Свальный грех речи

    Как никогда в истории, мы окутаны и опутаны именно устной речью в сопровождении пестрых картинок, с которыми сливается и сама наблюдаемая действительность. Устная речь звучит, усиленная приборами, она же замещает письменную и печатную речь на матовых экранах компьютеров. Если взглянуть на любое скопление народа,  то увидишь сосредоточенных на «своем» индивидов, либо говорящих по мобильному телефону со «своими», либо рассматривающих свои собственные изображения на том или ином фоне. Непроницаемость выражений лиц компенсируется татуировкой и пирсингом, которые издали напоминают грязь. Эти зн
аки должны молчаливо говорить о некоторой клановой принадлежности. Предположительно, это клан успешных и беззаботных людей, никак не связанных друг с другом.
    Натиск устной речи и молчаливых картинок оценивается сегодня уже как вид зависимости, сопоставимой с наркотической. Не отпускает и реклама: общайся (отрывайся) по полной, речь ничего не стоит, обещаются заманчивые скидки на болтовню, призывая к ней прежде всего молодежь, которой еще нечего сказать городу и миру, но всегда уже есть, что сказать о себе себе подобным. Усиливается плотность электронной молвы, переходящей в сплетню, которой тут же следует поделиться с далекими-близкими. Образуются интернетные сообщества, если не единомышленников, то единосплетников, которые набором своих высказываний и комментариев (комментов) оживляют некое общее интеллектуальное поле, из которого посредством обличения и исключения изгоняются неприличные инакомыслящие. (Сплетня входит «органично» в мозаику новостей, формирует «клип» и т.д.) Я не говорю уже об уровне грамотности, когда как слышится, так и пишется, а слышится и слушается чаще всего плохо, потому что прежде всего хочется говорить самим. Стремление старомодных знатоков орфографии и орфоэпии поправлять речевых неофитов не приветствуется и рассматривается как оскорбление. Во многих кинофильмах о школе это показано как право школьников жить своей ранней рыночной жизнью и указывать учителям, чему и как их учить. Реформы образования направлены скорее не на воспитание сознательности (и вообще не на воспитание) и не на обретение знания, а на покупку знания и на угадывание ответов на дурно поставленные вопросы (тесты!) А где покупка, там и воровство, в том числе и «знаний». Исключением являются оцифрованные сочинения классиков для все более редких ценителей все еще изящной словесности. Но кто их читает? Сетевые современники любуются литературными упражнениями друг друга.
      Язык средств массовой информации мало отличается от уличной речи, зато берет на себя задачи Демиурга: «Русская служба новостей» беззастенчиво провозглашает: «Мы делаем новости!» - и затем  сами «изделия»: «двенадцать человек погибли… автобус с детьми упал в пропасть… беженцы с берегов Африки затонули…» Сами себя не слышат. Говорят: «местечковая власть» вместо местной. Благодушный женский голосок дает рекламу тому, чем занять наше свободное время: «Поскольку юмор ниже пояса присутствует постоянно – просто развейтесь  с друзьями!» РенТВ призывает «насладиться «Бандитским Петербургом»». (с другой стороны там же разумная передача «о дураках в России», которых намеренно плодит современное образование.) Будьте проще! Герои наших дней в кино вслед за голливудской продукцией для стран-изгоев – простые парни, «реальные» пацаны.  Юмор ФМ еще более простодушно призывает широкую публику настроиться на «хахашки». Но и юмор «выше пояса» способен рассмешить разве что неандертальца, однако смешит современника! Деяния «выше пояса», живо обсуждаемые публично, не менее гнусны и нелепы. Не помню уже на каком радио «диктор» упорно требовал отклика в эфире на свой. призыв: «Кто любит убивать! Не просто так, а жестоко, чтобы кишки на штык намотались!» В истории бывает всякое, (народная смеховая культура), но в культуре кишок и крови мы стали жить  уже в наше, севшее на рифы реформ время.

