Золотой мотылек. Из романа

Из романа "Башмак Эмпелокла"


  О Золотом Мотыльке сообщалось, что изготовлен он из  сибирского золота, добытого в Бодайбо, где еще в прошлом веке трудился  прадед  нынешнего лауреата. Пыльцу для крылышек выделали из якутской алмазной  пыли, известно, что бабушка лауреата выросла в Якутии, когда  там  ничего, кроме обычной пыли, еще не видели. Там бабушке, когда она еще сама было внучкой, в облаке обычной пыли явилось видение ее внука, который мановением гусиного пера обращал обычную пыль в книжную. Тогда бабушка и решила срочно учиться грамоте, чтобы было кому поднимать грядущего внука до сияющих высот мировой литературы.
     Мотылек был размером с обычного  олеандрового бражника, и был тут же объявлен конкурс для умельцев,  которые будут готовы попытаться подковать Мотылька. В утренней передаче  «ДВАЖДЫ ГЕРОЙ ДНЯ» вы можете увидеть лауреата в беседе либо  с  телеведущим  1-й программы, либо с комментатором 13-й, которые, к  сожалению,  пройдут  в одно и то же время, так что вы можете выбрать себе одну из этих бесед по вашему вкусу! Я посмотрел на часы и поспешно включил  телевизор,  первую попавшуюся программу, и сразу же попал на Померещенского, на нем был затейливый пиджак, состоящий как бы из множества карманов, из которых  высовывались многочисленные носовые платки. Ведущий, некто  Митя,  заявил, что все его поколение, как на дрожжах, взошло на лирике лауреата, можно сказать, вышло из его модного пиджака, после чего он обратился к пиджаку лауреата:
     – От Марка?
     – От Кардена, – важно ответил лауреат.
     – А правду ли говорят, что когда-то все эти карманы были  внутренние, когда вам еще было что скрывать?
     – Я никогда ничего не скрывал, тем более в карманах. Но,  правда,  что некогда эти карманы были внутренние. Я еще на Сицилии бывал в этом  пиджаке, да и в прочих влажных местах, потому я сильно потел, вот  и  пришлось пиджак перелицевать, зато английское сукно выглядит  как  новое,  и опять-таки с модой совпадает. Это еще навело меня на  мысль  перелицовывать старинные сюжеты, так чтобы они приходилось впору  охочему  до  новизны читателю...
     – Но у вас же есть еще и другие пиджаки, – наседал Митя.
     – Есть, но этот мне особенно дорог. Однажды в  Белом  доме  я  ожидал встречи с президентом Рейганом, я волновался, ведь мы оба еще и артисты, и все никак не мог прикинуть, какую он роль сыграет, и что сыграть  мне. И тут выходит Рейган, и в точно таком же пиджаке! Скованности как ни бывало, наши пиджаки распахнулись навстречу друг другу  и  обнялись.  И  в знак дружбы между нашими народами мы обменялись пиджаками.
     – Так значит, это вы сейчас находитесь внутри бывшего пиджака  американского президента! – восторженно подпрыгнул Митя, почему-то вцепившись в лацканы собственного, морковного цвета пиджака.
     – Не совсем, – тут же огорчил Митю обладатель настоящего  пиджака. – Однажды я по рассеянности забрел в метро, и в мой вагон набилось столько моих почитателей, что я вышел из него без единой пуговицы, вот  и  пришлось пуговицы заменить, видите, антикварные теперь, с двуглавым орлом...
     – Дорогие телезрители! – перебил его ведущий. – Если вы, если  кто-то из вас нашел в московском метро пуговицу от пиджака, скажем  так,  сразу двух великих людей, просьба позвонить нам, мы обязательно пригласим  вас в нашу студию, чтобы показать и вас и пуговицу нашим телезрителям!
     В это мгновение раздался оглушительный взрыв, словно взорвался  телевизор, на экране которого разваливался самолет, во  все  стороны  летели обломки, наконец, рассеивался дым, и на земле из-под кучи трупов выкарабкивался, блистая зубным протезом, сам Померещенский и  произносил  своим лирически-поставленным голосом: «Летайте только боевыми самолетами!» Когда-то  я очень пугался при появлении этой рекламы, безусловно, не я один, но потом была проведена успешная разъяснительная работа,  всех  удалось  убедить, что хорошая реклама вовсе не должна действовать на кору головного мозга, а только на подкорку, потому она и достигает своего, несмотря на первичное отвращение неопытного обывателя.
