Ранний Рильке. Избранные переводы

Повторная публикация с добавлением двух сделанных позже переводов.
Впервые опубликовано на закрытой сейчас странице "Иосиф Клейман" 08.06.2014.
Адрес размещения: http://www.stihi.ru/2014/06/08/6321 .

03.06.2017

------------------------------
Здесь представлены избранные переводы стихотворений из пяти ранних сборников Р. М. Рильке.
Переводы выполнены за последние два года. Критерий отбора — личное мнение
переводчика. Переводы приводятся без текстов оригиналов на немецком языке
(для дотошных читателей: каждый перевод сопровождается текстом оригинала
на своей странице в расположенных ниже сборниках*).

08.06.2014

*Здесь недоступны – остались на прежней странице.





Из сборника ЖЕРТВЫ ЛАРАМ, 1896

(Нумерация переводов - от переводчика - сквозная, соответствует порядку
расположения стихотворений внутри авторского сборника).



06. В СОБОРЕ

Свод — как в каменном браслете —
над стеной навис, мерцая;
потемневшая святая
чуть заметна в тусклом свете.

С потолка округлой кладки
шар серебряный всё время
светит ангелу на темя
светом масляной лампадки.

А в углу, где, как дерюжка,
позолота дышит пылью,
жмётся, чуждый изобилью,
грязный мальчик-побирушка.

Нет в нём, как мы ни привносим,
благодати и намёка...
Робко тянет, без упрёка,
руку с еле слышным: "Prosim!"*


---------------------------------------------
* Пожалуйста! (чешск.)



23. ЮНЫЙ XУДОЖНИК

Мне надо в Рим. В наш городишко
вернусь со славой — путь мой прям.
Не плачь; поверь, моя малышка,
я в Риме свой шедевр создам.

И он ушёл — в краю далёком
создать великое спеша;
но часто внутренним упрёкам
внимала чуткая душа.

Вернувшись — ту, что всех дороже,
хоть обожжён был каждый нерв,
он написал на смертном ложе —
и это был его шедевр.



25. СТРАНА И НАРОД

...Бог был в духе — что ж скупиться,
это не его подход;
так что есть — от тех щедрот —
чем Богемии хвалиться.

Как застывший свет, пшеница
меж лесистых гор встаёт,
и на ветке зрелый плод
без подпорки пасть боится.

Бог дал избы, дал овчарни;
девка жаром пышет так —
не затянешь лиф, хоть тресни.

Чтобы храбры были парни,
силу им вложил в кулак,
в их сердца — родные песни.



42. SUPERAVIT

Тех, кто твёрд в великом деле,
след не обратится в дым;
как в Констанце ни радели,
встал из огненной купели
дух высокий невредим.

Через все века и сроки
реформатор Гус встаёт,
и ему поклон глубокий,
хоть страшны огня уроки,
по сей день творит народ.

Одолев суда препоны,
сердцем истину обрёл,
правотою окрылённый;
и его — костром зажжённый —
вечен славы ореол.


---------------------------------------------
*Superavit (lat.) - Он побеждает
**Ян Гус (1369 - 1415) - национальный герой чешского народа, проповедник,
мыслитель, идеолог чешской Реформации. Был священником и некоторое время
ректором Пражского университета.
6 июля 1415 г. Ян Гус, отказавшийся отречься от своих «заблуждений»,
по приговору собора в Констанце был сожжён на костре вместе со своими трудами.
Материал из Википедии.



53. МОЙ РОДНОЙ ДОМ

До ничтожнейшей пылинки
памятен мне дом родной,
где разглядывал картинки
я в гостиной голубой.

Где одёжка куклы — в прядях
серебра — дарила мне
радость; а цифирь в тетрадях —
только слёзы в тишине.

Где к стихам я приобщался,
и в побегах в дальний край
подоконник превращался
то в корабль, а то в трамвай.

Где мне девочка махала
в графском доме — из окна...
Глянца там осталось мало —
сник дворец в объятьях сна.

И ребёнок, что с улыбкой
поцелуй ловил в ответ,
далеко; в стране той зыбкой,
где улыбок больше нет.



67. ИЗ ТРИДЦАТИЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ

Эскизы углем в манере Калло


1. Война

Мир во тьме зловещей страшен —
вот деревни и горят!
Мрачен, сер он — пусть стократ
будет в кровь окрашен!

Эй, мужик, пора молиться!
Жить охота? — Будешь наш!
Скот и бабу нам отдашь —
Бог велел делиться.

К чёрту плуг — пали из пушки;
всё у нас приходит в срок!
Завербованным — глоток,
пей из полной кружки!


2. Alea jakta est

"... Плата иль смерть!"
Вот для игры стакан,
кости — на барабан,
жулить не сметь!

Деньги есть хлам —
плата за кровь и страх.
Дерево, всё в плодах,
видишь вон там?

Каждый давно
мог бы, как те, висеть!
Так что, кого жалеть,
раз суждено!


3. Солдатская песня

Барабан мне был, как дом,
когда был я мал,
колыбельной песней — гром
барабанный стал.

И хоть был я кроха — вой
был мой злого злей,
был рожок пороховой
соскою моей.

А крестить в то время нас
мог любой капрал;
шведской кровью темя враз
всем нам поливал.


4. Ранг солдата

Нет средь нас кичливой знати —
кровь простая им в ущерб,
важен ранг клинка в солдате,
только мужество — наш герб.

Кто сражается геройски,
свой не запятнает щит,
кто вчера был меньшим в войске,
завтра герцогом взлетит.


5. У монастыря

Монастырские ворота? —
Чёрт возьми!
У таких дверей — охота
внутрь вломиться, чую — что-то
есть за этими дверьми!

Отворяй! Ещё вопросец...
Ну-ка, поп,
подавай без околёсиц
пару-тройку дароносиц,
кубков там... молиться чтоб.

Брось канючить: Грешен, Отче...
Освети
ход к вину — и покороче,
там же, братец, между прочим,
и грехи нам отпусти!