   Какова эта сегодня вездесущая и неудержимая устная речь? Акад. Ю.В.Рождественский в ряде своих работ рассматривает речь исходя из развития (прогресса) техники ее производства и передачи: устная речь, рукописная речь, печатная речь, речь средств массовой коммуникации. В этом развитии представлена культурная история языка и становление этического ядра культурной идентичности.  Введение нового материала речи в общественную языковую практику приводит, в частности, к переменам в общей организации социума и формах общественной мысли. Устная речь в истории претерпевает резкие изменения. Поначалу она «допускает только хранение в памяти людей и поэтому по своим информационным возможностям может обеспечить существование только родоплеменных коллективов» (ЮВР, цит. по рукописи). Это речь еще чисто этологическая, близкая к «речи» животных, она «не может поставить перед индивидом никакой умственной задачи». Здесь поведению человека еще внекультурно, ему «свойственны все виды внутреннего поведения, присущие животным: от таксиса до инстинктов и простых конструктивных мыслительных операций». Это период производства «исчезающей» речи, не создающей культуры как социальной памяти. Я пытаюсь здесь и далее заострить внимание на том, что нас сегодня, в общем и целом, заставляют держаться на этом допотопном уровне. 
     Рукописные тексты в отличие от устной речи не исчезают по мере их создания. В обществе возникает особый социальный институт – библиотеки. Появляются мировые религии и возникают цивилизации, отвергающие варварство. Книгопечатание организует школу, для создания грамотных покупателей и читателей книг, возникает обширная научная литература, хотя и не опровергающая полностью религиозное мировоззрение, но оспаривающее его. Право стремится заменить духовную мораль, закон, а не заповеди регламентирует нравственное поведение.
   С возникновением в ХХ веке средств массовых коммуникаций многое резко меняется. Если книги (личная библиотека) ранее определяли культурный уровень обывателя, но имелись не в каждом доме, то телевизор (а то и два и более) теперь на почетном в каждой квартире, определяя связь со всем миром, тему для дискуссий и болтовни, распространяя в разных пропорциях ложь и правду, серьезное и дурашливое, разумное и ничтожное. Ориентируясь на застойную инерцию масс и на ее рыночную стоимость, стратеги СМИ считают правдивое, разумное и серьезное «неформатом», поскольку не развлекают, а только озадачивают платежеспособную массу.
 Об отношении к разумному у свободолюбивых новых журналистов вспоминал Сергей Капица:  «…Первый канал требовал, чтобы я, во-первых, громил советскую науку и, во-вторых, не возражал против всякой лженауки… … Это интеллектуальный разгром России. Иначе я характеризовать их деятельность не могу.»  И сейчас есть каналы «лженаучные» (формат!), но ни одного научного. О каналах, показывающих («реалити-шоу) жизнь молодых людей как жизнь животных, я уже не говорю, но ясно, что их речь не предназначена для умственных операций.
   Что происходит в интернет-сообществах? Здесь речь по содержанию может быть отнесена к устной речи, а по выражению к письменной. Эта якобы письменная речь при ослаблении книжной (нормативной) культуры и при отсутствии навыка «писать от руки», соответственно обдумывая то, что пишешь, превращается в «первую» устную, но уже не на расстоянии слышимого в воздухе звука, а распространяется безгранично. Преодолевающая пространство,  по времени такая речь в своей неупорядоченности отброшена в первобытный хаос. Это хаос еще и потому, что у современного обывателя забыт, как правило, фольклорный пласт культуры, когда правильное поведение задавалось знанием пословиц, поговорок и примет на все случаи простой языческой жизни. А «книжная» культура благополучно предана забвению. Если Бердяев писал о «новом средневековье», то сегодня стоит говорить о еще более глубоком падении, падение в новое язычество.
   Ю.В.Рождественский, излагая свою схему речевой эволюции, связывал ее со сменой практической (семейной) морали языческого клана (устная речь – 1) духовной моралью (устная речь. – 2), профессиональной моралью (устная речь – 3) и, наконец, в нашу эпоху СМИ – новой экологической моралью (устная речь – 4). При этом он уповал на благотворное развитие информатики, которая сможет нормализовать наше приличествующее разумным существам общественное бытование. Но сейчас к самому слову «норма» скептическое отношение. Ломоносов, по словам А.И.Соболевского, при нормализации русского языка «воспользовался живым русским языком, тем русским языком, которым говорили при царском дворе и в лучшем обществе того времени .» Где мы сегодня наймем подобное общество, чтобы следовать норме его языка?