     Успел ли я переключиться с подкорки на кору, но я опять увидел сияющего Померещенского и Митю  с  телефонной трубкой в руке: «У нас звонок! – сообщил Митя. – Алло,  говорите,  вы  в эфире!» – Я в эфире? У меня вопрос: что было раньше отснято, реклама воздухоплавания или ваше интервью, то есть, я  бы  хотел  узнать,  действительно ли жив Померещенский? – Жив, жив, мы сейчас его спросим, и он даже заговорит – вот вы, – он обратился к живому, – вот вы во всех  областях искусства, даже бессловесных, сказали свое слово. Что такое для  вас постсовременное искусство?
     – Постсовременное искусство? Вообще говоря, постсовременное искусство также отличается от современного, как жизнь после  жизни  отличается  от жизни. Ближе всего к этому видеоклип, ну, например, – двое поют, вернее, за них поют, а они ездят вдвоем на велосипеде-тандеме, крутят  педали  в разные стороны, но едут все-таки в одну  по  этакой  клетчатой  спирали, вроде развертки шахматной доски, протянутой в облака  над  Гималаями,  а вокруг шахматные фигуры, уступая место поющему велосипеду, разбегаются в разные стороны и выскакивают друг из друга как матрешки, танцуют и в  то же время навязывают друг дружке кровавые восточные единоборства, на  них падает белый снег сверху, а снизу их хватают за уже отсутствующие  ноги, изрыгая огонь и пепел, морские чудовища, всплывающие вместе  с  океаном, пока все вместе не проваливаются в квадрат Е 4, и песня, в которой  были, разумеется, всякие слова, проваливается тоже.
     – Я тащусь, – откликнулся Митя, – а то все фигню нам продают за  клипы, да и пипл тащится, я думаю!
     – Кто? Куда тащится? Какой пипл? – выдал в себе человека старой  закваски представитель посткультуры.
     – Какой пипл? – отреагировал Митя, – да наш, построссийский. Я бы попытался определить вашими словами: пипл, это до  предела  демократизированный народ, сплоченный вокруг видеоклипа, который нас тащит в  светлое настоящее. Главное, не задумываться о прошлом! А вот что у нас будет после видеоклипа, что-нибудь его переплюнет, а, вопрос на засыпку?
     – Что будет? – Померещенский не моргнул глазом. – Будет видеоклимакс!
     Я зажмурился и зажал уши, по моим  впечатанным  в  подкорку  расчетам должен был сотрясти эфир очередной рекламный взрыв, но я, видимо,  просчитался. Митя изображал полный экстаз, но тут снова звякнул телефон.
     – Говорите! – скомандовал Митя, и голос из трубки попросил, не  может ли лауреат исполнить свой знаменитый шлягер – Волга,  Волга,  мать  родная... – Ах, так это вы написали, – возник Митя. – Так вы нам споете?
     – Я мог бы и спеть, но не хочу, не настроен. К тому же,  если  честно говорить, не все народные песни написаны мною. Хотя и посвящена эта песня предку моему Стеньке Разину...
     – О-о-о! – почти запел Митя. – Вы же пра-пра-кто-то знаменитому русскому народному разбойнику. В этой связи, – что вы думаете о нашем  криминальном мире? Может  ли  внук  сегодняшнего  российского  мафиози  стать большим русским поэтом?
     – Молодой человек! – осадил его большой поэт. –  Во-первых,  Разин  в отличие от всякого сброда был интеллигентным человеком. Да-да! Он  говорил чуть ли не на десяти языках, и по-персидски, а с матерью,  турчанкой – по-турецки, он и на Соловки к святым старцам ездил. И разбой, как  истинно народный промысел, – это во-вторых, еще ждет своего Разина. И  что касается российских мафиози, то это больше по вашей  части,  вы  же  интервьюируете нынешних знаменитостей...
     Митя поспешил сменить тему разговора:
     – Я понимаю, это у вас наследственная болезнь – болеть за Россию. Что бы сказали вы о России, об ее истории болезни? – Митя незаметно покосился на часы.
     – Россия – это опиум для народа, – ошарашил зрителей потомок  разбойника, – можно даже сказать, опиум для разных народов. Но теперь у каждого народа свой собственный опиум. И все себя считают здоровее других.