6. Баллада

Шла вчера деревней свора,
убивая без разбора,
а девчонке невдомёк:
Где любимый — ждать ли скоро
иль забыл её дружок?
Галок крик у дома.

Терпли щёки, зябли плечи,
прождала его весь вечер,
и в ночи не шёл к ней сон.
Тут она, дружку навстречу,
вышла на заветный склон.
Галок крик так робок.

Ночь была черна, лишь ало
мельница вдали пылала...
Дева, плача о своём,
трав под голову постлала
и забылась тяжким сном.
Галок крик всё длился?

Утром, оглядеться чтобы,
села... Горе! — смотрит в оба...
а под ней не пук травы —
волосы — с её зазнобы
в кровь разбитой головы. —
Галок крик так страшен.


7. Выбрасывание из окна

"Всех предателей сыщите,
не спасёт их и Мадонна;
по обычаю — тащите
их к окну!" — кричал Колонна.

"Сопляка того оставьте!
А вот этих змей — отсюда,
из окна — в полёт отправьте!
Жалко? — Прыгай с ним, зануда!"

На оконной раме в страхе
Мартиниц повис, бедняга, —
тут же пальцы, в резком взмахе,
раздробила Турна шпага.

И к другому: "Ну ка быстро,
кто Богемии властитель?"
"Вы, граф Турн!" — "А бургомистра,
чтоб звонили, известите!"


8. Золото

"Камзол твой — золота мешок.
Откуда этот клад?" —
"Доход мой, детка, так высок,
полковник был бы рад!"

"Но красным золотом, мой друг,
не могут вам платить!" —
"В игре мне пофартило вдруг,
такое может быть?"

"И столько золота зараз —
неужто всё твоё?" —
"Я кости бросил в добрый час,
оставь своё нытьё!"

"Ты дашь ведь золота и мне?" —
"Так я ж его не съем!" —
"Ты плут, сейчас же, как жене,
насыпь мне полный шлем!"

"Пусть так!" — "Как золото течёт,
волнует, как любовь!
– – – – – – – – – – – – – – – – – –
– – – – – – – – – – – – – – – – – –
...Смотри, а что там пристаёт
к твоим ладоням? — Кровь!" — ...
– – – – – – – – – – – – – – – – – –


9. Сцена

"Здесь лика нет. Что бьёшь, старик,
поклоны у столба!"
"Я здесь молюсь. — Не Божий лик? —
Горька моя судьба."

"А есть ли край, и есть ли дом,
что ждут твоих трудов?"
"Растоптан край; сожжён огнём,
ещё дымит мой кров."

"Что ж сын не восстановит — твой
очаг среди руин?"
"Мой сын родной был взят войной,
Теперь он мёртв — мой сын." —

"А что же снег твоих волос
твоя не гладит дочь?" —
"Ей стыд и боль бандит принёс,
убилась в ту же ночь." —

"В лицо мне глянь! — Твой дух убит,
и сердце жжёт слеза..."
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
"Я не могу. Другой бандит
мне выколол глаза."


10. Огненная лилия

Сучья мёрзлые трещали,
но ручьи не стыли в скове,
оттого что реки крови
снова пульс им возвращали.

А весной, под синей твердью
лилия окраски алой
встала вестью небывалой
из земли, залитой смертью.


11. Во Фридланде

Завершив военный спор,
рад любой в хмельной ватаге,
оттого что снова в Праге
Валленштейн содержит двор.

Турна выпустил; в игре
это козырь был в колоде...
Был. — И в Вене нынче в моде
презирать... там, при дворе.

Ну их!.. Фридландских вояк
голодать он не заставит —
всех в князья... деньжат прибавит
герцог наш. — Кто мог бы так?


12. Мир

Праги злобное дитя,
миллионы душ изведши,
здесь, на Карлов мост взошедши,
сдохло тридцать лет спустя.

Наконец, железом всяк
ранит только тело пашни,
и огонь — с церковной башни
возвращается в очаг.


---------------------------------------------
* Тридцатилетняя война (1618—1648) - началась как религиозное столкновение
между протестантами и католиками Германии, но затем переросла в борьбу против
гегемонии Габсбургов в Европе. Последняя значимая религиозная война в Европе.

Жак Калло (фр. Jacques Callot; ок. 1592—1635) — французский гравер
и рисовальщик, мастер офорта.

Alea jakta est (lat.) - жребий брошен

Выбрасывание из окна - первый эпизод войны. ("Прага родила уродство войны",
Рильке). 23 мая 1618 оппозиционные дворяне во главе с графом Турном выбросили
из окон Чешской канцелярии в ров королевских наместников Вильгельма Славату,
Мартиницу и их секретаря Фабриция.

Альбрехт фон Валленштейн (1583 - 1634) - имперский генералиссимус и адмирал
флота, выдающийся полководец Тридцатилетней войны. Герцог Фридландский
и Мекленбургский. По подозрению в измене Валленштейн был отстранён
от командования, был издан указ о конфискации всех его имений.
25 февраля 1634 Валленштейн был убит офицерами собственной охраны.

Материал из Википедии



71. СТАРЫЕ ЧАСЫ

Часы, как скоро может вам
со Временем прийтись несладко.
Оно способно — без остатка
рассеять вас в железный хлам.

И головой в последний раз,
упорствуя, качнул бы Скряга,
и напоследок, без напряга
косой взмахнула б Смерть тотчас.

Петух своё отпел бы вмиг...
А нынче он орёт без спросу,
и Смерть на Скрягу точит косу,
и ждёт, чтоб головой поник.


---------------------------------------------
*Старые часы - часы на ратуше в Праге.



76. В ПРЕДМЕСТЬЕ

Старуха сверху, с вечно хриплым кашлем,
уже мертва. — Да ну! — Не трать слова!
Что нам она? Мишень для озорства?..
Кто имя знал её в кругу домашнем?

...Внизу фургон закрытый дожидался.
Последний класс; когда под брань и крик
спускался гроб, его хватали вмиг,
швыряли внутрь — и ящик закрывался.

И кучер кляч своих стегал вожжами;
фургон летел к погосту, как стрела,
как если б в нём не чья-то жизнь была
с её тоской и мёртвыми мечтами.






