Михал Витольд Гайда. Стихи

Михал Витольд Гайда

Конец бара Якубека


Дождь обежал календарь с августовской  паненкой,
посмывал дохлых мух с оконного стекла,
чей от холодной воды расстроенный экран
показывал сумеркам посеревшую физиономию.

Пустое небо залегло на липких столиках,
терялись под пивной пеной клепсидры бутылок.
Размазанная по их стеклу , постарела улица,
когда  колпак фонаря свесил слепой череп.

В безделье каменели пара сухих дедков,
следящих как в пепельнице кадят окурки.
Упала большая тишина храмового атриума,
минута молчания по ушедшим пьяницам.
***


Помойка

Распад красив и приманчив, потому что
 словно грех, влечёт сладковатым  и острым
запахом, манит  смрадным  секретом
мух и  прочих незваных гостей.

Тайный импульс движет материей,
оживляет тело и одаряет формой,
та роится постоянно играющим  цветом,
одевает брони хитиновый панцирь.

Масса клубится , теряются контуры,
но по-прежнему бдит незримый шаман,
управляющий миром хаотичной течки
в неустанном чуде воскресения.
***


Последние минуты веселья .

Под конец короткой ночи  стулья охромели
и застыли, опершись на потные  стены.
А оркестр всё играл , не хотел умолкнуть,
хотя  его ноты  все знали наизусть.

Шторы вспархивали на открытых окнах,
июнь веял своим запахом в смеси  с навозом
полей,  распахнутых как плебейская книга
о вечно сухом похмелье занудной жизни.

Среди остатков поршества у разграбленых столов
спали останки пьяных собеседников.
Одна пара танцевала, раскачиваясь и кружась,
потому что пришли сюда   сами и со своей  музыкой.

В конце концов и  они пошли восвояси ,
но  придут сюда через месяц в субботу.
Потому что отсюда нет исхода, и каждый побег
это петля, которая всегда кончается возвратом.
***


Визит Курносой в деревенскую глушь.


Первыми птицы замолчали , сбившись тесно,
 спрятались в хлебах или в густой листве.
 Вокруг всё замерло, даже лёгкое дуновение
 не пошевелило ветвей, когда она пришла.

 Куда-то пропала колыбельная мелодия кустов,
погасла узкая опояска полевого ручья.
 Бог не хотел  отзываться,  хотя не мог он не смочь,
так что прикинулся спящим,  или и впрямь задремал.

Люди деревни стояли на коленях у часовенки 
белеющей среди  флоксов  возле кооператива.
 Но  святой, как деревянный – смутно смотрел молча;
 он знал, что должное случиться  произойдет.

Лишь черный жук навозник в песке торил тропу,
равнодушный к тому что будет, и видел всё это иначе.
 Он катил шар перед собой, ибо знал, что  ещё
 осталась часть дороги туда, где закончится работа..
***

короткие дни


Мороз пишет что-то на стёклах  далекой весне
от скуки – зная, что в марте письмо не дойдёт.
Слабое солнце светит сквозь сотни пальцев сосулек,
цепляющихся за за жёлоб, приросших к его жести.

Иногда ветер сыграет несколько шопеновских тактов
на кривой клавиатуре почерневшего забора
для пробы - почувствовать  немного романтики
и в пейзаж грязных кварталов вдохнуть тихую красоту.

Напрасно. Дни рождаются неизменно мертвыми,
и белизна снега слишком быстро умирает под сажей.
Тени черных тополей  укладываются вповалку;
скоро  поглотит  их горло долгой ночи .

Только когда  надо тьмой рассеется
море звезд,  облачённых в чистоту света,
следя за полётом малой искры,упавшей с неба,
 увидим частицу Бога сквозь око Иуды.
***



фреска

Растрепал тучам кудри неведомый парикмахер,
взъерошенная грива неба бурно пенится,
опуская водяную тюль по штукатурке
фасадов  домов и скользя к земле.

На неспокойном верху ломается свод,
ищет места для себя бездомная ватага
греческих богов, и даже напуганный Эреб
ломится в черном капюшоне на городские заставы.

Плафон медленно опадает чтобы как -то осесть
на высоких колоннах фабричных труб,
среди которых смерть бродит  с натруженной косой ,
в окружении семьи пернатых ангелов.

Все святые загубленные святые из  агиографий
сбегаются под сияние открытых рынков,
однако в лучах неона никому не получится
найти путь назад, так что они не отлетят отсюда.

Теперь они вместе с нами на повседневной фреске,
где форма и цвет умирают,чтобы вдруг возродиться,
когда мы идем  неразличимой для времени чередой
в процессии с ангелом, дьяволом и Смертью.
***
 


Смерть осени в предместье


Повымерли старые королевы предместья,
съеденные сифилисом или циррозом печени.
Список имён шлюх на гнилых досках
заборов украсил пошарпанный пантеон.

Среди дрянных вывесок закрытых  мастерских,
в тенистом холоде Альгамбры  стоят нагие
деревья, поздний вечер  начал творить
новые главы неписаной саги.

Потому что в подполье  сегодня лихая забава;
кто свой, тот принял секретный сигнал .
Порой  мелькала крадучись некая фигура ,
как  удар, нанесённый втихаря под ребра.

Никто не хотел знать, что холодный ноябрь
заостряет вихри , оттачивал на круге
месяца, который поглядывал сверху
и предвещал городу, что станет больно.

Водка убила всех где-то под утро,
начался день, алкоголь закончился.
 улицы спали густо усыпанные листвой,
 блестящей подстилкой  гончих листов.
***
 

желание доброго дня


ещё октябрь - облака над городом
лепят на небе странный орнамент.
Ковыляет ветер, толи обувь не по размеру,
толи пьян.

Труба котельной как большой перископ
вырастает из глубины и во мгле прячется.
Сквозь неё видно за матовым стёклышком
спящего бога.

Покупаю день вслепую,  беру по его цене.
И эту улицу – мокрую и грустную.
Не надо мне многого, мне бы только
 ещё один день.
***
 

Михал Витольд Гайда

 
 

Михал Витольд Гайда родился в 1959 году, умер в январе 2017.
Перевод выполнен без рифм.