  Безусловно, общество все еще держится благодаря сохранению и развитию устной речи –
4, устной речи – 3 и устной речи – 2, мы еще поддерживаем начальное и высшее образование, дети ходят в школу, кто-то еще черпает знание из книг и пишет новые книги, кладезь премудрости можно найти в оцифрованном виде в компьютере. Но вспоминаю один случай. В Петрозаводске я попал несколько лет назад на замечательный концерт. Оркестр народных инструментов исполнял сюиту Георгия Свиридова, построенную по пушкинской «Метели», а актер в паузах читал сам текст «Метели». Зал был заполнен школьниками старших классов и многие были захвачены музыкой и словом. Но какая-то самостоятельная часть вела себя иначе. Молодые люди демонстративно сидели в наушниках и слушали свои любимые записи. Судя по ритмически подергивающимся головам, слушали они ту поп-музыку, о которой писал как-то социолог Ю.Каграманов: она основана на ритмах африканских первобытных племен, завезенных еще рабами в Америку, и обработанную уже современными музыкальными средствами.
   Точно также можно вести себя перед компьютером, выбирая не учебные программы, а простое, занимательное, «языческое», «запретное». Потому театр втаскивает на классическую сцену все то, что привлечет уже повзрослевшего «школьника в наушниках». Языческое действо проникает в искусство, и как древнего язычника повергало в ужас нарождающееся христианство, свергающее его «идолов», так язычник сегодняшний в атмосфере хаотической «свободы» играет на интересах вечного недоросля, внедряя в ткань то ли классического, то ли «авангардного» текста эпатирующие вставки, снижающие смысл исходного литературного текста (либретто) до уровня балагана или «свального греха». Примеры известны и будут умножаться.
  Рождественский говорил о «развитии общества вседозволенности» (138 ПСР,2003) Предположение, что интернет, смешав иерархию языкового существования за счет бесконтрольного ведения речи («свальный грех речи»), возвращает нас к докультурному уровню (устная речь – 1), можно подтвердить многочисленными примерами из самых различных областей бытования современного общества и его отдельного индивида. Конечно, «свальный грех речи» опускал желающих опуститься и до интернета, но усиление этого момента в эпоху сетевых коммуникаций и компьютерных игр трудно оспорить.
   Сквернословие, возможное при крайних душевных волнениях в устной речи, пытались увязать со «свободой слова» и ввели в ткань художественных текстов, предварительно проиграв их употребление в бесцензурном интернете. Здесь показательно письменное (не устное) заявление деятелей культуры в защиту возврата мата в сценическую и книжную (художественную) речь. Ссылались при этом на предание об употреблении мата классиками в их устной речи и изредка в укромном (замена слова точками) виде в их текстах. Созданные с подчеркнутым интересом к обсценной лексике сочинения начинающих авторов, объявленных многообещающими на рубеже тысячелетий, уже сегодня не представляют никакого интереса. Стихи поэтов этой волны сразу же после их обнародования становятся фактом устной речи – 1, то есть непроизвольного выкрика,  и вряд ли признаются фактом литературы.  Однако в поэзии мат считается возможным, отсюда на всю поэзию ложится тень непечатности. Круг читателей ограничивается устным кружком.
    Самая известная общность, организованная на устном сговоре (круговая порука), это преступный клан, полагающий остальной мир «не своим», годным только для паразитирования на нем. «Рядовые» редко выходят в своем кругозоре за пределы устной речи – 1, «вожди», воры в законе выходят за эти пределы – вплоть до устной речи – 4, но следят за «статусом» своих «рядовых». Первобытный фетишизм возвращается в новом виде. Главным фетишем являются собственность и деньги, обладание которыми и есть цель жизни. Эти фетиши утверждаются в думах соплеменников современной рекламой, чаще всего основанной на оживлении основных инстинктов (жадность, зависть), к разумной деятельности не имеющих отношения.  Обслуживается этот первобытный клановый интерес детективной литературой, кино и телевидением (сериалы). Из этих произведений следует, что преступный мир является не только нормой существования любого общества, но и находится на вершине реального управления обществом, сливаясь с легитимной властью, где объединяющим моментом является негласный устный сговор на базе практической клановой морали. Речь этих персонажей в разумной своей части сводится к простейшей сентенции: «Нет человека, нет проблемы». Духовная мораль под запретом. А отношение к разуму и совести (а она включена в разум) таково: «Если ты такой умный, то почему ты такой бедный?» А любимое в речах политиков и обывателей речение: строгость законов у нас компенсируется необязательностью их исполнения. То есть закон, письменная речь, не доходит до общностей, живущих в пределах устной речи – 1. Поговорка – «дуракам закон не писан» была о том же, но теперь дураки – «себе на уме» и даже пишут законы.