Из сборника ВЕНЧАННЫЙ СНАМИ, 1897

(Сборник влючает в себя после вступления - в нумерации: 0-01 - два больших цикла
1 - "Мечтать", 2 - "Любить".
Пример нумерации: 2-05 - пятое стихотворение из цикла "Любить").



0-01. КОРОЛЕВСКАЯ ПЕСНЬ

Жизнь — достоинство ставя над златом —
обращает лишь мелочных в ноль;
нищий может назвать тебя братом,
но в тебе не унижен король.

Пусть минуты в раздумье бессонном
не подарят венец золотой, —
но придут к тебе дети с поклоном
и блаженных мечтателей рой.

Дни — из солнечных нитей в разбеге —
ткут тебе твой пурпурный наряд,
ночи, полные грусти и неги,
пред тобою, склонившись, стоят...



1-02

Я вспоминаю:

Вот деревенька на загляденье,
кричит петух;
над деревенькой садов кипенье,
как белый пух.
А в деревеньке — с воскресной миной —
дом в три окна;
блондинка прячется за гардиной,
грустит одна.
Быстрей же к двери, что в снах и всхрапах
так долго ждёт,
а в доме тихий лаванды запах —
плывёт, плывёт.



1-03

Иметь бы мне домишко ветхий,
чтоб, сидя перед ним, смотреть,
как за чернеющие ветки
под скрип цикад, покуда редкий,
уходит солнце умереть.

Под крышей в бархатно-зелёных
густых потёках — в моха цвет —
горела б в стёклах обрамлённых
гирлянда бликов — отражённых
дню уходящему вослед.

Я дотянуться мог бы взглядом
туда — до бледных звёзд весны,
и Ave плыл бы здесь над садом,
и мотылёк порхал бы рядом
в жасмине снежной белизны.

И стадо подгонял бы свистом
пастух — а ну ка поспеши;
и я внимал бы звукам чистым,
и вечер заревом лучистым
касался б струн моей души.



1-04

Старая ветла очнулась,
так суха — средь майских дней;
старая изба пригнулась,
так печальна — рядом с ней.

Там — гнезда на ветке нету,
здесь — домашнего тепла;
их зима — и ту, и эту —
извела...



1-06

В сумерках, чувствуя мамину ласку,
"Матушка", ластился я, "ведь ты
расскажешь мне снова дивную сказку,
ту — о принцессе моей мечты?" —

В сумерках дней, когда мамы не стало,
женщиной бледной, будто во сне,
входит тоска, начиная сначала
мамину сказку рассказывать мне...



1-08

Я, как ты, хотел бы, туча,
высоко вверху парить!
Тень свою равнинам, кручам
против воли их дарить.

Солнце в небе закрывая,
так убавить свет дневной,
чтоб земля — в тени до края —
люто злилась подо мной.

Чтоб и мне явился случай,
солнце одолеть в борьбе!
Пусть на миг хотя бы! Туча!
Я завидую тебе!



1-09

Явилось мне, что мир, болея,
погиб, что связь вещей распалась,
и вот не мир — его идея
одна в груди моей осталась.

Как я и думал; без разлада,
на крыльях солнечного дня
лесов зелёная отрада
легко плывёт вокруг меня.



1-11

Что ещё мне жизнь вручит?
В дымке ароматов лета,
в стеблях затерявшись где-то,
песнь кузнечика звучит.

И во мне звенит струной
звук один — печальный, кроткий;
так в бреду слышна сиротке
песня матери родной.



1-14

Ночь улеглась в аллеях парка,
и влившись в звёзд круговорот,
луны сияющая барка
к верхушке липы пристаёт.

В далёком лепете фонтана
я слышу сказку наяву, —
затем, как отзвук из тумана,
паденье яблока в траву,

и сквозь дубовую аллею,
на синих крыльях мотылька
доносит ветер, чуть хмелея,
мне винный дух издалека.



1-15

В ночных заснеженных границах
всё спит в серебряной тиши,
и только вечной болью длится
здесь одиночество души.

Спроси, зачем в ночную стужу
душа не выплеснет свой крик? —
Когда бы вышла боль наружу,
погасли б звёзды в тот же миг.



1-18

Я мечтал о счастье, думал — скоро;
но устал от ожиданья встречи. —
В поймах луга — светлые озёра,
в тёмных буках багровеет вечер.

Девушки домой идут, смеются.
Розы в лифах; смех стихает пусть их...
Скоро звёзды вновь ко мне вернутся
и мечты, в которых столько грусти.



1-19

Море скал, немая даль,
щебень и кусты в обнимку;
тишина. И, как сквозь дымку, —
неба сизая вуаль.

Лишь круженье мотылька
здесь подобно хоть немного
одинокой мысли Бога
в голове еретика.



1-24

О, были б звёзды, что с восходом
не меркли б в солнечных лучах;
такие звёзды — год за годом —
мне часто виделись в мечтах.

Дарящие таким приветом,
что утомлённый солнцем взгляд
на них, упившись ярким светом,
остановиться был бы рад.

Внедрившись в механизм вселенной,
они б святыми для земли —
и для любови сокровенной,
и для поэтов — стать могли.



2-01

И как же, скажи, озарил тебя свет
любви? Он как солнце, как яблони цвет,
как звуки молитвы? — Скажи нам:

Радость, сверкая, с небес снизошла
и, крылья сложив, себя отдала
души цветущей глубинам...



2-02

День белых хризантем, пред ним я трушу, —
мне роскоши его не превозмочь...
Но день угас, и ты пришла по душу
мою в ту ночь.

И ты пришла, полна тепла и ласки, —
такая, как в мечте моей, точь-в-точь.
И тихо, как мелодия из сказки,
звучала ночь...



2-05

Ты помнишь, яблок я принёс в подарок,
и гладил твои волосы, шутя?
И смех мой весел был, и день был ярок,
а ты была ещё дитя.

Затем я стал серьёзен. Сердцем выбран
был юный пыл и старый груз наук.
Как раз в то время гувернанткой вырван
был „Вертер“ у тебя из рук.

