божественная комедия ад песнь тридцать третья

Он отвечал,а я в ответ немея,
Не мог сказать...и думал, и молчал.
И волосы его упали тлея.

И рот кровавый воздух целовал.
Потом сказал,а твой вопрос напрасен.
Я не хочу чтоб мой ответ ты знал.

А здесь в аду,любой вопрос ужасен.
И что же мне на все их отвечать.
Я не могу придумать много басен.

Хотя конечно,я могу не знать.
Кто я такой? Зачем я здесь сгораю?
И сколько мне,еще вот так сгорать?

А впрочем стой,себя я вспоминаю.
Граф Уголино...как же,это я.
И сам Руджери там толпится с краю.

Архиепископ, жулик и свинья.
Его донос и я попал в темницу.
Такие вот прекрасные друзья.

И мной потом скормили чью-то львицу.
А смерть моя была ведь так страшна.
Я помню в клетке каждую крупицу.

И днем,и ночью...в продолженье сна.
Одна стена застыла предо мною.
Голодной Башней звалася она.

Я этот мир с гнетущей тишиною,
В усталом сне,так вечно проклинал.
Я видел сон...они бегут за мною.

Все ближе,ближе...вдруг и я упал.
Они собак огромных натравили.
И я уже от боли не вставал.

Гваланди и Сисмонди так завыли.
Ланфранки все травил и подвывал.
И псы с оскалом грозно подходили.

И каждый вдруг кусал,кусал,кусал.
И мои дети тут кричали где-то...
И каждый видел проклятый оскал.

Но это сон и он ушел с рассвета.
А мы остались в Башне,в темноте.
А дети просят хлеба и совета.

Советы пели болью в животе.
И я глядел,как дети умирали.
Голодной смертью,в Башне,на кресте.

Они проснулись...шли и причитали.
Но дверь закрыта и в ответ молчит.
Такую смерть вы никогда не знали.

А вход закрыт и навсегда забит.
И рядом сыновья сидят устало.
И каждый плачет,плачет и хрипит.

И сердце мое в муках замирало.
А хлеба нет и Аксельмуччо мой.
Поднялся вдруг идет, а силы мало.

И бьется в стенку тихий и слепой.
Стена ему ответила молчаньем.
И я молчал,и плакал с тишиной.

Я поклянусь пред целым мирозданьем.
Страшнее мук не видел,не слыхал.
И только плач с недетским изнываньем.

Недетский плач,а я в ответ стонал.
Я палец откусил тогда от горя.
И все его жевал,жевал,жевал.

И мой любимец,этим мукам вторя,
Сказал не ешь,ты лучше ешь меня.
В Голодной Башне,где-то там у моря,

Мы жрали цепи,плача и звеня.
И день пришел,ушел и где-то скрылся.
А мы сидели заперты...кляня.

Мой сын тогда пред смертью помолился.
Четвертый день и пятый уходил.
И он лежал...уже не шевелился.

Мой бедный Гаддо в муках стыл и стыл.
Потом другие падали и стыли.
И я один от этой боли выл.

А я молил,чтобы глаза открыли.
Чтобы хоть раз увидеть этот взгляд.
Они лежали рядом и кровили.

Они всю вечность где-то там лежат.
Он замолчал и поглядел куда-то...
И лишь зрачки от ужаса горят.

О,Пиза, Пиза в сумраке заката.
Зловещие и жуткие слова.
Ты проклята и ждет тебя расплата.

Кровавая все плачет голова.
Твой зброд людской,в аду здесь содрогнется.
Пусть месть придет,как вечность торжества.

Граф Уголино в сумраке сольется.
И медленно куда-то уходил.
К словам своим он больше не вернется.

Надежды нет и взгляд его остыл.
И Учуччоне,и юнец Бригатта,
Кто своим зверством бездну восхитил.

Мы шли вперед под ужасы заката.
И снова этот ужас нас терзал.
Сама равнина вечным льдом зажата.

Он крепок был и крепко их сковал.
И мрачно солнце муки освещало.
И кто-то снова плакал и стонал.

Что впереди душа моя не знала.
И только тихо,тихо задрожит.
Слеза на руку тихая упала.

И как-то тихо...в вечность убежит.
Что впереди и я уже не знаю.
Что позади...и сердце заболит.

И снова я учителя терзаю.
И говорю,и жду его ответ.
-Какой-то лед,опять блестит по краю.

Откуда лед,здесь даже пара нет.
-Откуда лед,увидишь скоро,скоро...
Иди за мной и весь тебе совет.

И снова ужас рокового взора.
И тот,кто скован вечностью и льдом.
Вдруг закричал-Я не избег позора,

Себе я сам явился палачом.
Вас умоляю и прошу навеки.
Сними позор,разбей его мечом.

Я отвечал-Во льду здесь даже реки,
Ты кто такой,как оказался тут.
А рядом эти странные калеки.

Которые тебя же стерегут.
-Я инок,помнишь,Альбериго старый.
Которого потом назвали шут.

-Ты умер в день,который стал кровавый.
Ты рано умер,я ему сказал.
А он в ответ-Такой уж я удалый.

А впрочем я об этом и не знал.
Здесь в Толомее странные порядки.
Но,а в аду порядком сам я стал.

Здесь с ужасом всегда играем в прятки.
И странно как-то даже за него.
А лед сковал мне голову и пятки.

А лед сковал нас всех до одного.
Блестит огонь и я уже немею.
И лед опять сковал меня всего.

Я эти льды душой не отогрею.
Я эти льды душой не растопил.
И снова я под льдами тяжелею.

И падаю куда-то в странный мир.
Туда на дно,туда на дно, навеки.
Где сам себе я муками постыл.

Бранка д Орья,призрак злой калеки.
Меня не раз за льдами доставал.
-Он там жиивет,где голубые реки.

И потолстел,и даже тихим стал.
И дух опять промолвил отрешенно.
-Бранка д Орья,как я тосковал!

И он сказал спокойно и влюбленно.
И я хотел ответить все ему.
Но льды опять блестели с небосклона.

И падали куда-то в тишину.
Туда на дно,где все в огне кипело.
Но льды не растопились...почему!?

А впрочем мне до них какое дело.
И так на свете столько лжи и мук.
И там со дна вдруг что-то зашипело.

Какой-то новый,непонятный звук.
Он звал меня и проклинал навеки.
И руки эти вытянули крюк.

Действительно... уроды и калеки.

Дарили мне мучительный испуг...