   Языческое отношение к Православию как к анахронизму, мешающему отечественному благоденствию. Это даже не пресловутый  научный атеизм, вследствие не менее подозрительного отношения ко всему «научному».  Отсюда оживление языческих культов, национализмов всех оттенков, ищущих своих корней в том же доисторическом «клановом» существовании. Это происходит не только в многонациональной среде России, но и во многих других государствах Земли. Здесь надо различать возврат к местным автохтонным культурам и отпадение от более крупных цивилизующих образований. Объясняется это поиском все более глубоких корней, вплоть до времен, когда мудрые предки общались вообще без языка, «телепатически».
Свою роль в возрождении язычества сыграла в ХХ веке антирелигиозная мифология фрейдизма, объясняющая жизнь индивида простейшими животными комплексами (либидо). К нам он пришел новой волной уже в ХХI веке. Фрейда вообще весьма удручала культура (см. «Неудобства культуры»).  Известный богослов протоиерей Александр Шаргунов определяет Фрейда как одного из влиятельных лжепророков века сего наряду с Ницше, Дарвином и Марксом. Он горестно констатирует: «То, чему противостояли когда-то как похоти, вызывает сегодня улыбку. Наша животная часть была слишком утесняема, наша дикая первозданность задавлена бетоном соблюдение приличий… Человеческая животность наконец-то свободно плещется мире, разорвав цепи, связывающие ее с духом. Эта пиявка – стыд и совесть – наконец-то отпала…» (54-55) Практика психоанализа осуществляется при помощи примитивного устного опроса по поводу детских страхов и интимной жизни!
   Стоит еще обратить внимание на совпадение по времени таких разнонаправленных, кажется, моментах, как распад СССР и переход к дикому рынку с одной стороны, и с другой стороны компьютеризация с вовлечением в мировую сеть. Я уже высказывал предположение, что крах СССР как-то связан с нежеланием верхушки КПСС войти в новационное поле без презрения и страха перед новыми информационными технологиями, отсюда и поражение в холодной войне, которая и была информационной. Сегодня эта информационная война против народа ведется уже не извне, а не то «свыше», не то со стороны «четвертой власти» корыстных журналистов. В интернете она принимает вид войны-согласия всех против всех или всех со всеми.
  От филологических предпосылок обратимся к философским. У М.Мамардашвили в лекциях о «физической социологии» еще начала 80-х годов говорится: «В нормально развитых обществах характерно в общем господство искусственных форм; они находятся в сложном взаимодействии со вторыми, элементарными, формами, но тем не менее есть тенденция (оплаченная дорогой ценой — человеческими жертвами, страстями, борьбой) к тому, что в целом такое общество регулируется более или менее стержнем искусственных, культурных форм. Но элементарные формы от этого не исчезают, они продолжают быть и всегда, очевидно, будут.» Мне кажется, что эти элементарные формы cвойственны  как устным клановым сообществам, так и не нашедшим самих себя индивидуумам. Уровень «элементарности» зависит от системы народного образования, которое у нас объявлено товаром и сферой услуг, то есть не образует народа. Философ далее уточняет свою мысль об изобретенности человека:
«Право, законность, искусство и так далее являются сложными продуктами цивилизации, изобретением и, будучи изобретенными, являются органами нашей жизни. В них, если они есть, воспроизведутся в нас определенные человеческие качества. Без них, имея тот же человеческий материал, мы будем получать элементалы, или зомби, поскольку человеку по природе несвойственно быть человеком…»
   Здесь все та же мысль о провале в первичную устную речь, не усиленную ни  ученым незнанием философов, ни «книжной мудростью» ученых, ни осознанным жизненным опытом и здравым смыслом, но  позволяющую жить легко и вольготно, не утруждая себя изобретениями  и творчеством. И ссылаясь при этом на «свободу слова».  А ведь, кажется, что надо учиться смолоду тому, чтобы подумать, прежде чем сказать, еще подумать, прежде чем записать это на бумаге или на экране своего компьютера, и еще раз подумать, прежде чем издать это в книге или пустить в глобальную сеть. Но, как говорил один знаменитый языковед, «думать человеку затруднительно».

«Литературная газета»  № 40, 14 -20 октября 2015 г. (в сокращении)