Весна звала. И поцелуи были
ещё чисты, но взгляд манил в тени.
Был день воскресный. Вдалеке звонили,
и через ельник шли огни...



2-08

Лизе сегодня шестнадцать лет.
От клевера — в дар ей — четвёрка...*
Как стайка мальчишек, шлют ей привет
все одуванчики — краше их нет —
и болиголов с пригорка.

За болиголовом, как верный друг,
бетель, с усмешкой шальною.
Украдкой за Лизой следит и вдруг
смеётся и гонит быстрей через луг
ветра волну за волною...


---------------------------------------------
* Листик клевера в четыре лепестка. Приносит, как считается,
ровно столько же счастья, что и пятилепестковый цветок сирени.



2-10

Есть море света для влюблённых,
чей взгляд слепит его волна,
когда потоком грёз бессонных
душа стыдливая полна.

Тогда дрожу и я в тревоге,
как мальчик, ждавший этих дней,
вдруг замирает на пороге
при виде ёлочных огней.



2-11

Я был еще мальчик. Я знал — и всё ж
сказали: — Вот Ольга, кузина, —
когда я увидел, как ты идёшь,
затянута в платьице чинно.

По рангу уселись за стол, и горой
пошли угождения плоти;
и звон моего бокала о твой
рассёк мою душу в полёте.

Я взгляд от лица твоего отвести
не мог, и не вымолвил слова, —
рыданье душило мне горло в горсти
и вырваться было готово.

Мы в парке гуляли. — Я помню, как бред,
твоих поцелуев уроки,
и я целовал тебя жарко в ответ —
твой лоб, твои губы и щёки.

И, веки прикрыв, ты хотела черты
достигнуть, где страсти не слабы...
И смутно тогда осознал я, что ты
в грехе умереть предпочла бы...



2-14

В саду цвела сирень, свежа, упруга,
и вечер в звуках Ave плыл, светясь, —
мы в этот час оставили друг друга,
скорбя и злясь.

А солнце умирало на закате,
за серым склоном свой теряя свет,
и, догорев, растаял — в белом платье —
твой силуэт.

И в этой смене алого на серый,
дрожа, я был, как мальчик тот, нелеп,
что в яркий свет глядел, не зная меры:
Я что, ослеп? –






Из сборника АДВЕНТ, 1898

(Пример нумерации: 1-02 - второе стихотворение из цикла 1 - "Подарки друзьям").



0-01. АДВЕНТ

В глуши заснеженного бора
отару хлопьев ветер мчит,
и ель предчувствует, как скоро
ей светлый праздник предстоит;
и ветви тянет вдаль, и снова
хранит терпение едва,
и с ветром борется — готова
к единой ночи торжества.



---------------------------------------------
* Адвент (от лат. adventus — приход) — название периода Рождественского поста,
принятое в среде христиан Католической церкви и некоторых протестантских деноминаций
(например, у лютеран).
Первый день Адвента в римском обряде определяется как 4-е воскресенье до Рождества
(в зависимости от года это воскресенье выпадает в период с 27 ноября по 3 декабря).

Материал из Википедии



1-02

Ты, одиночество души,
святое, чистое — дыши,
как сад проснувшийся ранний.
Держи, всесильное, в руке
дверь золотую на замке,
за нею — свора желаний.



1-07

Тщетою будней не балуем,
я знаю, впрок мне только сон:
придет — и легким поцелуем
мой знойный лоб остудит он.

И я увижу, как струится
сиянье звёзд, — не дню подстать,
и ночь — в серебряных границах —
могла бы новой сагой стать.



1-09

В иные дни душа тиха, как храм,
в котором богомольцев нет годами.
Лишь ангел – золочёными крылами,
чтоб радость рук не дать сковать цепями,
прочь отгоняет сизый фимиам.

Внутри темнеют образа святых,
беспомощно томясь от невниманья:
Ждут воскресенья, полного собранья
молящихся, органа ликованья –
и лампы ходят на шнурах витых.



1-27

День тихо спать ложится,
всё дремлет в тишине...
И лишь двоим не спится —
одной звезде и мне.

Она плывет высоко,
неяркий свет струя,
так в небе одинока,
как здесь под небом я...






Из сборника МНЕ К ПРАЗДНИКУ, 1899

(Нумерация стихотворений сквозная через весь сборник).



001. МОТТО

Вот суть тоски: забыть, что всё непросто,
и жить бездомным в череде дневной.
Вот суть желаний: тихие вопросы
часов мгновенных к вечности седой.

И это — жизнь. Покуда не восстанет
настолько одинокий час — такой,
что свет его улыбки и молчанья
сольётся с вечной немотой.



004

Я не тянусь за жизнью громогласной
и не приемлю дней чужих отраду:
я чувствую, подъемлются в прохладу
цветы, что нёс я, — белизны атласной.

Весной их много из земли пробилось,
чью глубину им пить и пить без лени,
чтоб никогда не падать на колени
и летний дождь не призывать как милость.



008

Я обычной дорогой сейчас
вдоль сада иду, где розы как раз
все готовы к цветенью;
но я знаю: в бутонах тугих
дар готовится для других, —
и я прохожу мимо них,
незаметною тенью.

Я никто, я им не ко двору,
всё еще на бумаге;
и покуда прибудут к утру
те, что чисты и благи, —
развернутся, струясь на ветру,
розы, как красные флаги.



014

Тоскуя по весне, вне всяких правил,
о, лес, — в разгаре зимней маеты
ты серебро снегов своих оплавил,
чтоб видел я, как в страсти зелен ты.

В путях твоих я разберусь едва ли,
не распознать, откуда и куда:
вот, даль скрывая, двери здесь стояли —
и нет следа.



018

Грёз кипенье без луча дневного —
выпусти из тьмы на волю их.
В интервалах, в паузах, без слова,
как фонтаны, опадают снова
грёзы в лона раковин своих.

Я решился: нужно быть, как дети.
Всякий страх — начало, а не жуть;
ни конца, ни края нет на свете,
только жест — все беспокойства эти,
и томление — их суть.



