов и героические летуны-вертолетчики.
  Вы мне скажете, что этим и еще многим пахнут почти все моря. Ан нет, не все, только северные. Своим дурманящим наркотическим ароматом и непобедимой силой Северное Море как бы предупреждает: «А вот купаться во мне лучше не надо, не рекомендую. Не то окончательно укутаю любовью, зацелую до смерти и утащу в свой подводный Хрустальный Замок, будешь там Несметные Сокровища мои охранять.» И только самые отважные, совсем уже безбашенные смельчаки отваживаются на это – искупаться в Охотском море или, того хлеще, Северном Ледовитом океане. Очень мало кто на это решается. Но даже самых смелых и безбашенных Северное Море изредка утаскивает в подводные хоромы, на вечную вечность нарекая своими богатырями-охранниками. Царствуют они теперь там, стерегут красоту и мощь Морского бога, и кто его знает, кому из нас краше живется. Им, в Хоромах Севера, или нам с вами в каменных опостылевших джунглях.
Я, например, не знаю, где в океане располагается знаменитый остров Невезения, а вот остров Недоразумения мерзнет, но стоически, по-колымски, держится всего в двадцати километрах к западу от Магадана у устья речки ОксЫ. Может быть, Андрей Миронов чуть спутал название в песне про остров?! Да и с зеленью, покрывающей торчащий каменный кусок, он явно погорячился, поскольку растут на тех камнях только буро-зеленый лишайник да карликовая ива с березкой. Что, впрочем, вовсе не мешает селиться на нем тысячам горланящих, по коммунальному ругающихся каждая за лучшее место на Недоразумении птиц. Тех самых, чьими криками пахнет море.

               На страже в бухту Гертнера бог морей Нептун поставил три небольших, но грозных островка, которые так и называются - Три брата. Они, как русские былинные богатыри, охраняют вход в нее. Именно поэтому, опасаясь грозных стражников, люди при захвате колымских неисчислимых богатств решили занять соседнюю, отгороженную от Гертнера полуостровом СтАрицкого, бухту Нагаева. Вход в нее Северный Нептун доверил оберегать мысу Чирикова. Как я подозреваю, с этим стражником–таможенником, мысом Чирикова, хитрые людишки сумели договориться, пропустил нерадивый за мзду захватчиков. И 22 июня 1929 года пришлые на пологих берегах бухты основали поселок, через десять лет превратившийся в тот самый Солнечный Магадан.
 А то, что Нагаева якобы более глубокая и удобная, чем Гертнера, это все так, людские трусливые отмазки и оправдание данной острову Чирикова взятки. Не Луспекаевым оказался видать Чириков, не Луспекаевым….
    Помню, пару раз именно на бухте Гертнера с другом Лёхой, с которым шлялись постоянно от бухты Батарейной до Снежной Долины, под родительским присмотром Трех Братьев на такой клев морского окуня попадали, что за полчаса нахлестывали по приличному рюкзачку черно-зеленых крупных полосатиков и уходили через сопки обратно домой. Тогда, с мамы началось, ругалась очень на мои приличные уловы – чистила-то рыбу, как правило, она. Теперь, случается, мне это м’Аленка выговаривает: «Христом Богом тебя прошу, на рыбалке, как все нормальные мужики – пей водку!». Рыбалок удачных в моей жизни будет еще не меньше, чем вулканов на Камчатке, но те были одними из первых, а потому так запомнились.
       Чем, безусловно, отличается север от плоской, дождливой центральной России, Украины, Прибалтики, Белоруссии и других, постоянно или временно (только Вселенная это знает) разбежавшихся каждая по своим углам республик бывшего Советского Союза, - так это Детской Зимой.
А вы знаете, что Детская Зима так же отличается от зимы взрослой, как первая любовь от логарифмической линейки?! Я уже писал - на Чукотке мы рыли многокомнатные и многоярусные пещеры или прыгали с крыш двухэтажных бараков в пуховые сугробы.  Согласитесь, кому из взрослых придет в их взрослую дурацкую голову такое очень нужное и важное для всего человечества занятие?!
На Колыме, в Усть-Омчуге, зимой каждое утро дети с надеждой смотрели на градусник, висящий за расписанным морозными узорами окном. Расписанным настоящим, Северным, а не этим…среднерусским тоскливо-слякотным Дедушкой Морозом. Всего лишь минус сорок один - и (о счастье!), самые младшие первые – третьи классы не идут в скучную школу, зато абсолютно все убегают гулять, играть в снежки и кататься на санках. В Стекольном, на Хасыне порой за день наваливало столько снегу, что пройти по дорогам было невозможно, занятия в школах также отменяли, и мы с другом надевали лыжи или снегоступы и ушлёпывали в лес – ставить силки на куропаток и рябчиков и тропить зайца.
В том же Солнечном городе Магадане отменяли занятия в школах по причине ураганных ветров такой свирепости и силы, что в феврале они катали бочки по городу, отрывали куски крыш, а на редких прохожих, вплотную вжимающихся в стены домов, заунывно свистели снежной бранью. Хорошо помню, как лично поймал за шиворот пролетавшую мимо меня из своего садика младшую сестренку Тюшу. Бывало, за зиму по месяцу занятий прогуливали, а что еще советскому ребятёнку было надо?!
И еще расскажу о детском чуде, которое довелось увидеть ой, не всем жителям суровых мест. Поскольку далеко не везде растет это волшебство - кедровый стлАник, или кедрач. Например, на Таймыре, в Воркуте или на Кольском, не смотря на идентичные климатические условия, его почему-то нет. Может, медведи от добродушной своей русской лености его, стланика, кедровые крохотные орешки-саженцы пока туда не донесли?!
    Знаете, что такое стлАник? Во многих весьма и весьма суровых местах: в Якутии, например, в Магаданской области, или Корякии, Чукотке нет нашего сибирского великана - Кедра. Как ни покажется это обидным друзьям и родственникам сибирякам, при енисейских или дальневосточных минус сорока-пятидесяти, а то и выше, климат «на северах», скажем так... несколько пожёстче. Не выживает там кедр, прекрасно растущий на Дальнем и в Сибири.
    Там и листвяшки-то, при своем чахлом росте в три-шесть метров, стоят, кутаются от мороза в собственные пупырышки на коре и редкие сохранившиеся с осени желтые иголки. Стоят они, закрученные винтом, будто, пока росли, кто-то невидимый постоянно по ночам, подкручивал их на полмиллиметра в месяц против часовой стрелки. За десять-пятнадцать лет из таких листвяшек получаются отличный штопор для бутылок с шампанским, которые зимними тянучими ночами с хрустом откупоривает сам Колымский Дед Мороз.

