Билли Коллинз. Первая ночь

Должно быть, худшее в смерти – это первая ночь.
               – Хуан Рамон Хименес


Я представить не мог, Хименес,
до того, как тебя открыл, что ночь и день
продолжат сменять друг друга в орбите смерти,

но теперь ты посеял во мне сомненья:
будут ли там и луна, и солнце,
будут ли мёртвые наблюдать их восход и закат,

а потом, душами поодиночке,
взойдут на что-то вроде жуткого ложа.
Или первая ночь будет единственной ночью,

тьмой, для которой у нас нет даже названья?
Как жалок наш лексикон перед ликом смерти,
Как описать её невозможно.

Вот здесь язык замрёт, словно конь,
несший нас всю нашу жизнь,
пятясь перед страшным обрывом.

Слово, которое было вначале,
и слово, ставшее плотью –
эти и все другие слова прекратятся.

Даже теперь, читая тебя на этом дворике в клетку,
как описать мне солнце, что будет сиять после смерти?
Но мне хватит этого, чтоб испугаться

и уделить больше вниманья полдневной луне,
блику солнца, упавшему в воду,
или рассыпанному на садовой куртине,

и приглядеться к этим крошечным листьям,
этим стражам-шипам,
чья работа – охрана розы.

(с английского)


THE FIRST NIGHT
by Billy Collins

The worst thing about death must be the first night.
                — Juan Ramоn Jimеnez


Before I opened you, Jimеnez,
it never occurred to me that day and night
would continue to circle each other in the ring of death,

but now you have me wondering
if there will also be a sun and a moon
and will the dead gather to watch them rise and set

then repair, each soul alone,
to some ghastly equivalent of a bed.
Or will the first night be the only night,

a darkness for which we have no other name?
How feeble our vocabulary in the face of death,
How impossible to write it down.

This is where language will stop,
the horse we have ridden all our lives
rearing up at the edge of a dizzying cliff.

The word that was in the beginning
and the word that was made flesh—
those and all the other words will cease.

Even now, reading you on this trellised porch,
how can I describe a sun that will shine after death?
But it is enough to frighten me

into paying more attention to the world’s day-moon,
to sunlight bright on water
or fragmented in a grove of trees,

and to look more closely here at these small leaves,
these sentinel thorns,
whose employment it is to guard the rose.