019

Мой ангел долго при мне пребывал,
и жизнь его бедней становилась;
я рос, он, напротив, делался мал:
и в одночасье я стал, как милость,
а он дрожащей мольбою стал.

И он в небеса тогда устремился,
оставив мне землю нужды и труда;
он в небе носился, я жизни учился,
и мы друг для друга открылись тогда...



031

На самый верх холма, крутая в меру,
дорога от околицы бежит;
там церковка округу сторожит,
убогих изб храня покой и веру.

Весна, однако, может строить выше;
и церковь, чьи мечты она пленит,
уже не видит хижин этих крыши,
зовёт весну и громко не звонит...



037

Так ярок тракт от солнечных щедрот
и виноградник — в завершенье сцены.
Вдруг: как во сне — широкий створ ворот,
раздвинувший невидимые стены.

И дерево ворот в теченье дня
сгорает; но минуют жар огня
венец и герб в скрещении мечей.

И если ты войдёшь, ты гость... но чей? —
И в дикий край глядишь, свой страх кляня.



039

В краю равнинном гостя ждали,
что здесь и не был никогда;
и вновь казнится сад в печали,
улыбку пряча от стыда.

Дорожки — к вечеру беднея —
налипшей праздности юдоль;
и яблоки дрожат, робея,
что ветер причинит им боль.



041

Они так долго смеялись вдвоём,
друг друга по имени звали,
но оказавшись во мраке ночном,
друг друга они не узнали.

"Ты где? —"
""Ты где? —""

Но другой молчал.
В лесу ни звука, ни слова.
И каждый то ждал, то звал, то искал
на ощупь всхлипы другого.



047

Ты, вечер, — книга мне. Сверкает
обложки алая камка;
твои застёжки размыкает
моя прохладная рука.

Страницей первой, догорая,
рождаешь мир в моей душе, —
за ней едва слышна другая,
а третья снится мне уже.






Из сборника КНИГА ОБРАЗОВ, 1902-1906

(Пример нумерации: 1-2-05 - книга первая, часть вторая, пятое стихотворение).



1-1-01. ВСТУПЛЕНИЕ

Кто б ни был ты: скорей из дома прочь,
уйди от повседневной суеты;
увидишь, как вдали густеет ночь:
кто б ни был ты.
И взглядом, отделившимся вполне
от плит порога, сбитого давно,
поставишь перед небом в вышине
чернеющее дерево: одно.
И этим создал мир. И он богат,
как Слово, что в Молчании растёт.
Когда твой дух их тайный смысл прочтёт,
они отпустят с нежностью твой взгляд...



1-1-02. ИЗ АПРЕЛЯ

Лес так пахнет опять.
Жаворонки, с земли взмывая,
вверх поднимают небо, что нам на плечи давило;
и хоть, как пуст был день, сквозь сучья заметно было, —
но после долгих, дождливых полудней,
приходят, переливаясь
в лучах, минуты —
и от них, на дальних фасадах спасаясь,
как раны будто,
окна крыльями бьют безрассудней.

Затем — тишина. Дождь утих и лишь редко
каплет на глянец потемневших камней.
Все шумы свернулись плотней
в блестящие почки на ветках.



1-1-04. РЫЦАРЬ

Два стихотворения к шестидесятилетию Ганса Тома* (2)

Рыцаря латы — черная сталь,
он скачет с миром в ладах.

Всё славно вокруг: и полдень, и даль,
и друг твой, и враг, и кубка эмаль,
и май, и девчонка, и лес, и Грааль,
и Бог — снимая с души печаль —
стоит на всех площадях.

Но внутри этих лат воронёных,
прячась в щели неудобной,
корчится смерть — в моленьях бессонных:
Где же клинок, способный
всадника разом спЕшить,
не увязнуть в кольчуге вязкой,
меня из чёртовой бреши
извлечь с нетерпеньем;
а разогнусь с опаской —
стану себя я тешить
и пеньем,
и пляской.


---------------------------------------------
*Ганс Тома (1839 — 1924) — немецкий художник и график.



1-1-05. ДЕВИЧЬЯ МЕЛАНXОЛИЯ

Мне снится рыцарь молодой,
как стих из древних саг.

Его приход: так вихрь степной
тебя накроет с головой.
Его уход: так звон густой
колоколов даёт вдруг сбой —
и посреди молитв...
Тогда наружу рвётся вой,
но ты в платок прохладный свой
лишь тихо плачешь так.

Мне снится рыцарь молодой
с оружием для битв.

В его улыбке — блеск живой
слоновой кости; вдруг, волной —
тоска по родине; порой —
снег к Рождеству; над бирюзой —
ряды жемчужин с их игрой,
и под луной —
на книге — тайны знак.



1-1-06. О ДЕВУШКАX

I

Кто дороги к поэтам не знает,
тот долго куда-то бредёт,
вопрошая у каждых ворот:
вы не видели, кто здесь поёт
или струны перебирает?
Но для девушек поиск — игра;
их улыбки — брызги веселья —
как жемчужные ожерелья
в круглых чашах из серебра.

В жизни их — за каждою дверью —
путь к поэту
и в мир добра.


II

Девушки, от вас души сердечность
взял поэт, чтобы вложить в слова;
с вами видит жизни быстротечность —
так ночами постигают вечность,
созерцая звездный свет сперва.

Но себя поэту не дарите,
как бы он об этом ни просил;
вы — всего лишь девушки, поймите,
для него; и что затем... взгляните:
ваших рук излом — уже без сил.

Пусть он бродит по аллеям сада,
где он вас как вечных принимал, —
тропками, где каждый день гулял,
у скамеек, где в тени прохлада;
в зале, где на лютне вам играл...

Уходите!... Наступает вечер.
Вас уже не ищет он в саду.
Он бродить не любит на виду —
и не ждёт случайной с вами встречи,
в тишине с самим собой в ладу.
... Ваши голоса, какой-то час,
он вдали еще расслышать может
и: его воспоминанья гложет
чувство, что другие видят вас.



