Тринадцать тысяч дней своей упрямой жизни,

Тринадцать тысяч дней своей упрямой жизни,
Такой же, как и все, что и прожил я ранее,
Как будто партизаном был - своей служил отчизне,
А в грезах представлял – актёр театра драмы.

Пока еще финал трагедии не ясен,
И можно утешать себя красой весны,
Под переливы птах задуматься о счастье,
Что есть оно и где искать его следы.

Теперь, после дождя земля сыра от влаги,
Но припекает тыл ярило со небес;
Мой майский луг, о нём мечтал после присяги
Армейской службы, град Москва… на водах громкий всплеск:

То плавно приводнился птица-аист,
Он с носом, как морковь, походкой деловой,
Вот одуванчик, дуну я и с ним навек расстанусь,
Зерно, коль падши не умрет, останется одно.

Боярышник расцвел, читал в какой-то книге,
Как красный комиссар расстрелян под ним был.
Сознание меркло, бедный он не как не мог постигнуть,
Что ягод кровь по осени вид примет белый дым.

По травам ветер и они бегут будто лошадки,
Несутся вскачь по склону вдаль, не ведая преград,
Расположился – солнцепёк, о, Бог мой, как здесь жарко!
А птицы в выси надо мной летят себе, летят.

Яично-жёлтые цветки лазурно-глянцевиты...
То лютик, облетевший цвет, как белая метель;
Старухи молвят: лютик в корм для зайцев ядовитый,
А сеять огурцы тогда, когда цветёт сирень.

Знакомый тридцати уж лет сорвал рядом с собой мятлик,
Зажал меж пальцами – загадку загадал:
Что будет, если вдруг он дёрнет, не украдкой,
Петух иль курочка - для размышлений вариант давал.

Я в игры детские теперь уж больше не играю,
Ответил я ему, рюкзак взял, вдаль пошёл,
Теперь, в полдневный зной в жаре изнемогая,
Мечтаю, что на стол всё было бы хорошо.

                13/05 2014