Нет там громадного исполина – Сибирского Кедра, зато в этих снежных местах растет такая вкусная и наваристая вещь, как стлАник, который прячется от звенящих морозов под теплый снеговой пуховик на всю зиму.                                «Кедровый стлАник (лат. Pinus pumila) — небольшое стелющееся древесное растение с широко раскинутыми ветвями, семейства Pinaceae (Сосновые). Из-за разнообразия форм крон кедровый стлАник определяют, как кустарник, кустовидное дерево или «полукуст-полудерево», а его заросли называют стелющимися лесами, стлАнцевыми кедрачами и стелющимися кедровниками» — пишет Википедия.
Шишки стлАника размером с небольшое куриное яйцо, орешки совсем крохотные, но ядра очень вкусные, содержат кучу полезного, живого масла. Обладают прекрасной питательной и лечебной ценностью. Недаром именно орешки стлАника любимая пища как всех местных бурундуков, белок, разнообразных клЁцающих птиц, а главное, истинных хозяев тайги – косолапых и беззлобных увальней, бурых медведей. Наших бурых медведей, которые по размерам такие же, как американские гризли, только намного мудрее, хитрее и добродушнее. Что тут скажешь – национальный характер, он и есть национальный характер. Но лучше все-таки их, как, впрочем, и всех нас, за этот национальный характер лишний раз не дергать. Как уже писал - не рекомендуется.
Некоторые местные народности готовят из кедровника «ореховое молоко». Кедрач отдает, дарит природе, людям и зверям самое большое, из всех хвойных, количество фитонцидов, тех самых, что начисто убивают все болезненосные бактерии и микроорганизмы. Очень полезно просто находится рядом с кедровым стлаником - ты будто из изысканного северного кальяна вдыхаешь его оживляющий аромат.
  Но самое вкусное, полезное и нужное, что делают из стланика – это, конечно же, Настоящую Северную Елку.
Мастерят ее, как правило, отцы семейств, и только самые ленивые из мужчин покупают уже готовую у частников. Согласитесь, все то, что сделано своими руками, да с любовью, завсегда вкуснее и надежнее. Это как с чемергесом, но тот готовят для взрослых. Его тоже очень важно делать с фантазией и большой любовью. Тогда никакой элитный виски Glenmorangie с ним не сравнится. А Северную елку делают для своих детей, потому и любви, и нежности для нее берется намного, намного больше. Собирают ее вручную. Для этого берут ту самую листвяшку, метра полтора-три, а то и четыре высотой, обрубают с нее все ветки, оставив только ствол. После чего разнокалиберными сверлами насверливают в нем, в стволе, много отверстий. И потом в эти отверстия необходимо навтыкать впритирочку заранее заготовленные ветки кедрача, от больших внизу до маленьких ближе к макушке, сколько кому не жалко. Для своих же детей делаете. А иголки у стланика частые-частые, длиннющие, бывают по десять и более сантиметров.
Вы представляете, какое получается пушистое чудо?! Сам персидский шах, увидев Северную Елку, со всеми своими пышными коврами, не менее пышными женами и наложницами пошли бы всем гаремом и по одному в Каспийском море от зависти к такому волшебству по очереди утопились. Хорошо, что шах пока ни разу к нам «на северА» не приезжал. Остался бы Ближний восток без своего правителя и, что самое печальное, без наложниц.
Как только папа изготовит Северную Елку, её начинают всем семейством украшать, каждый в свои домашние бриллианты и самодельные серпантины. Но тут я молчу, не советчик, ибо сколько на Колыме, в Магадане и других ласковых местах было елок, столько же и непохожих друг на друга красавиц получалось. Мы начинали дома елку наряжать всегда с макушки, укрепляя на ней Снеговика еще аж сороковых годов рождения. Семейной   реликвией   был   этот   Снеговик. Потом переходили к другим игрушкам, шарам и шарикам всевозможных цветов и калибров. И уже усеянную этими бриллиантами, сверху ласково осыпали кусочками ваты, самодельным разноцветным серпантином и конфетти, укутывали перемигивающейся со Снеговиком гирляндой. Под елкой уже стояли полуметровый Дед Мороз и небольшая Снегурочка, правда современного «разлива», и оба покрикивали на нас: «Давайте поторапливайтесь, скоро уже открывать шампанское и дарить подарки».
Читатели, что постарше, на вопрос «Чем пахнет Новый Год?!» хором ответят: «Мандаринами». В стародавние, советские времена купить в магазинах мандарины, апельсины и много еще чего было просто-напросто невозможно, их удавалось получить по нескольку штук в том самом «праздничном заказе» на своей работе. На Чукотке, правда, не то что мандаринов, не было даже моркови, лука и картофеля, все только в сухом виде. А в Солнечном уже доставали пару раз в году.