1-1-08. БЕЗУМИЕ

Ей нужно так думать: Я есть... я есть...
Кто ты, Мари? Постой!
Королева я, мне отдайте честь!
На колени передо мной!

Ей нужно так плакать: Была... была...
Была, Мари? А кем?
Ребенком ничьим, совсем без угла,
чистым и нищим совсем.

И такой ребёнок сделался вдруг
княгиней — и будет впредь?
Ну так вещи все — другие вокруг,
не как с паперти посмотреть.

Значит, вещи тебя вознесли со дна,
когда же и силой какой?
Только ночь, только ночь, только ночь одна, —
и я стала для них другой.
Я вышла на улицу в свете зари,
а там — будто струны; не грязь:
и стала мотивом, мотивом Мари...
и танцевала, кружась.
И люди крались там всюду, но
как приклеенные к домам, —
ибо лишь королеве право дано,
танцевать среди улицы там!...



1-1-09. ЛЮБЯЩАЯ

Я скучаю по тебе. Иною
я уже не чувствую себя;
как легко овладевает мною
то, что от тебя идёт волною,
строго, твердо, пристально... губя.

...было время: Ни любви, ни зова,
ни предательств — я была ничья;
так спокойна, так немей немого,
будто камень в глубине ручья.

А сейчас — весенних дней начало;
год последний что-то оторвало
от меня — и близится финал.
Нечто жизнь мою, как на поруки,
отдало кому-то прямо в руки,
кто меня вчера еще не знал.



1-1-10. НЕВЕСТА

Позови меня громче, милый!
Я приоткрыла окно; всюду тихо... и даже
не стоит уже вечер на страже
в тёмном парке: в тиши —
ни души.

Приди, запереть меня голосом в доме,
пусть ночь бесконечно длится;
не то — ничего не останется, кроме
как из рук своих в эти сады — в истоме
излиться...



1-1-11. ТИШИНА

(Жалобы одинокого)

Милая, слышишь, подъемлю я руки —
слышишь: шуршат...
В жестах ничтожных рождаются звуки,
вещи их тут же подслушать спешат.
Милая, слышишь, смыкаются веки,
шорох их — также — движения весть.
Слышишь подъём их, как крылышек неких...
... но почему ты не здесь.
Слепки моих наименьших движений
зримы в прохладных шелках тишины;
лунки следов от малейших волнений
рябью на пологах далей видны.
Звёздам от вздохов моих не спится
и маеты.
К губам ароматы приходят напиться,
ангелов дальних запястья и лица
вижу я чётко.
Лишь та, что мнится: ты
прячешь черты.



1-1-12. МУЗЫКА

Что ты играешь, мальчик? Чуть шурша,
прошли сквозь сад твоих велений трели.
Что ты играешь? Глянь, в тростях свирели
запуталась вконец твоя душа.

Зачем манишь её? В темнице звука
душа теряет с истиною связь;
сильнее жизни песнь, когда в ней мука
и боль твоя рыдают, не таясь.

Дай песни смолкнуть, чтоб душа смиренно
домой вернулась к будням безмятежным —
туда, где крепла и росла до плена,
до принужденья к играм этим нежным.

Как слаб уже удар её крыла:
так пусть она в печаль твою не канет,
и страсти песнь ей крыльев не поранит,
чтоб стен поверх перелететь смогла,
когда свой срок для радостей настанет.



1-1-13. АНГЕЛЫ

Усталых уст их — без движенья —
и светлых душ ясны черты.
Но страсть (как жажда прегрешенья)
порой приходит к ним в мечты.

Друг с другом схожи даже в малом,
в садах Творца — до одного —
молчат подобно интервалам
великой музыки его.

Но стоит им взмахнуть крылами,
движеньем их разбужен шквал:
как если б скульптора перстами
Господь пошевелил листами,
пройдясь по книге всех начал.



1-1-14. АНГЕЛ-XРАНИТЕЛЬ

Ты птица, осенявшая крылами
меня в ночи, когда тебя я звал.
Не называл — я звал тебя руками,
а имя — знал я — пропасть, в ночь провал.
Ты тень — внутри я тихо засыпал,
дыша, тобой посеянными, снами, —
Ты живопись, и ты во мне, как в раме,
разишь рельефным блеском наповал.

Как звать тебя? Не шевельну губами.
Ты тот исток, чей так могуч разлив,
я лишь "аминь" средь слов твоих: словами
живу я — робок, боязлив.

Ты извлекал меня из тьмы сознанья,
когда мой сон мне, как могила, был;
и как побег, и как потеря сил, —
тогда из мглы, из сердца содроганья,
подняв на башни — из глубин страданья —
меня, как флаги и драпри, крепил.
Ты: ставит Чудо он на доску Знанья,
в мелодиях людей он растворил,
а то и в розах: с чем сравнить деянья,
что пламенеют ярче всех светил. —
Блаженный, ты Его назвать забыл,
из дня чьего — последнего, седьмого —
удара крыл твоих первооснова
тебе дана...
Могу я вставить слово?



1-1-15. МУЧЕНИЦЫ

Она — из мучениц. Так грубо, вдруг
рассёк топор
короткой юности ее расцвет,
оставив на прекрасной шее след —
тончайший круг — единственный убор,
что отчуждённо приняла с трудом;
но и его лишь терпит со стыдом.
В ночи сестра её, совсем ребёнок,
(которой след, как украшенье, мил —
булыжника, что лоб ей проломил)
должна ей шею замыкать в объятья;
— Покрепче, — молит вслух она сестру спросонок.
Тогда ребёнку хочется порой
свой лоб, обезображенный дырой,
упрятать в складки своего ночного платья,
что с каждым выдохом сестры плывёт,
как парус, что лишь ветром и живёт.

В подобный час они чисты — не льстя —
и святы обе: дева и дитя.

И вновь они — как бы до всех страданий —
так бедно спят, что слава ни к чему,
и душ их шёлк белей их одеяний,
и страсть одна — источник их рыданий,
и дух не рад геройству своему.

