Свечи

   
   Вот они последние романтики - свечи.
   Огни - перевёрнутые, сияющие сердечки -
   Вниз вытягивают пальцы длинные, восковые,
   Молочно-призрачные - как святые
   В ореолах собственного света.
   
   И становится совсем незаметным
   Множество всяческих предметов,
   Тонущих в глазу, в глубине,
   В зыбкой бездонности её теней,
    За бахромой тростников-ресниц, и -
   
   Какая уж там красота,
   Когда владелице их за тридцать!
   Куда уместнее был бы тут дневной
   Свет. Чтобы высказаться мог любой
   Предмет. А свечам давно уж пора
   В прошлое - вместе с полётами на воздушных шарах.
   В наши дни взгляды очень личные не должны
   Торжествовать. Когда моя рука зажигает
   Спичку - колет то ли в носу, то ли в ушах.
   Бледное пятно мерцающей желтизны
   Какое-то викторианское* ощущение пробуждает -
   Воспоминания о бабушке из Вены
   В белом передничке, протягивающей розы
   Императору Францу-Иосифу...* (бюргеры непременно
   Плакали и потели!) А мой будущий дед в Тироле
   Вставал в позы, значительные и странные,
   Воображая себя в Америке метр-д-отелем,
   
   Порхающим в храмовой тишине ресторана
   Меж ведёрок со льдом и морозно-крахмальных
   Салфеток. И было всё это
   Озарено жёлтыми сладкими грушами света
   На свечах, что так милы взорам сентиментальных
   
   Женщин... О, как эти свечи смягчают
   Резкую и вездесущую луну!
   Догорают, глядя только в небо, и ни с кем
   Не сходятся никогда!
   Глаза младенца, которого я качаю,
   
   Едва раскрыты. Лет через двадцать, меж тем,
   Я так же останусь в прошлом, как эти
   Жёлтые эфемериды* на сквозняке. Ну да,
   Смотрю - слёзы их, скатываясь, мутнеют, сонно
   Становясь жемчужинами. Ну скажи же, скажи
   
   Хоть что-нибудь этому своему младенцу,
   От несуществованья ещё не совсем пробуждённому,
   Этой будущей девочке... Мягкий свет дрожит,
   Как тонкая шаль, окутав её среди теней,
   Которые, как гости на крестинах,
   наклонились над ней.
   17 октября 1960
 
Перевёл В.Бетаки




 Сердечки перевернутые, свечи
 На стол склоняют восковые пальцы:
 Последний романтизм таится в них.
 Они приобретают  ту прозрачность,
 Которой светятся тела святых.

 Они обходят важные предметы,
 Но возятся с провалами глазниц
 В лощинах с тростниковою каймой,
 И падают пред их хозяйкой ниц,
 Хоть ей за тридцать, и нехороша собой.

 Как трогательна их небеспристрастность!
 Они, ровесники шаров воздушных,
 Должны исчезнуть были, как фонарь
 Волшебный, и, когда их зажигают,
 Они щекочут ноздри мне, как встарь,

 И дрожью бледною эдвардианской
 Их сентименты бабушку из Вены
 Напоминают, как она букет
 Ребенком Францу-Йозефу вручала.
 Рыдали бюргеры, потея. В белый цвет

 Одеты были дети. Что до деда,
 Тогда махал он шваброю в Тироле,
 Мечтая о карьере метр'д'отеля
 В Америке- шампанское во льду,
 В тиши благоговейной... Нет добрее

 Монашек непорочных- гроздья света
 Протягивают к небесам. Глаза
 Младенца моего полуоткрыты.
 Лет через двадцать стану, как свеча,
 И старомоднee эфемериды.

 Их слезы застывают жемчугами.
 Обязана ли объяснять все это
 Mладенцу, в полусне после рожденья?
 Дитя, как шалью, обернулась светом,
 А тени- словно гости на крещенье.


Перевела Г.Иззьер
 ________________

 Candles
 by Sylvia Plath

 They are the last romantics, these candles:
 Upside-down hearts of light tipping wax fingers,
 And the fingers, taken in by their own haloes,
 Grown milky, almost clear, like the bodies of saints.
 It is touching, the way they'll ignore
 A whole family of prominent objects
 Simply to plumb the deeps of an eye
 In its hollow of shadows, its fringe of reeds,
 And the owner past thirty, no beauty at all.
 Daylight would be more judicious,
 Giving everybody a fair hearing.
 They should have gone out with the balloon flights and the stereopticon.
 This is no time for the private point of view.
 When I light them, my nostrils prickle.
 Their pale, tentative yellows
 Drag up false, Edwardian sentiments,
 And I remember my maternal grandmother from Vienna.
 As a schoolgirl she gave roses to Franz Josef.
 The burghers sweated and wept. The children wore white.
 And my grandfather moped in the Tyrol,
 Imagining himself a headwaiter in America,
 Floating in a high-church hush
 Among ice buckets, frosty napkins.
 These little globes of light are sweet as pears.
 Kindly with invalids and mawkish women,
 They mollify the bald moon.
 Nun-souled, they burn heavenward and never marry.
 The eyes of the child I nurse are scarcely open.
 In twenty years I shall be retrograde
 As these drafty ephemerids.
 I watch their spilt tears cloud and dull to pearls.
 How shall I tell anything at all
 To this infant still in a birth-drowse?
 Tonight, like a shawl, the mild light enfolds her,
 The shadows stoop over the guests at a christening.