Но детям даже не мандарины были важны, а что?! Правильно, то, что Дед Мороз положил под пушистую красавицу. Те, кто повзрослее, сразу после двенадцати ночи шмыгали под елку, им разрешалось со взрослыми прослушать бой курантов и выпить газировки, а кто помладше, дошколята, вставали рано-рано, когда взрослые еще и не ложились спать, продолжая праздновать, и тоже залезали в хвойный аромат под пушистые ветки, за заветными подарками. И сколько было при этом настоящей, детской, неподдельной, взаправдошней радости… Взрослые так уже не умеют радоваться. Они, которые уже не умеют, утром еще не спали, потому что, по северной традиции, начинали отмечать самый прекрасный праздник сначала по-нашему, магаданскому времени, потом по владивостокскому… по иркутскому… по красноярскому…. И так каждый часовой пояс отмечался отдельным тостом и шилом. Да еще не забывайте, что на Севере, как и в других местах необъятной Родины, по русскому обыкновению за стол садятся не под бой курантов, а часа за два – три до. Все наши понимают для чего. А иностранцем это знать ни к чему. Хотя если и узнают, все одно не поймут, глупые иноземные нерпы.
Для тех, наших, кто все же не знает, что такое «Шило». Это всего-навсего по личному вкусу и пристрастию разведенный и настоянный на жимолости, голубике или бруснике, а сплошь и рядом чистый, в 96 градусов спирт, который пьют привыкшие почти к таким же морозам северяне. Шилом же называют эту aqua vitae потому, что, когда его пьешь чистым, он вонзается тебе прямо в сердце, будто юношеская любовь, а потом он же разбегается по размягчённой душе твоей мягкими босыми детскими пяточками….  Так что только самые-самые стойкие из северян добирались до главного, Кремлевского боя курантов, чтоб выпить последний стопарик по московскому времени. Но тяжелей всего было не жителям Магадана или Усть-Омчуга, а обитателям Чукотки и Камчатки, потому, что у них с Белокаменной было не восемь, а все девять часов разницы.  И только уже самые серьезные и настоящие выдерживали встречу вместе со славным городом, в котором позже я тоже бывал, городом Калининсбергом. После чего падали, не раздеваясь, каждый на свою кровать или лежанку.
Еще про Детский Новый Год и Детскую Зиму -  помните, земляки, что кто-то пятого - восьмого января, а кто и в феврале, все зависело от широты и размаха гуляний северной широкой души, выносили во двор сотни высохших, пожелтевших и отслуживших свое красавиц. У детворы наступало другое, завершающее праздники счастье. Мы эти уснувшие елочки, и по одной, и десятками хулиганисто начинали сжигать. Невозможно представить, какие многочудные языки пламени при этом поднимались к нависающему над городами и поселками небу. Какой в сравнении с этим пионерский костер… Он просто, как тот самый персидский шах, нервно дымит в углу своими полумокрыми головёшками. Высохший стланик горит так же жарко и необузданно, как свежеизготовленный порох. Мы плясали вокруг громаднейших костров, и конечно же, прыгали через и сквозь взлетающие вверх искры и пламя, прожигая свои штаны, пальтишки и полушубки, опаливая волосы и ресницы. За что по приходу домой получали от родителей каждый свою порцию угощений. Мне обычно доставались хорошие, весьма наваристые порции.
     Про север можно рассказывать часами, сутками и даже десятилетиями. Одно Северное Сияние чего стоит. Но уместить все волшебство тех мест не то что в один небольшой очерк, а даже в ту самую горную гряду вышеупомянутой литературы немыслимо.
 Можно было бы черкнуть пару предложений о перевале Тещин язык. Но перевалов с таким названием, получивших досадное для злообидчевых особ прозвище за свою заунывную тянучесть и нудность, в России много.
А вот, к примеру, озера Джека Лондона нет больше в мире нигде. Там течет река с говорящим названием Пурга, у гор Аннагачаг впадающая в то самое романтическое озеро Джека Лондона. Над ним действительно витает, а, может быть, именно там, упокоенный от мирских забот, и живет, дух великого американского писателя Джона ГрИффита ЧЕйни. Я зачитывался его рассказами о похожих аляскинских местах и Золотой лихорадке, что, безусловно, также повлияло на выбор профессии. Кто из нас не читал и не помнит «Белый клык» или «Белое Безмолвие» Джека Лондона?!
Мой любимый рассказ у гения пера – «Любовь к жизни». Он часто потом, когда я на эту свою ж…изнь находил малые, средние и очень большие приключения, придавал мне терпения и сил, отваги и уверенности, что все закончится хорошо. И действительно, именно хорошо все и кончалось. Совсем рядом, с озером, у перевала с таинственным названием Аринкида, куда сам Джек приходит по вечерам поудить, поблеснить и помошковать рыбу, повспоминать об Аляске, лежит озеро Танцующих Хариусов. Красоту которого человеку словами изложить невозможно, по силам его описать только Вселенскому молчанию Господа. Сами посмотрите на фотографии, что вы сможете о нем сказать, кроме банальных, давно застиранных, как детские подгузники, и пустых, как холостой выстрел, слов?! Я не знаю, как вы, но, поскольку всем без исключения рано или поздно предстоит переселение в Тихое Безмолвие, я бы лично мечтал совершить этот таинственный переход не под всхлипы и причитания родных и близких, а в совершенном одиночестве, просто глядя на закат над хребтом Большой Аннагачак у Озера Танцующих хариусов.
И пусть десяток упругих этих плясунов, серебристых жителей волшебного места, напоследок помашут мне своими сверкающими на колымском солнце яркими пятнистыми плавниками-пАрусами…