И ты представь: когда бы — без укора —
встав утром рано, совершив моленья,
всё с тою же мечтательностью взора
они прошли по улицам селенья, —
никто им вслед и рта бы не разинул,
ничьих бы ставней не раздался стук,
хозяйки не шушукались бы в спину
и дети не кричали бы вокруг.
Они бы шли сквозь тишину — в рубахах
(простой покрой, и ткань под цвет лица)
так чужды всем — но, не рождая страха;
как в праздники — но только без венца.



1-1-16. СВЯТАЯ

Ушла вода; и дева шла, не зная
ни сна, ни жажды; шла, к камням взывая,
моля, чтоб воду получил народ.
Но ивы прут всё не давал ей знака
и, с ног валясь от длительной ходьбы,
она о главном вспомнила, однако
(больной ребёнок... взгляд его из мрака,
наполненный предчувствием судьбы).
И тут нагнулся прут на самом деле,
расцвёл, возжаждав; хищника сильней
он чуял кровь в её горячем теле
и кровь — её же — глубоко под ней.



1-1-17. ДЕТСТВО

Тут школы долгий страх и суета,
и время ожиданий, и смятенье.
О пустота, о времени теченье...
Затем на волю: улиц наважденье,
на площадях — фонтанов изверженье,
в садах — весь мир: и даль, и высота.
Идёшь, и одежонка хоть проста,
но так особенно твоё движенье:
О чудеса, о времени теченье,
о пустота.

И замечать реальности личины:
мужчины, женщины; опять мужчины,
и дети, чья особенность видна;
и дальше — пёс, какой-то дом, стена,
и тень доверья с ужасом едины:
О грусть, о страх, о слёзы без причины,
о бездны глубина.

И так играть: за обручем гоняться
в саду, что блекнет, хоть еще цветёт,
и в салках, разыгравшись, натыкаться
на взрослых, когда салить твой черёд,
и к вечеру настолько наиграться,
что путь домой — шагов невпроворот:
О постиженья свойство — отдаляться,
о страх, о гнёт.

И без конца — совсем, как настоящий —
пускать кораблик с берега пруда;
и тут же заглядеться, как паряще
скользят чужие... лучше, как всегда,
и представлять лицо в пруду всё чаще,
чей мутный взгляд покажет вдруг вода:
О детство, о сравнений рой летящий.
Куда? Куда?



1-1-18. ИЗ ДЕТСТВА

Сгущенье тьмы, как роскошь ниоткуда, —
он, спрятавшись, глядел издалека...
Когда же мать вошла, как сна причуда,
в шкафу стакан задребезжал слегка.
... И став живой, нарушив тишину,
поцеловала сына: Это ты?...
Рояль чуть проступал из темноты,
и оба песню вспомнили одну,
что мальчика влекла, как сладкий яд.

И он притих. И стал серьезен взгляд.
Ее рука, вся в кольцах — прогибаясь,
как будто сквозь сугробы пробираясь —
брела сквозь белых клавиш ряд.



1-1-19. МАЛЬЧИК

Хотел бы стать таким же я, как те,
чьи кони дико в ночь летят, ретивы,
чьих факелов пылающие гривы
погони ветром рвутся в темноте.
Летел бы я, как в лодке, в громе славы,
как знамя величавый, и притом
весь тёмный, только в шлеме золотом
с тревожным блеском. А за мною, в ряд —
из тьмы такой же — воинов отряд;
их десять — в шлемах, что с моим равны,
то, как стекло прозрачны, то темны.
И тут труба сигналит неспроста,
и, чёрное, от этих резких нот
пред нами одиночество плывёт,
и сквозь него мы мчимся, как мечта:
Дома за нами не встают с колен,
и улицы прогнулись от погони,
и площади уже сдаются в плен,
и, как дожди, грохочут наши кони.



1-1-20. ВЕЧЕРЯ

Вокруг него, принявшего решенье,
теряясь в мыслях, собрались они;
он удалялся — сея в них сомненья,
скользя — как если б не был им сродни.
И в бездне одиночества — того,
что научило действовать глубоко —
он знал, что будет вновь сквозь лес дорога
и бегство ближних, любящих его.

И за столом сказал им о разлуке —
и (как со шкотов птиц сметают звуки
стрельбы внезапной) вмиг вспорхнули руки:
от хлеба — и к нему — со всех сторон;
метались над столом, противясь худу,
и выхода искали все. Но он —
как сумерки — пред ними был повсюду.



1-2-01. ИНИЦИАЛ

Из страстей бесконечных взлетают
миллионы — как струйки фонтанов —
дел конечных, и тут же сникают.
Всё же — те, что иначе растают —
наши скрытые силы сверкают
в этих брызгах попыток и планов.



1-2-02. СКАЗАТЬ КО СНУ

Я хотел бы у чьей-то постели
петь кому-то, баюкать и быть.
Укачать тебя, как в колыбели,
и с тобою твой сон разделить.
Я хотел бы, чтоб в доме мне одному
ощутим был холод небес.
И хотел бы вслушаться в эту тьму —
в тебя, в этот мир, в этот лес.
Часы, отбивая собственный бег,
держат время — до дна — на весу.
И ещё идёт чужой человек
и мешает чужому псу.
И вновь тишина. И взор мой — любя,
к тебе постоянно льнёт;
и только на миг оставляет тебя,
если что-то во тьме промелькнёт.



1-2-03. ЛЮДИ НОЧЬЮ

Ей толпы людские терпеть невмочь.
Соседа с тобой разделяет ночь,
и нет смысла кричать во тьму.
И если ты в доме лампы зажёг,
чтоб людям в лица ты глянуть мог,
подумай сперва: кому.

Свет ламп безобразит ужасно людей,
он каплет с их лиц, как жир;
а сойдутся они для ночных затей,
ты видишь их шаткий, без явных частей,
часто скученный мир.
Со лбов их — свет желтоватый стёр
всех мыслей последних круг,
мерцанье вина манит их взор,
вклеены в кисти рук
тяжелые жесты — без них друзья
не поймут разговора суть;
и они говорят: Я и Я,
полагая: Кого-нибудь.