     – Как вы так можете говорить о свободе! – возмутился Митя и  постучал пальчиком по циферблату часов. – Вы так нам опиумную войну накличете!
     – Причем здесь свобода, свобода – это простое желание,  содержащее  в себе возможность исполнения. А опиумная война, она и так идет, причем  в так называемых лучших умах, война  симметричных  структур  вроде  Восток –Запад, только увеличивающих хаос своим затянувшимся противостоянием,  а уж как велик вклад поэтов и мыслителей в это противостояние, – вития витийствовал, не обращая внимания на Митю, постукивающего по часам: – Россия – это необходимый оптимум хаоса, который уравновешивает Запад с  его порядком, скажем так, положительным, и восток, с  его  порядком,  скажем так, отрицательным. А неблагодарная Европа  никак  не  возьмет  этого  в толк. И мы хотели надеть эту Европу себе на голову,  как  наполеоновскую треуголку, думая, что от этого станем европейски образованными. А Европа всегда была готова сесть на нас, как на ночной горшок, не рассчитывая на такое будущее, когда и ей придется примерять нас на свою голову!
     Митя постучал уже не по часам, а по своей голове, отчего  вития  речь свою остановил, дав Мите возможность успеть задать еще вопрос:
     – Вот вы говорите, как поете, а ведь вы же утверждали, что с развитием очевидного,  то есть визуального языка, речь постепенно  утратит  свое значение?
     – Ну да, я же писал об этом: Я последний поэт электронной деревни! Мы и видим сегодня, как язык все больше отстает от искусства,  от  культуры вообще, а потом надобность в нем отпадет, зачем он,  когда  можно  будет общаться молча, рассматривая совместно один и тот же видеоклип...
     – Я согласен, – согласился поспешно Митя, – пусть даже прогресс лишит меня моей работы, но, как говорится, из песни слова не выкинешь, как  же совсем без слов?
     – Да просто слова будут не те и не так применяться! Ну, мои-то  слова все равно останутся. Ведь известно, что все есть текст, надо  только  во всем найти такое разложение, чтобы получились буквы этого текста,  потом эти буквы можно будет так складывать, чтобы получался  опять-таки  новый текст, его надо складывать в уме так, чтобы ум был доволен, а чтобы этот процесс совпадал с очевидностью, то есть с визуальностью, то  будут  уже не говорить, а только петь, мы на пути к этому! И  еще  как  петь!  По правде говоря, именно поэтому я отказался здесь у вас петь. Ведь у вас уже сейчас почти все поют. Молодежь поёт от радости, когда впервые попадает в качестве изображения на экран, старики-юбиляры от умиления, что их в последний раз вспоминают. Ведь когда все поют, то никому в отдельности не будет стыдно за то, что он не умеет петь, и это отнюдь не пение хором, а каждый при этом  держится  за свою идентичность и поддерживает свой имидж. К тому же исчезновение стыда разовьет нам еще недоступные глубины подсознательного!
     – Исчезновение стыда! – воздел к потолку свои ручонки Митя, – В этой связи как вы относитесь к последним дискуссиям о русском мате, не является ли мат как раз нашей единственной идентичностью?
     –  Мат, вы имеете в виду сквернословие? – уточнил лауреат.
     –  Ну, как раз наше демократической большинство проголосовало за пристойность мата, вы же помните ток-шоу нашего министра с участием вашего собрата по перу Тита Европеева, а наши германские коллеги уже ввели так называемые «матизмы» в программу обучения своих студентов русскому языку.
     – Ток-шоу не видел, – хмуро реагировал писатель, – но если порой, наблюдая ваши ток-шоу, особенно с участием министров, нормальный зритель не может не матерится, то его уже не удивит, когда к нему с экрана будут обращаться с тем же самым... А что касается немцев, то после упразднения марксизма должно же что-то ласкать немецкое ухо, тоскующее по нашему мату еще с времен Второй мировой войны...
    И тут Митя, перехватил инициативу, пожалел, что лауреат так и  не  спел  ничего, поблагодарил за содержательную беседу, пообещав зрителям в следующий раз встречу с человеком,  который  согласился  быть  снежным,  если  интервью  будет эксклюзивное, а лауреат поймал со стола огромной пятерней  Золотого  Мотылька и исчез с экрана.