                4.
    Но я отвлекся. После пяти лет обитания у берегов бухт Гертнера и Нагаева стало казаться, что семья наша, наконец, нашла постоянное место жительства, и мы осели в Магадане если не навсегда, то, во всяком случае, надолго. Я, согласно возрасту и брызжущим во все стороны гормонам, успел влюбиться и мысленно построить будущую жизнь, исключительно связанную со своей «Констанцией» и «Скачущим над волнами оленем» – символом города на берегу Охотского моря.
          И вдруг. В год начала горбачевской перестройки, в тысяча девятьсот восемьдесят пятом, ровно за четыре месяца до окончания школы и выпускного, на который я очень рассчитывал, думая именно на нем признаться Первой Вечной Любви в своих Самых Глубоких на Земле Чувствах, бате предложили должность, да еще и с повышением, в Нерезиновске. Предстоящему переезду в Москву, которую я по всероссийской традиции терпеть не мог, практически ничего о ней, кроме мнения таких же «знатоков», как я сам, не зная, воспротивился до бунта. Даже догадался спрятать (хорошо не съесть), от родителей свой паспорт, чем довел до полного помутнения рассудка папу и маму. Я объяснил им, что у меня самые веские в мире причины остаться жить на берегу бухт Нагаево и Гертнера. Мудрые родители по моим закатанным к зимнему серо-черному магаданскому небу глазам поняли, что меня настигла и сразила Первая Вечная Любовь. Батя в принципе был не против моей жизни у полуострова Старицкого, но объяснил, что служебную квартиру, где мы жили, полагалось при переезде отдать обратно в СВКНИИ [12], по месту его работы, и, соответственно, о курятнике для себя и Вечной Любови должен позаботиться я сам. Мои первые три полевых сезона прошли от того же Северо-Восточного Комплексного НИИ, но шансов на то, что квартиру на улице Вострецова институт оставит по наследству именно мне, не было никаких. Я же согласен был в Магадане жить хоть на чердаке, хоть на лестнице, лишь бы рядом с «усладой глаз моих ночей, и грез, мечтаний, вздохов, планов жизни…». В свои семнадцать с половиной лет я не подозревал, что разных «Констанций» и Вечных Любовей на моем пути будет еще много. Почти столько же, сколько пройденных и прожитых в будущем городов, и поселков. О том, что настанут времена, когда буду бегать и прятаться от клокочущих, кудахчущих и расталкивающих друг дружку юбками, джинсами и крыльями, в смысле локтями кандидаток именно на мои, личные планы жизни (естественно, не спросясь у самого хозяина этих планов), я и помечтать не мог. Зелено, как известно, то, что молодо.
Но после долгих юношески-страдательных раздумий, в конце концов пришел к первому в своей жизни разумному решению. Сообразив, что, хотя в Магадане хватало людей, живущих по подъездам, чердакам и подвалам, навряд ли они примут меня как родного в свою многочисленную бичующую семью. Даже не в силу юного возраста кандидата в бичи, а в силу того, что на тот момент искатель разнообразных приключений на свою ж…изнь не пил вообще. Не втянулся пока.
 Ром, бродяжничество и пиратство, женщин и приключения на свою ж…изнь я найду позже, они еще у меня будут, и будут в большом избытке.
Но юный мИтис не пил, а значит, как собутыльник и друг для магаданских Бывших Интеллигентных Людей не подходил ни теоретически, ни по факту. Спев напоследок сам себе под гитару песню любимого Владимира Семеновича:

