В ежевике Blackberrying

   
   
    Никого, ничего на тропинке.
    Одна ежевика. Блеск её чёрен.
    Ежевика по обе стороны. Ежевичная аллейка
    Вьётся вниз, как жёлтая змейка,
    И в конце её дышит море.
    Ягоды крупней, чем подушки пальцев -
    Живая изгородь, усыпанная зрачками.
    Молчаливые зрачки на меня пялятся,
    И красный сок стекает по пальцам -
    Я не спросила, может мы - одной крови с вами?
    Наверное, я понравилась этим ягодам:
    сплющивая чёрные бока,
    Они прижимаются к моей бутылке молока...
   
    Над головой птицы - обрывки крикливых стай,
    Клочки сожжённой бумаги вертятся в бледном небе -
    В один протестующий крик слиты их голоса,
    И кажется - моря здесь нет и никогда не было.
    Высокие поля светятся изнутри - всё в зелёном огне.
    Подхожу - куст усыпан жуками: вот
    Чёрно-зелёные брюшки,
    узоры крылышек, как на полотне
    Театра теней. Медовый ягодный праздник раз в год
    Ошеломил их, и они поверили в райское небо...
    Ещё поворот - и ежевики нет, как не было:
   
    Море - вот единственное, что сейчас появиться должно.
    Между двух скал ветер в лицо, как в трубе -
    Хлопает незримым бельём на незримой верёвке. Но
    Не верится, что эти холмы преданы столь грубой судьбе.
    Нежные и зелёные,
    Ну как могут они пережить такие рваные и солёные
    Ветры?
    Последний зигзаг делаю по овечьей тропе,
    Она выводит меня на северную сторону:
    Рыжая скала над пустотой встала,
    И ничего нету,
    Кроме серебряного света и гулкого простора,
    Словно ювелиры бьют и бьют по неподатливому металлу...
    23 сентября 1961
   
 Перевод В.Бетаки



 Сбор ежевики

  Нет на тропе никого и ничего, ничего, кроме ежевики,
 Ежевичных кустов по обоим сторонам, хотя по правую руку - больше,
 Ежевичной аллеи, что, петляя, сбегает вниз, и моря,
 Вздымающегося где-то в ее конце. Ягоды ежевики
 Величиной с подушечку моего большого пальца, и немы, как глаза,
 Эбеновые, налитые
 Лиловыми соками. Вот они разбрызгиваются на моих пальцах.
 Я не просила такого кровавого сестринства; они, должно быть, любят меня.
 Они приспосабливаются к моей молочной бутылке, утрамбовывая свои края.

 Над головой проносятся сорочьи жаворонки черными, какофоническими стаями —
 Клочья сгоревшей бумаги кружатся в ветренном небе.
 И лишь один голос все возражает, возражает.
 Не думаю, что море вообще откроется.
 Высокие зеленые луга сияют, будто бы освещены изнутри.
 Я подхожу к кусту с такими спелыми ягодами, что он стал кустом мух,
 С сине-зелеными брюшками и стеклянными крылышками, как на китайской ширме.
 Медовый пир ягод ошеломил их; они верят в небеса.
 Еще поворот - и ягоды с кустами заканчиваются.

 Все, что ныне есть - это море.
 Из ущелья меж холмов навстречу мне вдруг вырывается ветер,
 Хлеща своим призрачным бельем меня по лицу.
 Эти холмы слишком высоки и зелены; они не ведали соли.
 Я иду по овечьей тропе между ними. Последний виток выводит меня
 К северному склону холма, чье лицо - оранжевая скала,
 Глядящая в ничто, ничто, кроме обширного простора
 Бело-оловянных огней, где раздается грохот, будто бы серебряных дел мастера
 Все куют и куют неподатливый металл.

 Перевёл Дэмиэн Винсачи


Ежевичничая

 Никого на тропе и ничего - ничего, лишь ежевика,
 ежевика - с обеих сторон,и справа побольше.
 Ежевичная аллея спускается петлями, и море
 где-то внизу - колышется. Ежевика
 крупная - с подушечку пальца, как глаза, немая,
 эбеновая в зарослях, тучная -
 с красно-синим соком. Расточает его на мои пальцы.
 Я не просила такого кровавого родства; она, должно быть, любит меня.
 Она устраивается у меня в банке, сминается.

 Над головой какофонят клушицы, несутся клочьями -
 ошмётки горелой бумаги колесят в выдутом небе.
 У них есть только голос - протестуют, протестуют.
 Уже не верится, что море вообще есть в мире.
 Высокие зелёные луга, будто зажжены изнутри, раскаляются.
 Я подхожу к кусту, такому спелому, что мухи в гуще
 развесили свои матовые брюшки и прозрачные крылышки - на китайской ширме.
 Медовый пир ягод ошеломил их - уверовали в райские кущи.
 Снова петля, и ягоды, и кусты кончаются.

 Здесь появляется - только море.
 В воронку меж двух холмов прорывается ветер,
 полоща меня невидимым бельём по лицу.
 Эти холмы слишком зелены и сладки для соли.
 Я поднимаюсь меж ними по овечьей тропе.
 Последняя петля выносит меня к склону лицом к лицу,
 и это лицо - рыжая скала, глядящая в ничто,
 ничто - только великий покой белых и оловянных бликов
 и звон серебряных молоточков, бьющих и бьющих по несговорчивому металлу.

Перевод Ю.Комаровой



 Blackberrying

 Nobody in the lane, and nothing, nothing but blackberries,
 Blackberries on either side, though on the right mainly,
 A blackberry alley, going down in hooks, and a sea
 Somewhere at the end of it, heaving. Blackberries
 Big as the ball of my thumb, and dumb as eyes
 Ebon in the hedges, fat
 With blue-red juices. These they squander on my fingers.
 I had not asked for such a blood sisterhood; they must love me.
 They accommodate themselves to my milkbottle, flattening their sides.

 Overhead go the choughs in black, cacophonous flocks --
 Bits of burnt paper wheeling in a blown sky.
 Theirs is the only voice, protesting, protesting.
 I do not think the sea will appear at all.
 The high, green meadows are glowing, as if lit from within.
 I come to one bush of berries so ripe it is a bush of flies,
 Hanging their bluegreen bellies and their wing panes in a Chinese screen.
 The honey-feast of the berries has stunned them; they believe in heaven.
 One more hook, and the berries and bushes end.

 The only thing to come now is the sea.
 From between two hills a sudden wind funnels at me,
 Slapping its phantom laundry in my face.
 These hills are too green and sweet to have tasted salt.
 I follow the sheep path between them. A last hook brings me
 To the hills' northern face, and the face is orange rock
 That looks out on nothing, nothing but a great space
 Of white and pewter lights, and a din like silversmiths
 Beating and beating at an intractable metal.