Муки творчества Из романа Башмак Эмпедокла

Из романа "Башмак Эмпедокла", Москва, 2013
    
     Меня поражает, с какой быстротой нынче выходят мемуары.  Прошлое  еще  теплое, а уже стало историей. Герои еще живы, а уже исторические личности, иногда даже доисторические. Вот и Померещенский пишет, прежде всего, о будущем, а уже прочно стоит в прошлом.
     Обратившись к собранию  сочинений Померещенского, поражаешься разнообразию предисловий. Одно из них  написано личным врачом классика, мы узнаем,  что  вся  жизнь  классика  была борьбой его богатырского здоровья с коварными болезнями,  среди  которых свинка и весенний авитаминоз, грипп более семидесяти раз,  включая  гонконгский, который начался еще в Ленинграде, а кончился уже в Петербурге.
     Легкие венерические болезни обратили внимание чуткого больного к  небесным
телам, породив посвящение каждой планете. Очень не удавалась Померещенскому цинга, в поисках которой он неоднократно отправлялся к Северному полюсу, но так как
командировки  оплачивались  Союзом  писателей  довольно скупо, приходилось скоро возвращаться в Москву, так ничего  и  не добившись. Но каждый раз рождался цикл поэтических миниатюр, руки  поэта мерзли на морозе, и он успевал написать только миниатюры. Не везло ему и с тропической лихорадкой, хотя в джунглях он находился  дольше,  чем  во льдах и в тундре. Померещенский даже подозревал,  что  пригласившие  его аборигены что-то подмешивают в подносимую ему пищу, после чего его долго не брали вообще никакие болезни. Это и понятно, почему его так  берегли, ведь для аборигенов он являлся единственным белым, которого  они  хотели видеть в своих дебрях. Из тропиков он привез ряд приключенческих  повестей, «Белый среди красных», «Большой брат людоеда», «Суп из томагавка» и многие другие.
     Влияние морской болезни на  поэтическую  ритмику  раннего Померещенского исследовали стиховеды института Мировой литературы  имени Горького, разойдясь в своих выводах с выкладками французских  постструктуралистов школы Деррида. Последние полагали, что скорее всего именно ритмика создаваемого текста влияла на состояние моря, а не наоборот.
     Поздний Померещенский  уже  более  ценил  свое время и реже позволял себе морские путешествия, поэтому на его творчество больше влияла воздушная болезнь: от этого  этапа  читатель  испытывал легкое головокружение, вызванное редкими падениями в воздушные ямы.  Любовная лирика, где сквозь трезвый опыт обольстителя срываешься  вдруг  в бездну неведомой юношеской страсти.
     Но не только недуги и хвори сказывались на творчестве, но и наоборот. Померещенский создал жанр  медитаций, например, всем известны его «Народные медитации», затем «Милицейские медитации», «Медицинские медитации»,  «Медитации на пике славы», «Демомедитации», «Медиомы». Вот начало одной из них:
   
     Посмотри вокруг себя
     Посмотри на себя
     Посмотри внутрь себя
     А теперь изнутри
     Посмотри на других
     Посмотри на себя другими глазами
     Посмотри на других глазами третьих
     Посмотри на себя глазами других
     глядящих в себя твоими глазами
     и т. д.
     После сорока подобных строчек у поэта начиналась кессонная болезнь, и если бы не его знакомство с водолазным делом, ни один врач бы  не  догадался, что с ним происходит. А Померещенский сам  поставил  себе  верный диагноз и повернул это состояние себе же на пользу: как  только  у  него закипала кровь, он тут же прерывал медитацию и  срочно  писал  обличительные трактаты: «Против буржуазии»; «Против масонов»; «Против гравитации» и  тому  подобное.  Раскрывается  и  загадка  оглушительного  чтения собственных стихов нашим больным: он просто глушил подобным образом свою зубную боль. Зубы заговаривал.
     Но в основном времени болеть не  было,  и только болезнь роста он считал для себя хронической. Поэтический сборник «Стихи разных размеров» был проиллюстрирован  многочисленными  костюмами Померещенского, среди них преобладали клетчатые и полосатые, с клетчатыми соседствовали двустопные размеры, ямб и хорей, полосатые соответствовали гекзаметрам.
     Отдельно был представлен фрак, о котором известно высказывание его хозяина: «В торбе каждого поэта должен быть фрак Нобелевского лауреата».
     Белые стихи мелькали среди светлых костюмов,  они  писались летом, скорее всего у Черного моря, и были особенно элегантны.
     Листая сборник, хотелось добраться до свободных стихов, чтобы узнать,  чему они соответствуют в гардеробе поэта, но это были обычные костюмы, но  не застегнутые на все пуговицы, а нараспашку, и так как самого поэта в  них не было, то пуговицы не сразу бросались в глаза. Отдельно были изображены брюки, пошитые Померещенскому молодым Эдиком Лимоновым,  когда  пошив брюк еще стоил 15 рублей.
     – Что писать? – спросил тогда Эдик Померещенского, когда тот примерял брюки.
     – То же самое, – посоветовал Померещенский, – но только в  Америке  и для французов.
     Так родился писатель Лимонов.
     Отдельно были изображены пиджаки, украденные у Померещенского  еще  в студенческом общежитии. Они были нарисованы им самим по памяти  и  изготовлены еще в социалистических странах. Окружали их стихи о  геологических партиях и борьбе за мир. В конце сборника были  стихи  о  загранице, тоске по родине, по-германски гениально-туманные намеки об уходе из этой жизни в другую, что сопровождалось уже теплой верхней одеждой, афганскими дубленками, волчьей шубой и пугачевским заячьим тулупчиком, как  будто  автор  действительно вот-вот уйдет на мороз, а затем и в историю.