«…Ну, а так как я бичую,
Беспартийный, не еврей, -
Я на лестницах ночую,
Где тепло от батарей.

Это жизнь! Живи и грейся -
Хрен вам, пуля и петля!
Пью, бывает, хоть залейся:
Кореша приходят с рейса -
И гуляют "от рубля"!…»,

  Горестно всплакнув от несбывшихся младых «мечт», я отдал родителям паспорт, необходимый для покупки билетов по маршруту аэропорт Сокол – аэропорт Домодедово, и поплелся в школу за рекомендацией для моего будущего совершенно неизвестного пока питомника в Белокаменной, надеясь, что там меня примут как родного.

                5.
    От характеристики потенциальный геолог заранее не ожидал ничего хорошего. Так как за годы обучения с моей классной руководительницей умудрился построить ну «ооочень, очень высокие отношения». И, кстати, не только с ней из педагогического коллектива школы номер раз. Я был тогда настолько глуп, что пытался постоянно доказать, - Митислав умнее всех учителей на свете вообще, и магаданских, в частности. В результате я, как будущий геолог, у преподавательницы по географии, из-за больших размеров и небольшого ума таскавшей за собой кличку Туча, умудрился в аттестат получить трояк, и то с большим трудом. Двойку пыталась мне всандалить. Мыслимое ли дело, трояк по географии будущему геологу?! Учитывая, что сей предмет я реально знал на шестерку. Чуть было не доумничался. Обхитрил ее на городской контрольной, умышленно не подписал свою работу и получил от комиссии чуть ли не направление сразу в Академию Географических наук.
Продолжу. Но, надо, значит надо. Пошел и попросил написать соответствующий документ. Известием о своем отъезде я очень обрадовал не только свою классную, но и ряд других наставников. Они в свою очередь - уж не знаю, по одиночке, или хором, в учительской с облегчением вздохнули и возблагодарили Magister Deus (Бог учителей, лат). И ровно за день до отлета я долгожданную референцию свою наконец получил. Недавно найденная, желтая и почти выцветшая от времени, она совершенно случайно сохранилась, спрятанная мною же от чужих глаз тридцать три года назад за обложкой школьного фотоальбома. Потому привожу дословно и полностью, как говорится без купюр:

                ХАРАКТЕРИСТИКА
                на ученика 10-в класса школы № 1 г. Магадана
                Кальниченко Митислава Сергеевича
    Способности к учебе имеет хорошие. Но учится гораздо ниже способностей. К урокам систематически не готовится, пропускает занятия без уважительной причины, а поэтому результаты преимущественно «удовлетворительно» и «неудовлетворительно». Комсомолец, член трудового сектора. Но к выполнению поручений относится безответственно, практически не выполняет. Поведение крайне неудовлетворительное.
         Обидчив. Поступки свои правильно оценивать не умеет. С товарищами по классу груб, авторитетом не пользуется. Практику за 9-й класс не прошел.
                Директор школы Шайтанова Л.М.
                Классный руководитель Шацило Г.Г.               
                19 февраля 1985 г.