1-2-04. СОСЕД

Скрипка чужая, ходишь за мной?
Снова твой плач за стеной.
Что в нём? — тоска? ночь ли? дорога?
Кто твой скрипач? Один или много?

Есть ли в больших городах иные,
те, кого — если б не ты —
давно бы взяли воды речные?
И что мне до их маеты?

И почему всегда и везде я
в соседстве с тем, кто не весел,
и всё мне твердит: Жизнь тяжелее
всего, что бы ты ни взвесил.



1-2-07. АШАНТИ

(Jardin d'Acclimatation)

Ни виденье стран далеких знойных,
ни дыханье жарких смуглых дев,
что танцуют без одежд пристойных.

Ни чужой безжалостный напев.
И ни песни, что из крови всплыли,
и ни кровь, ни крик ее, ни гнев.

Ни красотки смуглые, что были,
как тропический ленивый зной;
ни глаза, что всех огнем палили,

ни — для смеха — ртов широких крой.
Но гротескное самопознанье
с проявленьем суеты людской.

И меня страшило созерцанье.

О, насколько здесь уместней звери,
что, перемещаясь вверх и вниз,
мечутся без устали в вольере,
не приемля злых вещей каприз;
и горят, как тихий жар потери,
отрицая этот мир чужой —
новым приключениям не веря,
в одиночку с кровью их большой.


---------------------------------------------
* Ашанти – самое большое племя Ганы.

Открытый 6 октября 1860, "Jardin d'Acclimatation de Paris" (парижский парк акклиматизации)
или "Jardin Zoologique d'Aclimatation" (зоопарк акклиматизации), как он сперва назывался,
был парижским зоопарком.

С 1877 до 1912 года Jardin Zoologique d'Aclimatation был преобразован в "L'acclimatation
Anthropologique" (Антропологическая Акклиматизация). В разгар колониализма, любопытство
парижан было привлечено к обычаям и образу жизни зарубежных народов.
Нубийцы, бушмены, зулусы и многие другие африканские народы были "выставлены" в человеском
зоопарке. Выставки проходили с огромным успехом. Количество посетителей удвоилось, достигнув
миллионной отметки.

Материал из интернета.



1-2-09. Страх

Над блёклым лесом виснет птичий крик,
бессмысленный над этим блёклым лесом.
И всё же здесь он — круглый птичий крик,
он здесь — в его творящий миг,
как небо, распростерт над блёклым лесом.
И в этом крике тонет всё вокруг:
окрестность им поглощена немая,
и ветер вжат в него, ему внимая;
минута, что продолжиться должна,
тиха, бледна, как будто видит ясно,
смерть тех, кто мечется напрасно,
из крика убегая.



1-2-10. ЖАЛОБА

Всё далеко всегда
и ушло, я знаю.
Я думаю, звезда,
чей блеск я воспринимаю,
тысячи лет мертва.
Робкие слова
сказал в тишине
кто-то из тех, что в лодке плыли.
В доме часы на стене
пробили...
В доме каком?...
Я хотел бы из сердца — рывком —
под небом большим очутиться.
Хотел бы молиться.
Должна же быть живою
из звезд хотя бы одна.
Я думаю, я знал бы,
вот это она, —
что еще горит,
что, как белый город, парит
в небе ночном на вершине луча...



1-2-11. ОДИНОЧЕСТВО

Оно — заметь — в родстве с дождями.
Легко растёт над морем вечерами;
и от равнин далёких за холмами
восходит к небу, в свой привычный дом.
И уж затем на город льёт дождём.

Дождит оно в двуполый час рассвета,
когда кварталы утра ждут всем кругом,
когда тела, не получив ответа,
печально отторгаются друг другом;
и без любви приходится супругам
спать вместе в напряжении жестоком:

тогда оно идёт сплошным потоком...



1-2-13. ВОСПОМИНАНИЕ

Ты всё ждешь, что умножит мгновенно
жизнь твою мановенье одно;
властное непременно,
камней пробужденье из плена,
глубин открытое дно.
Темнеют в шкафу собранья —
в тисненой коже — томов;
а ты видишь в мечтах скитанья,
дороги и одеянья
женщин, утраченных вновь.

И вдруг сознаешь: это было.
И оттуда в твоих глазах
встают с неистовой силой
молитва, образ и страх.



1-2-14. КОНЕЦ ОСЕНИ

Я вижу с недавних пор
повсюду ряд изменений.
Нечто, выйдя из тени,
смерть несет и укор.

От раза к разу зрим
всё новый облик сада;
гниют следы листопада,
распад необратим:
нет силы — наперекор.

До наготы раздета,
даль видна сквозь аллеи.
Почти до края света
нависло, как знак запрета,
небо — свинца тяжелее.



1-2-15. ОСЕНЬ

Сухие листья падают с высот,
как бы с небес — из тамошнего сада;
в паденьи их — и ропот, и досада.

И по ночам, от звёзд, Земли громада,
как в бездну, в одиночество плывёт.

И руки наши падают. В веках —
всё падает: не удержать скольженья.

Но есть и Тот, кто все хранит паденья
и кротко держит их в своих руках.



1-2-18. ДВИЖЕНИЕ ВПЕРЕД

Вновь громче шумной жизни ток глубинный,
как будто в берегах широких плещет.
Всё родственней становятся мне вещи,
всё зримей и подробнее картины.
И с безымянным мы почти едины:
То чувствами, где каждое, как птица,
взвиваюсь я, желая с небом слиться,
то вслед за рыбой чувство вглубь стремится —
на дно пруда, когда померкнет день.



1-2-24. СТРОФЫ

Есть тот, чья всех и вся берет рука,
как горсть песка сквозь пальцы пропуская.
Прекраснейших цариц, мечтой лаская,
он высекает в мраморе каррарском,
одев их в мантий льющийся мотив;
и к ним мужей их в облаченьи царском
кладет, всё в том же камне воплотив.

Есть тот, чья всех и вся берет рука,
иных ломая, как клинки с изъяном.
Он не чужак, ведь он в крови как раз,
в которой наша жизнь и сил запас.
Не верю, что он втайне против нас,
хотя его хулят в угаре бранном.