Стивен Винсент Бене. Общественность

"Вам Шелли видеть довелось?"
(Роберт Браунинг)


"Кто, Шелли? Я видал его не раз", --
Сказал старик. И скомкала морщины
Его улыбка. "Всем наверняка
Из нас известны Браунинга строки!
А Шелли? Вспоминаю как сейчас:

Окрестные дороги поразмыло,
Изнемогала роща под дождем,
Который припускал и прекращался,
Рождая серый, дымчатый туман
Над школой. Стены покрывала морось;
Аллеи, словно грязное стекло;
Плыл темный пар на черном фоне неба;
И в мраке этом каждая из ламп
Была луной, ронявшей позолоту,
И все в округе делала крупней.
Одна из них висела над дверями,
Распахнутыми в черноту. Вокруг
Нее кишели школьники толпою,
Толкались, как бушующий прибой;
Их лица плыли вязкой белизною
И становились пеной. А в руках
У каждого сырые комья грязи,
У некоторых камни. И стоял,
Спиной прижавшись к выпачканной двери
И с грудой книг, разбросанных у ног,
Там Шелли, а его держали двое,
И комья грязи метили в него.
Неслись по школьным коридорам крики:
"Бьем Шелли! Приходи и помогай!"
И вся толпа в земле копалась дружно,
Цепляя грязь, подхватывая камни
И пачкая друг друга и себя.
А Шелли все стоял. И билось пламя
В его глазах, и был он так же бледен,
Как бел всепоглощающий огонь.
По временам его дрожали руки,
Как тонкие шнуры. И он молчал.
Таким я видел Шелли."
                "Ну, а вы?"

"Я? Я бросал точней, чем остальные,
И трижды угодил ему в лицо.
Той ночью славно мы повеселились."


Stephen Vincent Benet
THE GENERAL PUBLIC

"Ah, did you once see Shelley plain?" -- BROWNING.

"SHELLEY? Oh, yes, I saw him often then,"
The old man said. A dry smile creased his face
With many wrinkles. "That's a great poem, now!
That one of Browning's! Shelley? Shelley plain?
The time that I remember best is this --

"A thin mire crept along the ratted ways,
And all the trees were harried by cold rain
That drove a moment fiercely and then ceased,
Falling so slow it hung like a grey mist
Over the school. The walks were like blurred glass.
The buildings reeked with vapor, black and harsh
Against the deepening darkness of the sky;
And each lamp was a hazy yellow moon,
Filling the space about with golden motes,
And making all things larger than they were.
One yellow halo hung above a door,
That gave on a black passage. Round about
Struggled a howling crowd of boys, pell-mell,
Pushing and jostling like a stormy sea,
With shouting faces, turned a pasty white
By the strange light, for foam. They all had clods,
Or slimy balls of mud. A few gripped stones.
And there, his back against the battered door,
His pile of books scattered about his feet,
Stood Shelley while two others held him fast,
And the clods beat upon him. 'Shelley! Shelley!'
The high shouts rang through all the corridors,
'Shelley! Mad Shelley! Come along and help!'
And all the crowd dug madly at the earth,
Scratching and clawing at the streaming mud,
And fouled each other and themselves. And still
Shelley stood up. His eyes were like a flame
Set in some white, still room; for all his face
Was white, a whiteness like no human color,
But white and dreadful as consuming fire.
His hands shook now and then, like slender cords
Which bear too heavy weights. He did not speak.
So I saw Shelley plain."
                "And you? "I said.

"I? I threw straighter than the most of them,
And had firm clods. I hit him -- well, at least
Thrice in the face. He made good sport that night."