     Прочитав свое «направление в колонию для несовершеннолетних преступников», я собственно не удивился, поскольку ничего другого от своей классной не ожидал. И это направление у нее вполне могло прокатить, и я б уехал с такой прекрасной рекомендацией, не годящейся даже для ГПТУ, не то что для продолжения учебы в Москве, а тем более, для будущего поступления в МГУ имени Ломоносова (в те, описываемые семидесятые - восьмидесятые годы характеристика имела очень большое значение, кто помнит). Прокатило бы, если бы это Шацило Галино Григорьевно не допустило ошибку и не вписало последние пять предложений. И дело не в практике, которую я якобы не прошел. Она просто запамятовала, что, когда пыталась поставить на вид в начале 10 класса и вызвать аж на педсовет как меня, так и родителей, чем это закончилось.
Все питомцы первой магаданской школы, как и большинство учеников старших классов Советского Союза, филонили на практике по 2 недели в школе на покраске окон, мытье полов, передвигая с места на место цветочные горшки и учебные пособия. Короче, каждый занимался непыльной работой, кого куда поставили, или же, за редкими исключениями, в зависимости от того, кто что действительно умел. От таланта. К примеру, как Александр Мягков, в будущем известнейший российский художник. А пока на практике Шура рисовал для нужд родного заведения плакаты, транспаранты и стенгазеты.
           Я, действительно, после 9 класса к школе даже не приближался и практику, в понимании члена КПСС Шацило, не прошел. Но и родителей не повел на педсовет, а просто принес трудовую книжку, где было записано, что Митислав Сергеевич Кальниченко летом 1984 года не две недели, а два с половиной месяца проработал (а точнее, проишачил, работа у геологов такая) в поисковой геологической партии в качестве даже не рабочего, а техника, поскольку это был мой третий полевой сезон.
В предыдущих двух я был простым рабочим, а точнее «тыбиком», или «ты бы сбегал», что означало: «сделай-сбегай-принеси, пошел нафиг, не мешай». Но кроме этого, как тыбик, параллельно учился у нашего прекрасного рабочего-промывальщика дяди Сани не только весьма качественно работать лотком, но и знать где, в каком месте косы взять с хорошим содержанием золота пробу. У дяди Толи - впервые посидеть за фрикционами вездехода ГАЗ - 71. А у бати, у Игоря Мринского и других геологов мИтис учился разным премудростям профессии. Бить шурфы и делать расчистки, вести полевой дневник, ходить с описанием образцов и проб в самостоятельные маршруты, и еще многое чему. Поэтому в третьем сезоне я работал уже полноправным техником.
    Так вот, Шацило, этот… «гений педагогики», тянула с выдачей объективки до последнего часа, но опять допустила ошибку. Директор школы Шайтанова Любовь Михайловна, мудрая и справедливая женщина, в последний день перед нашим отлетом в Белокаменную почему-то задержалась на работе и вечером все еще была в своем кабинете. И когда часов в семь вечера получил Митислав наконец свою «справку об освобождении» хитрый, правда тогда еще не рыжий, а блондинистый сибиряк тире колымчанин, просто-напросто взял и дал почитать всему классу этот мстительный литературный шедевр.
    И ПОЧТИ ВЕСЬ КЛАСС, за исключением двух - трех трусливых лизоблюдов, (позже в армии таких называли очкогрёбами), тех, что и раньше прятались под парты, когда ваш покорный слуга, вместо ненавистного предмета той самой Шацило подбивал класс сорваться в кино, что мы неоднократно и делали. Школяры зашумели, перекрикивая друг друга, решая с праведным юношеским гневом, что лучше сделать с Шацило, сразу посадить на кол или предварительно вымочить в бухте Гертнера, благо она, бухта, мелководная. Не помню уже, кто оказался ингибитором или же стабилизирующим фактором, скорее всего Шура Мягков, самый длинный из нас, недаром и кличку имел Циркуль, и в тоже время самый уравновешенный и мудрый, сумел успокоить экзогенную реакцию ребят и девчонок. Кол на время отложили в сторону, а поскольку бухта Гертнера еще в феврале не вскрылась, то все встали и пошли к Верховному Патрону, точнее, Патронше. Практически в полном составе, человек двадцать – двадцать пять, вломились в кабинет директора школы. В соответствующих тонах и выражениях, на грани цензуры, объяснили Любови Михайловне, какой я… обидчивый… грубый… и, главное, как у всего класса авторитетом не пользуюсь. Наша Верховная Патронша, со знанием дела и большим педагогическим опытом профессионально установила Галине Григорьевне директорскую ведерную клизму и через соответствующее отверстие влила моей недоброжелательнице столько жидкости, состоящей исключительно из смеси скипидара и патефонных иголок, что несчастная наша классная вынуждена была со слезами на глазах, с зажатой до скрипа в зубах собственной злобой и желчью почти полностью переписать колляцию.
Разумеется, кроме той части, где я способен к учебе, но раздолбай. Так с этим никто и не спорил. И я, и все одноклассники это знали. Родители тоже. По литературе, черчению, истории, физкультуре и труду пять, по русскому четыре (до сих пор знаки препинания ставлю, не как правильно, а как считаю нужным). По математике и физике почти два. По географии как писал три. По химии был твердый трояк. Зато потом, в Москве пятерка с тремя плюсами, поскольку гоняла нас и преподавала этот взрывоопасный предмет на шестидесятой магаданско - ленинградской широте Галина Васильевна Хорошилова, заслуженный учитель СССР, учитель не просто талантливый, а гениальный, как принято говорить, препод от Бога.
По поведению, конечно, был неуд. Да и дальнейшая жизнь подтвердила это и узаконила. В МГУ по таким предметам, как математика и физика, едва на трояк натянул. Как сказал мой начальник курса Андрей Читалин экзаменатору по физике: «Слушай, нам кто нужны, физики, или геологи? Ну, а хрена ты до парня до…жевался?!!» Но предметы эти были не профильные – шли только в первом семестре. И вообще, нужны геологу-поисковику, как фортепьяно в полевом сезоне.
  Натура, скорпионья, такая. На хвост нам, больно, а то и смертельно жалящим лучше не наступать. С тем, что в жизни в пряжку поясного ремня не упиралось, сопричастие совсем не мендельсоновские. Зато, разумеется, спецуха только на 4 и 5. Не говоря уже о практике или, тем более, непосредственной работе в полях. Все то, что в профессии, как я думал, пригодится, догрызал до основания гранита. Но кто мог знать, что, благодаря Пятнистому Говоруну, во-первых, и Пьяному Танцору, во-вторых, будущее мое как геолога не состоится. И пригодится мне почти весь до основания сгрызенный гранит, как сотовый телефон на борту космического аппарата Союз-Апполон, кто мог знать…. Восемь полновесных полевых сезонов, (конечно же, не считая студенческих практик - одной в Сатино и трех в Крыму) по россыпному и рудному золоту есть, а профессии нет.  Потерянное наше поколение. Поэтому всю жизнь к любой власти и начальству, будь то преподавательский, директорский или командирский состав, отношусь чисто по-губермановски:

