Cон автора из Башмака Эмпедокла

     * * *
    
     Телевидение штурмовало мою квартиру под музыку Вивальди.  Я  пожалел, что не удосужился поставить себе железную дверь, мол, кому  я  нужен,  а теперь уже поздно. Вместе с охотниками за сенсациями вломились  какие-то мои шапошные знакомые, и тоже с видеокамерами. Какой смысл снимать  меня спящего? Из деловитых разговоров при расстановке  аппаратуры  я  уловил, что очень актуален мой храп, он может при достаточном  освещении  разбудить нового Герцена, который по предсказаниям уже появился не то  в  Западной Европе, не то в восточной Азии. Шапошные знакомые  умильно  перешептывались, – мой храп, якобы,  говорит  о  духовном  здоровье  России. Кто-то даже услужливо схватил меня за горло, чтобы я  лучше  храпел.  Не знаю, чем бы для меня это кончилось, но тут ворвались японцы, все в черном, и, размахивая мечами, разогнали съемочную группу, после чего  уютно расселись на полу, погрузились в печальную прелесть моей ночной  обители и стали пить чай, молча, они передавали  друг  другу  чашки,  мне  стало стыдно, что у меня не хватает чашек на всех, я хотел  встать  и  посмотреть, нет ли еще где-нибудь чашек, но не мог встать. Японцы были с  черными лицами и в оранжевых касках, они с таким вежливым нетерпением ждали своей чашки, что мне захотелось посоветовать им снять пластиковые  каски и пить из них, но мне не удавалось произнести ни слова. Они пили чай  не из котелка, а из самовара, я никак не мог вспомнить, откуда у меня самовар, а пили они так долго и так много, никуда не  выходили,  меня  объял ужас, что они будут вынуждены, в конце концов, сделать себе харакири, чтобы избавиться от чая, и тогда я опять залью нижних соседей, и будет скандал. Я попытался объяснить им знаками, что у меня есть сушки, но от  сушек они отказались, так как у них предупредительная голодовка.  Еще  они очень смиренно разъяснили, что если им, опытным учителям бабочек, если им не будут сверху своевременно выплачивать скудную зарплату, то их трудные ученики мутируют и будут поедать не только  урожаи,  но  и наличные деньги у всех, к чьим рукам они липнут. Они раскланялись и, пятясь, удалились через окно, так как прямо к нему был подан трап самолета японской авиакомпании и они улетели в страну восходящего солнца, видимо, рассчитывая вернуться именно к восходу.
       Я не сразу заметил,  что  кто-то то ли остался в комнате, то ли возник в ней, он бубнил, как молитву: человек – это звучит модно, человек человеку – текст! Знаю, согласился я, это открыли  французы, все есть текст, вот и человек тоже. Вовсе не французы, возразил  мне текст, бубнящий в темноте, – это открыли задолго до  всяких  там  ученых русские уголовники, но их открытие, как и прочие в России,  замалчивается. Говоря так, он позвякивал какими-то металлическими мелочами. Вы давно читали настоящего уголовника? Ведь даже не раскрывали? Я  хотел  пробормотать, что я стараюсь следить за новой литературой, но мой гость напористо наседал: вы видели, что написано у настоящего уголовника на груди? А на ягодицах? Это вам не глупые комиксы, это –  афористика!  Ну,  я вас не хочу обижать, напротив, я все сделаю от меня зависящее, чтобы вас читали! Не беспокойтесь, это совсем не больно, представьте себе, что  вы спите, спите... Следы ваших снов, ваше подсознание как бы само проступает на вашей поверхности. И я могу предложить джентльменский набор,  лучшие в мире тексты! Для груди, тут надо нечто подходящее на случай,  если понадобится рвануть на груди рубашку. А для ягодиц я подберу  вам  сюрприз, вы всю жизнь будете гадать, не догадаетесь! Только самым близким вы сможете доверить разгадать эту тайну! Я был не в силах сопротивляться  и только вспотел от жути, это вселило в меня надежду, быть  может,  нельзя будет писать по потному телу. Художник слова уже  подступал  ко  мне  со своими склянками и колющими предметами, как вдруг на его пути сгустилась фигура в плаще и с кинжалом.
     – На кого работаешь! – вскричала фигура. – Ты что не знаешь, что всякий текст должен быть, прежде всего, зашифрован? И разве тебе  неизвестно, что всякий открытый текст, если он может попасть в  руки  врага,  должен быть в крайнем случае съеден? Как же он съест сам себя? На что ты  обрекаешь, художник слова, моего беспечного, спящего  друга?  Ведь  ему  еще предстоит пройти огонь и воду...
     – Вот-вот, – прошипел защитнику моему художник, – воду и огонь! Потому я и хочу превратить его в рукопись, ведь рукописи не горят!  На  этом месте я и уснул, наконец, или, наконец, проснулся, что в принципе одно и то же.