Билли Коллинз. Шнурок

Однажды я, рикошетом отталкиваясь от
голубых стен этого кабинета,
двигался, как под водой, от машинки до пианино,
от стеллажа до конверта, упавшего на пол,
пока не заплыл в раздел словаря на букву Ш,
и мой взгляд не упал на слово «шнурок».

Никакое надкусанное печенье французского романиста
не могло бы так быстро забросить меня
в прошлое, то, где я, за верстаком, в лагере близ
глубокого озера в Адирондакских горах, учусь,
как сплетать длинные ленты из пластика
в тонкий шнурок, подарок для матери.

Я никогда не видел, чтобы кто-то не то что носил,
но даже как-то использовал эти шнурки,
но это не останавливало меня,
я прилежно свивал косичку из лент,
пока наконец не сплёл
для мамы длинный, красно-белый шнурок.

Она подарила мне жизнь и дала своё молоко,
а я подарил ей шнурок.
Она у постели стольких моих болезней
подносила ложки с лекарством к губам,
остужала компрессами мой горячечный лоб,
а потом вывела на пропитанный воздухом свет,

и научила ходить и плавать, а я,
в свою очередь, подарил ей шнурок.
Вот – тысячи блюд, сказала она,
вот одежда и лучшее образованье.
А вот – твой шнурок, произнёс я в ответ,
я сам его сплёл, почти без помощи взрослых.

Вот дыхание в теле и сердца размеренный стук,
сильные ноги, и кости, и зубы,
и два ясных глаза, чтобы читать, прошептала она,
а вот, я сказал, – возьми, – я в лагере сплёл шнурок.
А вот, хочу ей сказать сейчас,
дар поменьше, не избитая истина, что

нельзя отплатить своей матери никогда,
но горькое осознанье того, что когда
она приняла от меня этот красно-белый шнурок,
я верил, как может верить только ребёнок,
что этой пустой и никчёмной вещи, сплетённой
от скуки, довольно, чтобы мы были квиты.

(с английского)


THE LANYARD
by Billy Collins

The other day I was ricocheting slowly
off the blue walls of this room,
moving as if underwater from typewriter to piano,
from bookshelf to an envelope lying on the floor,
when I found myself in the L section of the dictionary
where my eyes fell upon the word lanyard.

No cookie nibbled by a French novelist
could send one into the past more suddenly—
a past where I sat at a workbench at a camp
by a deep Adirondack lake
learning how to braid long thin plastic strips
into a lanyard, a gift for my mother.

I had never seen anyone use a lanyard
or wear one, if that’s what you did with them,
but that did not keep me from crossing
strand over strand again and again
until I had made a boxy
red and white lanyard for my mother.

She gave me life and milk from her breasts,
and I gave her a lanyard.
She nursed me in many a sick room,
lifted spoons of medicine to my lips,
laid cold face-cloths on my forehead,
and then led me out into the airy light

and taught me to walk and swim,
and I, in turn, presented her with a lanyard.
Here are thousands of meals, she said,
and here is clothing and a good education.
And here is your lanyard, I replied,
which I made with a little help from a counselor.

Here is a breathing body and a beating heart,
strong legs, bones and teeth,
and two clear eyes to read the world, she whispered,
and here, I said, is the lanyard I made at camp.
And here, I wish to say to her now,
is a smaller gift—not the worn truth

that you can never repay your mother,
but the rueful admission that when she took
the two-tone lanyard from my hand,
I was as sure as a boy could be
that this useless, worthless thing I wove
out of boredom would be enough to make us even.