Я не люблю любую власть,
я с каждой не в ладу.
И я, покуда есть что класть,
на каждую - кладу.

     Если только власть эта делами, практическим опытом и, главное, благорасположением к людям, как тот же начальник нашего геологического курса в МГУ Читалин Андрей, не показала обратное - человеческое отношение к подчиненным, разум и жизненную опытность в делах своих и делах профессии. Или, к примеру, как начальники некоторых моих полевых отрядов Погодаев Владимир Михайлович, Крупник Владимир, талантливейший геолог Левин Алексей, тренер мой московский по мордобою Козьминых Александр, удивительный мой учитель по прикладной психологии Исраэль Кляйн, «отец моего ребенка», «понятой» на нашей с м’Аленкой свадьбе и Главный Летчик Страны Гаркуша Серега. Или если, как другие люди, встреченные на последующем извилистом, а зачастую экстремальном и весьма опасном пути, не заслужили лично у меня уважения и желания быть хоть в чем-то на них похожими. К примеру, как крестный мой и друг Мишка Иванов, друзья из Воронежа Коля Николенко и Витя Бульба и многие, многие другие.
Батина высота для меня вечно недосягаема. Про жену свою, м’Аленку, я даже и не говорю. Её мне тот самый ангел, что на правом плече сидит, направил.  Уверен, без нее не добрался бы до своего полтинника.
    Многие же начальники и командиры, (впрочем, справедливости ради, стоит признаться, что не только начальники и командиры) своими действиями, или попытками что-то сделать с другими людьми, вещами или предметами, были настолько далеки не то что от мудрости и здравого смысла, а и вообще от хоть от какого-то взаимодействия с реальностью и серым своим, явно дефектным веществом, порой вызывали сожаление, что ныне запрещена принудительная эвтаназия или хотя бы дуэли. Думаю, такие неоднократно встречались на пути почти каждого из читателей.
    Но о моих отношениях с властью, начальниками и командирами, особенно о том периоде, когда с Родиной-матерью расплачивался, отдавал ей долги свои и чудом (опять мой ангел-хранитель спас), едва не загремел в дизель [13], обязательно расскажу в следующий раз.
    А пока, пусть и спустя тридцать с лишним лет, хочу сказать громадное спасибо ВСЕМУ нашему дружному классу. Всем, кто тогда пошел к директору. Олегу Бабушкину и Сашке Бойко, Мягкову Саше, Радику Битюкову, Олегу Горбачеву, и Максу Хлупину, Ирке Антоновой, Графовой Марине, и Вовочкину Сережке, Олегу Павлюченко, Харитонову Сереге и всем остальным. Всех, правда, уже не помню, почему - объяснял выше. Но всему десятому «В» первой школы имени Надежды Константиновны Крупской славного города Магадана выпуска тысяча девятьсот восемьдесят пятого года. Моим друзьям из параллельных классов, Игорешке Узюкову, Жене Кюну и еще многим и многим, с кем у меня в будущем пересекались жизненные пути, и кто помогал вылезти из многочисленных ям, в которые я так стремился упасть или вляпаться. И друзьям в Питере, в Воронеже, в Перово, всем родным и близким на моей родине, в Туве и по всей почти Сибири. Увы, в рассказе я всех не то что людей помогавших, а даже мест, где побывал, не перечислю. Отдельную БЛАГО-ДАРНОСТЬ хочу выразить моему первому издателю и прекрасному человеку Ольге Тишкевич, жительнице района Перово, города Нерезиновска, всем известного как Москва.
В то время, в феврале тысяча девятьсот восемьдесят пятого, эта произошедшая история на первый взгляд была незначимой мелочью. Но тогда впервые я понял, осознал, что такое друзья и как много они для человека в жизни значат. И запомнил на всю жизнь. БЛАГО – ДАРЮ, ребята, БЛАГО – ДАРЮ. 
По мере сил, всю жизнь плачу вам той же монетой, друзья, хотя хотелось бы - сторицей.

                6.
    К чести Галины Григорьевны Шацило, нашего магаданского классного руководителя, могу сказать, не всегда она была так уж не права и несправедлива в оценке моей личности. Неоднократно внушая всем окружающим мысль, что по мне «тюрьма плачет», как в воду глядела наша классная. Глядела, глядела и…. почти углядела. Об этом «почти» тоже в следующих рассказах. Так что ей я даже благодарен и признателен. За предупреждение. Не знаю, правда, что больше в будущем меня уберегло от «А в тюрьме сейчас ужин… макароны дают». Правильно усвоенные ее пророчества, мой верткий, рыжий и хитрый ум и характер, или же Божья воля, провидение. Явно что не первое. И хотелось бы очень думать, что второе. Но конечно, нет, безусловно третье. Плюс мой безбашенный Ангел-хранитель, это надо же, угораздило его с таким подопечным связался…
    Несмотря на многократные попытки проверить на себе, а прав ли был Вицин, утверждая, что «…наш суд - самый гуманный суд в мире», как я ни старался, а дальше КПЗ прорваться мне не удалось. Бог, Ангел-хранитель, рыжий характер, длинный, верткий ум и язык выручали. Ну и бабки, конечно. Куда же без них с нашей-то пенитенциарной системой, так же, как и суд, самой гуманной в мире. Но до прединфарктного состояния своих как ангелов, так и демонов я доводил неоднократно….
Как известно, у каждого человека на левом плече сидит демон-искуситель, а на правом — ангел-хранитель. У меня же - два напуганных приведения с седыми, стоящими дыбом волосами, которые громко орут мне в уши: «ХОРОШ, МАТЬ ТВОЮ!!!»
        P.S. И самое последнее. Есть, конечно, и свои стихи, но в НЕТе я наткнулся на просто удивительное произведение. Вместо всего моего длинного эссе можно было бы просто опубликовать потрясающую исповедь колымчанки Савиных Нины. Этого было бы вполне достаточно, друзья:

Вы не кляните Колыму, её не зная
Я много лет там не живу, но вспоминаю
Как холод вечной мерзлоты - мне греет душу
Её природы тишину - хочу послушать

На ней не встретишь слабака, она не примет!
Ей смелость, честность по плечу, и их - обнимет
Спасёт, не бросит никогда – живи богатством
Грибы и ягоды отдаст, за дружбу-братство
Заляжет в душу глубоко, тебя не спросит
Ты будешь помнить Колыму и сопок россыпь,
Её студёные ручьи, из них речушки
Кедровый стланик берегов, бичей избушки
Танцует Хариус с водой – загадка века
И каждый хочет побывать в гостях у Джека
Здесь не пугает никого Язык у Тёщи
Крутой, суровый перевал - в них зеков мощи
А трасса уровень водил и стержень жизни
И знает тех, кто сослан был, служа Отчизне
Кто был - тот помнит навсегда и не забудет
Сосуд мороза и добра – в КОЛЫМСКИХ ЛЮДЯХ.
                Савиных Нина



[1] ИТЛ - исправительно трудовой лагерь
[2] ГРЭ - геологоразведочная экспедиция
[3] камералка, камералил – заключительный этап геологических работ и съёмки.
    Проводится в конце почти каждого рабочего дня, а полный - после окончании
    полевых работ
[4] лоток, колода –  ручные, деревянные промприборы для промывки (шлиховки)
    золота, платины или олова
[5] пОле – геологический весенне-летне-осенний, а бывает и зимний сезон работы.
     ПолевИк – участник полевого сезона: повариха, водитель, рабочий, техник или
     геолог. Проходить поле может действительно как в поле, в степи, так и в
     тайге, тундре, горах, везде, где мы ищем то, чего не теряли
[6] Юкола — сушено-вяленое мясо рыб или северного оленя
[7] копАльхен — деликатесное блюдо нганасан, чукчей, ненцев, хантов и
     эскимосов. Изготавливается из свежего мяса моржей и оленей, ферментированием
    под прессом. Попросту говоря его летом закапывают в оттаявшую землю, и оно
    там «доходит» - прошу прощения гниет.  Из-за   образования в процессе
    приготовления трупного яда смертельно опасен для представителей большинства 
    других народностей, не употребляющих копАльхен с раннего детства.
[8] ПГТ - поселок городского типа
[9] торфА – пустая, верхняя, не содержащая золотоносный слой порода
[10] пескИ - напротив та, самая ценная, с золотом или платиной часть грунта, породы
[11] ОЗК – общевойсковой защитный комплект
[12] СВКНИИ – Северо-Восточный Комплексный Научно-Исследовательский Институт
[13] дизель – дисбат, дисциплинарный батальон.

P.S. Использованы фотографии автора, моих друзей: геолога Игоря Мринского и одноклассника Игоря Узюкова, а также из интернета, - автор прекрасных фото увы, неизвестен.

      С громадным уважением и благодарностью ко всем, Ваш Митяй или Рыжий мИтис.
                Москва, Перово, январь 2018 г.
                © Митислав Кальниченко
              mitislav@gmail.com   тел, Whatsap: +79055240223